Утренний отрывок

К перманентному субботнему флэшмобу от Марики Вайд. Как всегда, самое свежее.

Вблизи дом Акхамука уже не казался похожим на гробницу. Впрочем, мало напоминал он и мирное фермерское жилище. Толстые стены, на поверку оказавшиеся не каменными и не глинобитными, а сложенными из грубого и, похоже, необожженного кирпича, крошечные окошки, странные возвышения по углам плоской крыши – всё это поневоле заставляло Родри вспомнить крепостные стены и башни. Судя по всему, этот дом и строили как крепость – чтобы в случае чего в нем можно было выдержать осаду. И все-таки это был не военный форт, а именно человеческое жилье: из маленького, находившегося высоко над головой у Родри окошка выглядывала любопытная детская мордашка, откуда-то изнутри дома доносились приглушенный плач младенца и хрипловатый женский голос, напевавший тягучую, заунывную песню. Затем поднялся легкий ветерок, и до ноздрей Родри долетел запах дыма – чуть сладковатый с легкой горчинкой, странный, непривычный.

– Что стоишь? – хмыкнув, напомнил о себе Акхамук. – Заходи в дом, не робей!

Растерянно кивнув, Родри подошел к широкой дощатой двери, затем послушно потянул за засов. Тотчас же в нос ему шибануло резким запахом коровьего навоза.

– Не сюда, – тут же подал голос Акхамук. – Подымайся выше – вон там лестница!

И он указал на узенький проход в стене. 

 

* * *

 

Преодолев крутую лестницу, сложенную из крупных грубо слепленных кирпичей, Родри очутился в полутемном помещении с низким потолком и одним-единственным маленьким окошком. Скудный свет падал на развешанные по стенам полотнища соломенного цвета, изукрашенные цветными полосами и зигзагами. Пол тоже был выстлан полосатой тканью – толстой, ворсистой, скорее всего, шерстяной.

В помещении оказались люди. Замотанная в цветные тряпки старуха, только что сосредоточенно месившая в большом горшке тесто, замерла, а затем удивленно уставилась на Родри. Девочка-подросток в синем бесформенном платье громко ойкнула и спугнутой ящеркой метнулась в узкий темный проход. А сидевший у стены паренек вскочил на ноги, решительно шагнул на середину комнаты и посмотрел на Родри колючим, неприветливым взглядом. С ужасом Родри разглядел в его руке поблескивавший сталью кривой нож.

– Привет, – растерянно пробормотал Родри. Сердце у него екнуло и провалилось в пятки.

Парень чуть заметно кивнул, но не произнес ни слова. 

– Идир! – позвал Акхамук и тут же произнес короткую непонятную фразу.

Парень неторопливо убрал клинок в ножны и, чуть подумав, хмуро буркнул:

– Азуль.

Родри растерянно кивнул в ответ, а затем повернулся к Акхамуку и вопросительно посмотрел на него.

– Это мой младший брат, – пояснил тот. – Он с тобой поздоровался.

– Понятно... Так я вроде тоже...– запинаясь, пробормотал Родри. Сердце его по-прежнему пребывало где-то возле пяток. Пожалуй, прежде он испытывал нечто похожее лишь в плену у гвинедских разбойников. Но даже тогда он чувствовал себя увереннее: по крайней мере разбойники разговаривали между собой на понятном языке.

Немного подумав, Акхамук кивнул.

– Ладно. – объявил он. – Я Идиру объясню – а то он языка не знает. Я-то в армии служил, выучился.

И тут Родри облегченно вздохнул. Вышло у него это совершенно непроизвольно, вопреки и жизненному опыту, и даже здравому смыслу. Вообще-то про армию Акхамук запросто мог и соврать. А даже если сказал и правду – много ли с того было толку? Доверять военным, равно как и чиновникам, было, по мнению Родри, последним делом. Тем более – военным бывшим. Насколько легко и быстро наемники превращаются в разбойников, он знал не на одном примере. И тем не менее, услышав хотя бы что-то о прошлом Акхамука, все равно почувствовал себя гораздо увереннее.

– А ты давай вон туда, – продолжил между тем тот, показав на неприметную дыру в стене. – Отдохнешь в прохладе.

Совсем было успокоившийся Родри вновь насторожился. Слишком уж походил на ловушку этот лаз – темный, узкий, как звериная нора, и такой низкий, что пройти в него можно было, лишь согнувшись в три погибели. Спорить он, однако, не решился – предпочел покорно кивнуть.

Акхамук загадочно ухмыльнулся в ответ. А затем обернулся, показав Родри наголо обритый затылок, и громко выкрикнул:

– Аджддиг!

