Drum (уже не "друм")

Выехали из города, миновали скульптуру «Гостеприимство» — рослую женщину, держащую что-то на подносе. Скульптуру горожане называли «Тёща».

Деметер подумал, что свою теперешнюю тёщу он никогда в жизни больше не увидит. Традиционных для зятьев плохих отношений с матерью жены у Валерия не было. Наверное, потому, что жила далеко и виделись редко.

Дорога сначала была неинтересной — по Бельцкой степи, впрочем, распаханной ещё в древнейшие времена.

Ехали, слушая новости по автомобильному радиоприемнику «Былина». Иза вставляла свои замечания.

Диктор рассказывал, что по всей стране завершается переоформление организаций Народного фронта Молдовы в организации Христианско-Демократического Народного Фронта. Вице-председатель ХДНФ Юрий Рошка объяснял, почему Народный фронт взял новое название и почему в качестве политической идеологии принял христианскую демократию.

Иза сердито заметила:

— Раньше они орали «Русских — за Днестр, евреев — в Днестр», сейчас будут орать «Русских по-христиански — за Днестр, евреев демократически — в Днестр».

По радио пошла реклама. Радиоканал был молдовоязычный, но вся реклама — всё равно на русском. Торговцы хотели, чтобы их рекламу понимали все.

— Валер, надоело, найди какую-нибудь музыку.

— Найди сама: мне руку придется убирать с руля, а дорога теперь демократическая. А то разделим судьбу Цоя — кстати, он на такой же машине ехал.

Иза выключила радио. Спросила, как при разводе Деметеры будут решать квартирный вопрос.

— Квартиру отдам ей.

— Ой, разумеется. Ведь ты такой благородный и заниматься всякими разменами квартиры тебе не к лицу.

— Не в том дело. У Алисы же должна быть своя отдельная комната. В нашей трехкомнатной у нее она есть.

Иза больше ничего не говорила, Валерий крутил руль, объезжая колдобины одной из главных трасс Молдовы. Дороги после обретения независимости ремонтировать, кажется, перестали.

Иза внезапно произнесла:

— Хороший ты мужик, Валера.

Деметер мельком глянул на пассажирку.

— Но не орёл!

Иза засмеялась.

— Моей маме это старое кино очень нравится. И мне. Хотя фильм грустный. Она его любит, но у них не сбывается... Но ее большая любовь остаётся на всю жизнь.

— В кино только так и бывает.

— Не только в кино.

— Кто сейчас в эту большую любовь верит, в рыночном-то обществе?

— Сто процентов женщин, проживающих на планете Земля. Хотя не все в этом признаются и не все ее имеют.

— Ясно. Подумаю об этом в связи с некоторыми эпизодами моей биографии.

Иза молчала километров пятнадцать. Потом, как будто паузы не было, спросила:

— Ты после возвращения Алисы где собираешься обитать, «не орёл»?

— Пока в конторе.

— Сейчас говорят: «в офисе». Но там же нет ванной. И горячей воды.

— В баню ходить буду.

Кончилась Бельцкая степь, начались кодры.

Пошли красивые виды, потом густые леса кончились, но придорожные пейзажи были все равно интереснее, чем распаханная степь. На дороге стали попадаться повозки, запряженные лошадьми: сельские жители ехали на рынки.

В Каушаны из северной части страны удобнее всего добираться объезжая Кишинев, через Бендеры. Но сейчас, конечно, нельзя, ехали через Кишинев.

— Валер, а какие у тебя планы на личную жизнь после развода?

— Не придумал еще. Постараюсь сделать то, до чего раньше руки не доходили. Новый инструмент освою, не народный. Поперечную флейту или кларнет. Пожалуй, кларнет, к нему флуеристу адаптироваться, говорят, легче. Настоящие физические тренировки возобновлю. Всегда хотел пробежать марафон, а бегал только на двадцать километров.

Иза фыркнула.

— Вообще-то, когда говорят «личная жизнь», то обычно имеют в виду что-то связанное с противоположным полом.

— Григорий с кем-нибудь познакомит.

