Начало начал

На этот флешмоб я обратил внимание уже давно, однако решил отложить его на сегодня.
Поскольку именно сегодня я отмечаю восьмую годовщину своей писательской деятельности.
Все-таки я не стану выкладывать то, что было написано в ночь на 9 февраля 2016-го. Хотел, но не стану. В конце концов, десятая редакция пролога «Формулы Распутина» содержательно не сильно отличается от первой, но это как раз тот случай, когда неряшливые мелочи серьёзно портят восприятие текста.

Итак, «Формула Распутина».

Угораздило же этого бомжа — будь он неладен — всплыть под окнами у самой Плевицкой! Певичка-истеричка обнаружила у своей парадной труп, рухнула в обморок и, не приходя в сознание, принялась обзванивать подружек-журналисток.

Первой, по обыкновению, отметилась Жанна Паскевич в своём твиттере. Петербург, дескать, криминальная столица, на улицах беспредел, полиция бездействует. И понеслось дерьмо по трубам — в итоге уже к полудню весь город стоял на ушах.

Пресса лютует, начальство в истерике, князь Разумовский шлёт из Москвы гневные депеши — того гляди погоны с плеч полетят, а тушить пожар, как водится, майору Воронцову. Нашли огнеборца, мать их!

«Засветло уже не успею, — обречённо думал Глеб, стоя в пробке у Тучкова моста. — Что я там увижу, впотьмах-то?!»

Впрочем, едва ли осмотр места преступления мог дать что-то новое. До Воронцова там уже основательно поработала опергруппа, а он ехал исключительно надувать щёки. Разъярённую фурию требовалось успокоить, а там, глядишь, и писаки уймутся. Что же касается перспектив, то иллюзий Глеб не питал — шансы раскрыть преступление казались мизерными.

Бездомный лет пятидесяти убит тремя выстрелами из антикварной чудо-волыны позапрошлого века, а в остальном — типичный «глухарь», как из учебника. Лицо обезображено, дактилоскопия результатов не принесла. Документов нет. Никаких. Даже занюханного билетика на метро. Одет для бомжа весьма характерно — в какие-то обноски.

Такие дела дают сопливым практикантам с блеском в глазах. Максимум через неделю блеск пропадает, а дело так и остаётся нераскрытым.

Первая редакция была написана шариковой ручкой в школьной тетрадке (не сохранилась), а затем перепечатана в программе "блокнот". Уже и твиттер успели запретить и переименовать, а роман по-прежнему не дописан:)

Весною того же года был написан рассказ «Петербург». Писался он недели полторы и с тех пор не редактировался. Так что его можно считать моим дебютным произведением. Сегодня меня удивляет его некоторая... я бы так сказал, избыточная популярность. Автор явно перемудрил с сюжетом и что там происходит до конца понимает лишь он сам да еще полтора землекопа.
Борхес считал, что у каждого писателя наступает период, когда он начинает подражать себе раннему, но видимо я еще не дорос до этого состояния:)

Дорога петляла, непроходимые чащобы вдоль тракта сменялись редкими проплешинами, поросшими кустарником. Время шло к девяти вечера, но темнеть решительно не собиралось. Они шли уже четвёртый час, но вокруг был лишь дикий лес, перерезанный широким шоссе, вероятно, некогда оживлённым, а теперь уже полностью заброшенным. На шоссе то там, то здесь торчали куски асфальта, поросшие мхом; трава на обочине местами доходила до пояса.

— Вот ведь скотина! — женщина лет тридцати хлопнула себя ладонью по щеке, убивая комара. — Юль, ну скоро уже?!

— Маш, не знаю! Ты сама со мной увязалась, а тут тайга, если ты заметила! Терпи теперь.

— Я думала, тут цивилизованная тайга. А тут — днище долбаное! Лучше бы в Воронеж поехала! Хоть и с этим довольным пьяным рылом, зато там море!

