Касрийская рапсодия: Агот и Ливи

Касрийская рапсодия

— Бараса запретил бездельничать, отправил на работу в местную больницу, — рассказывала Агот. — Старших детей оставляла в школе, младших в приюте. Убирала мусор, убирала за больными, подай-принеси. Но получала еду и кров. Ждала квоту на переселение в Кембру. Но в лагерь прибывало всё больше пострадавших женщин. Я разговаривала с ними, утешала. А потом поняла, что им это помогает. Вытаскивает из пропасти страшных воспоминаний. Пусть это лагерь беженцев, но моим детям тут неплохо. Все помогают друг другу, мы под защитой миротворцев. Получаем еду и медицинскую помощь. Подрастёт старшая, отправлю её учиться в другую страну. Слышала, есть такие гранты.

— Хочешь, я могу узнать побольше для тебя, — сказала Ливи. — В управлении образования, у нас есть такое подразделение.

— Да, буду благодарна, — улыбнулась Агот. — Может, мои дети спаслись, чтобы увидеть лучшую жизнь? Подальше от этих бесконечных войн, насилия, глумления, унижения и лагерей?..

Закат высветил мешки под глазами женщины, потухший взгляд. От лучезарной улыбки не осталось и следа: только тени и груз неподъёмных забот. Она бьётся не только за себя и своих детей — за всех, кто подвергся ужасным испытаниям.

— Они увидят лучшую жизнь, — заверила её Ливи с улыбкой.

— А у тебя есть дети? — спросила вдруг Агот, не глядя на собеседницу. Всё ещё мертвенно оглядывая лагерь.

— Нет. Я много работаю, постоянно езжу, сопровождаю гуманитарный груз. Муж ненавидит мою работу.

Агот усмехнулась, посмотрела на Ливи и выдала:

— Вам нужен ребёнок. Тогда ты сядешь дома, а он успокоится.

— Боюсь, что нет. Кажется, у него кто-то появился.

— Откуда взяла это? — на этот раз Агот внимательно посмотрела на Ливи и мгновенно ожила от своего усталого оцепенения.

— Я начала находить чужие вещи в его машине. Женские вещи.

— Она делает это специально, — рассудила Агот. — Не поддавайся на её уловки. Позли её.

— Да какой смысл! У него есть другая, этого факта достаточно, чтобы разбежаться.

— Не цѐните вы друг друга, ох не цѐните, — вздохнула Агот. — Лишь бы развестись. Если бы наши с сестрой мужья были живы, не погибли бы в этой бессмысленной войне, быть может, они смогли бы защитить нас тогда. Он у меня был крепкий, высокий, мускулистый. Мог одним ударом проломить череп. Если бы он водил домой целый табун толстожопых баб, я бы махнула рукой. Хороший был муж, работящий, умный. Не обижал меня, любил детей. Терпеливо ждал, когда у меня не получалось забеременеть. Всем рты позакрывал, кто пытался назвать меня бесплодной. Многому научил. Я выжила в этой мясорубке, наверное, благодаря своей памяти о нём. Но одной тяжело.

— Бараса тебе помогает, — осторожно сказала Ливи.

— Бараса не мой муж, — улыбнулась Агот. — На него многие в лагере глаз положили, хотя он уже не так молод. Святой человек. Сильный, уважаемый. Но у него своя трагедия. Жена и сын погибли в очередной войне много лет назад. Дочь подросла, он отправил её учиться в Аварру. Замуж там удачно вышла, всё зовёт отца приехать и жить с ней. Не хочет, упрямый. Говорит, не может покинуть землю, в которой лежат его любимые. А снова жениться не хочет. Хотя слушки всякие ходят… — женщина лукаво засмеялась. — Заходит тут к одной врачихе иногда. Но она не из наших, она, как ты, светленькая.

— Я видела, как он смотрит на тебя, — усмехнулась Ливи.

— Ой да ну! — Агот хрипло захохотала, и смех её приятным рокотом раскатился по лагерю. — Он мой спаситель и наставник. Он показал мне новый путь, когда я уже перестала видеть, дышать и чувствовать… Но я была бы не против!

Когда женщины отсмеялись, Агот напутственно сказала Ливи:

— А ты вернись домой и поговори обо всём с мужем. Если он будет готов слушать и бороться, вы преодолеете все испытания. Если нет, проложи себе другую дорогу. Ты ещё молодая.

«Проложи себе другую дорогу…» — думала она, когда в лагере совсем стало тихо, ночь опустилась на Ирети, а Ливи сидела у костра и попивала джин.