— Да уж не сомневаюсь!

Валерий надеялся, что останавливать их будут только южнее столицы: гаишники в обычных обстоятельствах склонны придираться в первую очередь к водителям из отдаленных регионов. Водитель, едущий издалека, скорее всего, отдаст деньги не препираясь.

Путешественники проехали мимо нескольких стационарных постов дорожной инспекции, их не останавливали.

— Кажется, в Кишинев въедем без финансовых потерь, — сказал частный детектив, но сглазил. У поста перед въездом в столицу дорожный полицейский взмахнул им жезлом.

— Восемь утра. А ты надеялся, что утром они еще «не разгулялись». Мне подходить с тобой к нему?

— Не надо. Выйди, но просто стой у двери, чтобы он увидел, что я не один.

Валерий читал, что в Америке водитель, когда его тормозит дорожный полицейский, должен сидеть в автомобиле, опустив стекло. Если водитель начнет выходить из машины, у него могут быть неприятности.

В Молдове, как, наверное, во всем бывшем СССР, всё наоборот: выход из машины с документами к патрульному дорожной службы — необходимое проявление уважения к последнему.

Лейтенант дорожной службы говорил по-русски.

— Валерий Ионович, а у вас с автомобильной аптечкой всё в порядке?

— Да, конечно, товарищ лейтенант, готов предъявить.

Давно уж надо говорить: «Господин лейтенант». Но Деметер к этому слову как-то не привык: веяло от него чем-то из советских кинофильмов, в которых со словом «господин» обращались друг к другу белогвардейцы.

— Тогда придумайте сами, что не в порядке, на сумму всего-то в один доллар.

— А курс сегодня какой?

— Как на дрожжах растет, подлец, по радио сказали, что уже двести семь. Но зачем нам мелочиться? Округлим до двухсот.

Когда отъехали, Иза спросила, сколько дал.

— Значит, ты ему просто так подарил примерно полкилограмма полукопчёной колбасы или сыра. Или литр подсолнечного масла.

— Да, да, или три бутылки хорошего пива. А вот на водку не хватит: еще столько же надо добавить. А на хорошее вино — ещё столько же.

Только если бы не отдал, то он бы номера с машины снял. И как в армии говорят: «Можете жаловаться».

На выезде из Кишинева по бокам дороги были возведены стены из положенных друг на друга бетонных блоков. Наверное, построили на случай, если на Кишинев пойдут танки генерала Лебедя. Генерал в один из дней войны пообещал, что если войска Молдовы не прекратят атаковать ПМР, то он, позавтракав, как обычно, в Тирасполе, обедать будет в Кишиневе, а ужинать в Бухаресте.

Бетонные блоки были исписаны надписями: «Румыны, объединяйтесь!», «Молдова для молдаван», «Смерть манкуртам!» и прочими в том же духе. Была надпись на русском: «ПМР — не государство, а казак — не человек». Но виднелись и надписи: «Снегур, воюй сам!», «Долой войну!» и рисунок «пацифика»: круг, внутри которого лапка голубя мира.

— Вот, Валера, — задумчиво сказала Иза, — ты до сих пор расстраиваешься, что из полиции уволился. А служил бы — может, пришлось бы воевать. И погибнуть ни за что, как трое наших городских полицейских. Так что всё, что ни делается, к лучшему.

— Да уж, Демжо бы меня точно отправил на передовую. И с Мишкой Шихманом мы бы друг в друга стреляли. Он-то воевал за ПМР.

— С Мишкой Шихманом? Его зовут как в песне Высоцкого?

— Миша Шиманский его зовут, это мы в отделе над ним так шутили. Он на самом деле твой соплеменник. А он нас в ответ называл на еврейский манер. Правда, не всех, а только тех, кто с чувством юмора. Толика — Натаном, Борю — Барухом, а Васю — Соломоном. Говорил, «Василий» переводится как «царственный», а Соломон — царь. Мы эти имена как наши радиопозывные использовали на операциях, начальство еще ругалось.

— А тебя он как звал?

Валерий улыбнулся:

— Лиор.

"Тараф"