Обе путешественницы, не сговариваясь, остановились и бросили свои рюкзачки на обочину. Юля плюхнулась в траву и закурила, а Маша, пристроившись рядом, стала смазывать лицо и руки кремом от комаров.

Спутницы были одного возраста и дружили с детства, хотя общего у них было мало. Яркая блондинка Маша, жизнерадостная тусовщица, работала менеджером в банке и находилась в процессе замены третьего мужа на четвёртого. Археолог Юля была хрупкой брюнеткой с грустными глазами, замкнутой, нелюдимой и немного странной.

— Нет, ну полное днище! Мобила не ловит, кругом одни комары! Юль, учти, если придётся ночевать в лесу, я тебя убью! — Маша раздражённо зыркнула на подругу. — А у твоего отшельника наверняка даже электричества нет. Поселит нас в сарае каком-нибудь. Он хоть не буйный?

— Отшельник-то что? Говорят, тут ещё гули водятся, — Юля произнесла это зловещим шёпотом, запрокинув голову и выдыхая табачный дым.

— Какие еще гули?!

— Живые мертвецы. Говорят, во время Большой Войны применили какое-то оружие, которое не убивало, а наоборот, делало своих жертв бессмертными, но превращало их в кровожадных зомби-людоедов.

— Совсем бессмертными?! — в байку о гулях Маша, конечно, не поверила. Но, на ночь глядя, сидя на опушке непроходимого леса, пришлось на всякий случай испугаться.

— Не совсем! — Юля загадочно улыбнулась. — Убить их можно только пулей из специального сплава и только в голову, сами же они не умирают. За восемьсот лет их истребили порядочно, а раньше окрестные болота гулями просто кишели.

Осенью того же года был начат еще один рассказ с весьма своеобразной историей. Своеобразное в ней то, что писался он четыре с половиной года. С рассказами часто бывает так, что напишешь один вариант, напишешь другой, напишешь третий... И в итоге окончательная редакция к первоначальному замыслу не имеет уже никакого отношения. Здесь не так. Четыре с половиной года, строчка за строчкой, писался именно тот текст, который был задуман изначально.
Речь идет о «Клубе Демиургов».

Выйдя из тёмного подъезда, Костя невольно зажмурился. Солнце уже скрылось за домами, но стёкла верхних этажей ещё светились ослепительными огненными бликами. С началом октября осень потихоньку начала вступать в свои права, и тротуары засыпало пожухлой кленовой листвой. День выдался тёплым, но влажным. В автобусе Костя слышал, что на завтра обещали дождь, хотя сам не смотрел телевизора уже несколько недель.

— Ты думаешь, что они придут?

— Эти-то?! — Костина спутница посмотрела на него недоумённым взглядом. — Конечно придут! У них же на лбу всё написано! Обеим за шестьдесят, делать нефига, вяжут друг другу носки и в ящик пялятся.

— Лен, как у тебя всё ловко получается! С каждого подъезда по овце! А то и больше!

— Так учись! Какие твои годы, юноша?! — Лена посмотрела на часы. — Ой! Уже половина седьмого! Мне мелкую из сада забирать! Последний подъезд пройдёшь без меня. При напролом, побольше цитат и Библию наготове держи.

Она чмокнула своего новоиспечённого брата в щёку и, не говоря больше ни слова, поспешила в сторону трамвайной остановки.

Глядя ей вслед, Костя думал не о своих природных застенчивости и косноязычии, а о том, что уже четвёртые сутки он обходится без сигарет, что это сущий ад и что, наконец-то, он остался без присмотра своего пастыря. Но скверная мыслишка разбилась о гранит духовной стойкости, так и не успев родиться. В конце концов, он порвал со своим прошлым, и совершенствовать святость в страхе Божьем, очищая плоть и дух от всяческой скверны, теперь его наиважнейшая задача.

