"Сможешь и ты": эпилог

      Над лесом медленно восходило солнце. Рассвет окрасил небо в багрянец, косые солнечные лучи ложились на теплый пол, в мраморе вспыхивали искры кварца. В северном коридоре третьего яруса в эту пору не было ни души. Минна и Ассея уже наверняка проснулись и заняты работой. Оба зала пустуют, в соколятнике навели порядок еще перед отъездом. На кухне восточного сектора начали готовить завтрак — до Тамлина донеслось едва слышное позвякивание посуды, потянуло запахом еды.

      Он остановился у лестницы, ведущей на четвертый ярус. В королевские покои.

     Сколько раз он бегал по этим ступеням ребенком, прячась у родителей от гнева управляющего. Сколько раз сам спускался по ним к Эмре за советом, когда стал королем. Сколько раз их касалась нога Иффэн, а Тамлин в это время томился и ждал, и надеялся. Осенью случилось так, что один маленький и одинокий элле едва не разрушил эти ступени и весь дворец до основания. Всего лишь полгода назад. А кажется, что в другой жизни.

     Тамлин стал подниматься по лестнице. И считать ступени. Странное дело, он понятия не имел, сколько ступеней нужно пройти, чтобы подняться на самый верх его дворца. И изменилось ли их количество с осени — после того, как Минна восстановила разрушенную галерею и лестницу. Этого он уже никогда не узнает.

     Один, два, три. Что он сказал Даэну? Если ты кому-то нужен, ты становишься сильнее любого зла. Да, так он тогда сказал. После того, как едва не умер в погоне за видением, потому что больше не видел в жизни смысла. 

     Пять, шесть. Конец зимы, игра на пирамиде, переполох в большом зале, полет стрелы сквозь сад, незваная гостья в репарационной. В его дворце. В его мыслях. 

     Восемь, девять. Сон урывками, работа, грушевый ликер, регенеранты. Портрет Иффэн на реставрации. Триста лет без ухода… По-другому и быть не могло. 

     Десять. Тренировки с Эстель. Пятна румянца на скулах. Широко раскрытые глаза, наивные как у ребенка. Чувственные линии фигуры и горделивый разворот ладных плеч. Ее бесстрашие. Упорство. Искренность. Чуткость.

    Двенадцать, тринадцать. Весна — и кошмары сменяются пророческими видениями. Серебряное дерево Эре-Аттар объято пламенем. На кону судьба вселенной, но его волнует нечто совершенно другое. Его Эстель отчего-то не хочет жить.

     Пятнадцать. Бал, танцы, и его Эстель поет для высшего общества, с блеском обуздывает дикого жеребца, спасает детей и в первый раз напивается до потери сознания. На белой шее висит кулон с голубой розой. А на его скулу поверх царапины ложится ожог. Сверкает молния — и в мыслях воцаряется тишина.

     Тишина и пустота, которых он когда-то так жаждал.

     Ступени кончились. Тамлин толкнул дверь, вошел в приемную и направился в мастерскую. На верстаке стоял деревянный ларец, украшенный резьбой: сквозь изображение сердца проросло дерево с раскидистой кроной и могучими корнями. Тамлин откинул крышку, оглядел содержимое.

     Внутри на пурпурной бархатной подушке лежала платиновая диадема, усыпанная муассанитами. Тонкие дужки расходились от единой точки в центре лба замысловатыми узорами, к височным областям крепились длинные цепочки из белого золота, которые сбегали с бархата вниз двумя блестящими ручейками. Прямо над ними на инкрустированном ободе горела пара бриллиантов: один прозрачный и радужный, посылающий во все стороны снопы бликов, второй — черный и дымчато-матовый, который не столько рассеивал, сколько впитывал солнечные лучи и запирал их внутри своего тела, где при каждом его повороте вспыхивали языки голубого пламени.

     Диадема больше не казалась ослепшей от слез слушательницей исповедей мастера, который спаивал и шлифовал ее детали более трех столетий, восемь раз заканчивал работу — а потом бросал диадему в печь, переплавлял на слитки, менял эскиз, подбирал другие камни и начинал все заново.

     Диадема, лежащая на пурпурном бархате, была прекрасна как дивный сон. И закончена.

     На то, чтобы инкрустировать ее бриллиантами, Тамлину понадобился весь вчерашний день и большая половина ночи.

     Он поднял ее с подушки, подошел с ней к приоткрытому окну. Матово-черный бриллиант справа был безупречен как ночной воздух. Чистейшей воды белый бриллиант слева играл на солнце всеми цветами радуги.

     Тамлин прикрыл глаза, сжал тонкие дужки в ладонях.

     — Прости меня, — шепнул он. — Прости, что так долго был глух к твоему заветному желанию. Сегодня и всегда — ты рядом. Я никогда не терял тебя. И не потеряю.

     Диадема мигнула ему россыпью муассанитов на филигранях. Тамлин размахнулся и выкинул ее в открытое окно.

     Диадема описала дугу, посылая во все стороны снопы бликов, и исчезла в зарослях шиповника.

     Мысли короля стали глубже, потекли медленнее. Он отвернулся от окна, закрыл глаза и позволил себе погрузиться в гулкую тишину — так ночной путешественник замирает во мраке на краю пропасти, не видя ее, но ощущая ее бездонное дыхание. Не стало ни солнца, ни луны, ни звезд, ни других источников света. Мир слился в одно целое и затих, в нем не осталось ни звуков, ни запахов, ни неба, ни земли. Лишь точка, вокруг которой располагалось сущее.

     Он сам.

     Его неспешный вдох. И медленный, бесшумный выдох.

     Вместе с третьим выдохом от него отделилась мыслеформа и яркой искрой зажглась в вакууме, где еще недавно бурлила жизнь.

     Единственный источник света посреди океана тьмы. Первая звезда, рожденная во Вселенной.

     То самое слово, которое было в начале.

     "Ты жива, Эсте. Жива, я это знаю. Я найду тебя снова. Слышишь? Во что бы то ни стало найду. И если я существую и научусь жить обыкновенной жизнью — значит, сможешь и ты".

_______

Эпилог из романа "Сможешь и ты".

Опубликовано в рамках флешмоба Руслана Бирюшева.