Что это слово означало, Родри, разумеется, не знал. Но на всякий случай ускорился. Очень уж неприятно оно звучало: ни дать ни взять жужжание рассерженного шершня!

Вопреки своим опасениям, в проходе Родри не застрял и даже не расшиб голову. Уже через мгновение он оказался во вполне просторном помещении, хотя и более темном, чем предыдущее. А затем услышал у себя за спиной звонкий голос Таджеддигт:

– Я, Ахаму!

 

* * *

 

Солнечные лучи, пробивавшиеся в комнату сквозь крошечное окошко, падали на растянутое по стене подобие пледа. Грубая шершавая ткань была покрыта ломаными линиями и грубыми, словно нарисованными ребенком человеческими фигурками. Вдоль стены, словно легион на марше, выстроилась глиняная посуда: разных размеров круглые миски, приземистые сужающиеся кверху кувшины – всё глиняное, грубо разрисованное теми же линиями и зигзагами, совсем непохожими на привычные бриттские завитки и листочки. И все-таки в этих простеньких узорах ощущалась своеобразная, но несомненная красота.

Спустя немного времени, когда глаза пообвыклись к скудному освещению, Родри разглядел в самом темном углу человека. Тот лежал на спине, подсунув ладони под затылок, и то ли дремал, то ли просто пребывал в раздумьях.

– Азуль!.. – неуверенно произнес Родри, припомнив приветствие, только что услышанное от парня с ножом.

– Буль-буль! – со злостью в голосе передразнил его человек. – Откуда ты тут взялся, прохиндей?

Как ни странно, произнес он это всё на чистейшем бриттском языке, да еще и с хлюпающим «л», как истинный уроженец Камбрии.

– Да я не сам, меня привезли... – растерялся Родри.

Человек с усилием приподнялся на локтях, медленно повернулся к нему. В слабом, едва пробивавшемся сквозь крохотное оконце свете Родри смог разглядеть лишь щетинистый, давно не бритый подбородок и длинные висячие усы.

– Ну и какого?.. – бросил человек сквозь зубы, и, оборвав фразу на полуслове, вновь повалился на тряпичную подстилку.

Голос человека определенно был знакомым. Но не настолько, чтобы с ходу сообразить, кому он принадлежит.

– Ты кто? – напряженно спросил Родри.

– Что, не признал, свиносос? – буркнул в ответ человек. – А я, между прочим, из-за тебя тут валяюсь!

Родри мотнул головой. Он уже не сомневался, что с этим человеком где-то пересекался, но узнать его по-прежнему не мог. Впрочем, это было и немудрено: недоброжелателей в бриттских землях у Родри было полным-полно.

Между тем человек презрительно хмыкнул. Затем брезгливо произнес:

– Тупица!

И отвернулся.

Некоторое время Родри растерянно стоял, уставившись в затылок загадочному бритту, только что откостерившему его последними словами, но так и не узнанному. А перед его внутренним взором с каждым мгновением всё четче прорисовывались неприятные, даже зловещие картины: похожая на огромное кладбище деревня, ужасающие шрамы на лице Акхамука, кривой кинжал в руке его угрюмого братца... Наконец, не выдержав, Родри развернулся и осторожно, стараясь быть бесшумным, двинулся к выходу. Нет, из этого дома положительно следовало делать ноги!

Однако нырнуть в лаз он так и не успел.

– А ну-ка обожди! – вдруг окликнул его бритт.

Первым порывом у Родри было ускориться. Но как раз в этот миг из лаза послышались негромкие мужские голоса. В воображении немедленно возник образ хмурого парня с ножом, и порыв разом иссяк, сменившись дрожью в коленях.

Страдальчески скривившись, Родри медленно обернулся.

– Ножик-то мой цел, свиносос? – тотчас же спросил бритт. Теперь он полулежал на боку, прислонившись к стене и приподнявшись на локте.

Тут-то наконец Родри этого человека и узнал. Молодой морячок, у которого он когда-то выманил старинный, явно недешевый нож. Как же его звали-то – Ивар, Илар?.. Что ж, сейчас моряка и правда было трудно узнать: обросши щетиной, тот разом постарел лет на десять.

– Иван? – неуверенно пробормотал Родри.

– О! – хмыкнул моряк. – Неужто наконец меня признал?

– Признал, – кивнул Родри. И, чтобы избежать неприятных вопросов, сразу же заявил: – А ножик я потерял, уж извини.

Иван снова хмыкнул. Затем вымолвил с нескрываемым злорадством:

– Угу. Этот ножик – он такой: в дурных руках долго не держится.