Обход подъезда Лена всегда начинала с первого этажа, а лестничной клетки — по часовой стрелке. Костя решил всё сделать наоборот. Поднявшись на последний этаж, он позвонил в первую квартиру справа от лифта.

— Опять твои собутыльники, мать их ети! — прокуренный женский бас из-за двери звучал угрожающе. — Кто?!

За тётку стало неловко. Ты к ней с Господом, с Писанием, а она сквернословит, в бездуховном невежестве своём, и ещё чего доброго ментов вызовет. Заурчало в животе, и мурашки побежали по коже. Захотелось убежать или спрятаться за толстую трубу мусоропровода.

— Простите, а знаете ли вы, какое имя самое великое во вселенной?

Костя понимал, что фраза прозвучала не очень авторитетно, но отступать не собирался.

— Гена!

«Гена?! Странный вариант ответа…»

— Гена, тут снова эти кришнаиты сраные! Поди, разберись! Хоть какая-то польза от козла пьяного! Налил бельма, придурок!

К сожалению, я уже не вспомню, когда был написан рассказ «Квартал двойников». Это не так уж сложно выяснить, но мне лень. Писался примерно месяц, написан в экспериментальном формате "настоящее время, первое лицо".
Традиционно так повелось, что все мужские персонажи рассказа на иллюстрациях рисуются с самого автора.
Герои лиричны, да. Но история отнюдь не автобиографическая.

Моя тень тускнеет и неторопливо вытягивается. В ритме шагов её колышет словно ветром. И вдруг она исчезает вовсе — солнце спряталось за крышами домов и больше не светит мне в спину.

Осенние облака стелются так низко, что адмиралтейская игла вот-вот проткнет их. Огонь заката ещё теплится в их свинцовом чреве, но скоро угаснет и он.

Город наполняется другими тенями — торчащими во все концы, чёткими и кургузыми. Их дёрганные движения напоминают танец тысячи механических кукол.

Неистово воет ветер. Его порывами снежинки уносит вверх, и начинает казаться, что само время покатилось вспять. Отмотав назад целую вечность, оно вновь привело меня туда, где я уже бывал.

Где уже видел и меркнущий на облаках закат, и тьму, медленно расползающуюся по городу.

— Молодой человек! — окликают из тьмы. — Молодой человек!

Меня ли? Вечерний Невский многолюден.

Голос как будто знакомый, но где и когда я слышал его — этого не вспомнить. Немного жалобный, он заставляет меня остановиться.

Оборачиваюсь. Старик лет семидесяти с растопыренными, как мётлы, руками тощим снеговиком стоит посреди тротуара. Брежневская каракулевая шляпа сбита набок, редкие волосы торчат клочьями, на лице гримаса отчаяния. В людском потоке он — словно камень в ручье — прохожие обходят его стороной.

— Простите, пожалуйста, у вас не будет двух копеек? — продолжает старик. — Мне срочно нужно позвонить!

— К сожалению, нет, — вру я.

— Хотите я куплю?! За рубль?! За пять!

— Разменяйте, — равнодушно жму плечами, — вокруг полно магазинов.

— Я пробовал, нигде нет, — он едва не плачет, — вы поймите, у меня через час поезд… я уезжаю… надолго, может быть, уже навсегда… А она… Раньше я не решался… а теперь не могу уехать, не сказав ей всего…

Очень странно — морщинистое лицо старика мне тоже знакомо.

— Хорошо, я поищу.

В дальнейшем эксперименты с формой продолжились. Я поставил перед собой непосильную задачу написать рассказ целиком в формате "второе лицо, будущее время", однако больше одного абзаца не осилил:) Зато этот абзац помог появиться на свет рассказу «Некромантка».

«Пока падает со стола чашка и режут тишину фарфоровые брызги, ты увидишь, как расползается по швам истончавшая ткань бытия. Ты встретишь у ратуши старого шарманщика и вслед за его музыкой отправишься в долгий путь — вновь войдёшь в свою реку, отыщешь её истоки, напьёшься из них бессмертия и тридцатью птицами разлетишься по свету. Вернувшись, ты сложишь сагу о своих странствиях; а ведь многие не успели бы даже испугаться…»

Дальше я читать не смогла: каждая буква и запятая казались издёвкой персонально в мой адрес.

Автор словно бы продолжал мне что-то доказывать, хотя всё, что было между нами, давно поросло быльём.

«Надо же! Целых тридцать птиц! — злобно думала я. — А почему не пятьдесят?! Почему не тысяча?!»

Наверное, есть какая-то дурацкая легенда, где птиц именно тридцать. Читатель побежит гуглить, а затем примется без конца умиляться глубочайшей авторской эрудиции.

Бесило и то, что в полупустом вагоне метро ту же книжку читало ещё человека четыре.

Вон, к примеру, прыщавая школьница напротив — глотает страницы, будто у неё в руках гримуар по приворотной магии.

Знало бы это восторженное чучело, что я еду встречаться с её кумиром, с ума бы сошла от зависти.

А мне почти всё равно… Мы не виделись больше года, и я согласилась встретиться только потому, что осталось ему недолго…

Роман «Граф Солтикофф» был начат примерно в то же время, что и «Клуб Демиургов», однако некоторое время пребывал в примороженном состоянии. Он является вторым произведением - и по запасу черновиков, и по общей проработанности, и по значимости для автора.
Около года назад некоторые личные обстоятельства подвели меня к мысли, что проект нуждается в полном перезапуске (поэтому я и не писал новые главы). Окончательно дозрел я только сейчас, и как раз сейчас пишется первая глава (новая, ее не было в старой редакции).
Я отказался от идеи пролога, но его персонажи из повествования не исчезнут. Просто они появятся позже.

Старая редакция спрятана в черновики, поэтому ссылки нет. Начало уже написано и одобрено цензурой:) Впрочем, какие-то косметические изменения и дополнения еще возможны.

- Как только тут люди живут? – ядовито процедила Милка, кивнув на бассейн, – В этой-то гнили…
Она уже минуты полторы пыталась закурить. Погода стояла безветренная, однако даже буржуйская зажигалка Zippo с местной сыростью не справлялась.
- Да уж, – согласилась Кира, – Говорят, что из-за бассейна в Пушкинском музее картины плесневеют.
- Скажешь тоже! Картины! Их отреставрировать можно. А людям-то как? Особенно сейчас, зимой, в минус десять? Надышимся этим паром чахоточным, а дальше что? Здоровье-то у нас не казённое, его ведь даже в «Берёзке» не купишь.
Влажное густое марево, источаемое бассейном «Москва», расползалось по всей округе. Пока девушки ехали в метро, успело изрядно стемнеть, и на фоне чернеющих небес рваные лоскуты пара казались языками пламени, а чаша бассейна – исполинским жертвенником языческого капища.
- Горе тебе, Вавилон, город великий, – невпопад прошептала Кира, – Гиблое место, проклятое… Не даром же и назвали его Чертольем…
- Ой! Да ладно! – отмахнулась Милка, – Бабкины сказки! Не верю я в эти бредни.
- Верить не веришь, а к гадалке идёшь, – Кира улыбнулась, – Комсомолка называется!
- Это другое, – со всей серьёзностью ответила Милка, – Ты вот тоже комсомолка, а Солженицына читаешь. К тому же, под Рождество все гадают, даже партийные. Сочельник-то, кстати, уже начался?
Взглянув на небо, Кира неуверенно кивнула. В подобных вопросах она сама не шибко-то разбиралась.
Подруги уже тихонечко брели Гоголевским бульваром, заснеженным и пустынным. Огромной ледяною глыбой сияла луна над Москвой, трещали деревья, морозец пощипывал, и тишина вокруг.
Словно бы не центр, не столица, а лес глухой, – настоящее Рождество, как в сказке.