Песенка студента
Автор: Наталья ВолгинаДобрый всем день! у нас с утра идет дождь, а потому решила я поучаствовать в песенном флешмобе Арсения Козака Авось повеселеет вокруг
Итак, "Песенка студента"
Медно-рыжая, под дых затянутая поясным ремнем, она покачивала ногой, сильно округленной в бедре, элегантно разложив на кушетке гибкое тело. Сиамцы бросили обниматься и спустили лапы на ковер, стараясь не коснуться чужачки, Халли нащупывал под кушеткой обувь, Галли снял с воротничка пылинку, а на поддельных ногтях сестры Филолая вовсю сверкали рубины. Филолай мог бы ее не представлять. Темный крап на лице – словно на ее маленьком носу рассыпались чаинки, – и рыжеватость, и некоторая толстинка в мускулах, и даже манера выламывать пальцы в затруднительных положениях были у близнецов общими. Кто поглядывал на нее с любопытством, кто – досадуя: девчонка в мужском доме – всегда сенсация и всегда помеха. Что ей делать среди мужчин?
А она светилась – ясное солнышко; со всеми перезнакомилась, задержала мою руку в мягкой потной ладошке:
«Антон, ой, Антон, я тебя помню!»
Какая честь, скажите, пожалуйста.
А она кричала:
«Ой, за стол, за стол! сичас куранты пробьют!»
Пробили.
Ей вежливо давали понять, что она чужая. Она мешала всем: хихикала, болтала, пританцовывала, изображая что-то среднее между вальсом и пируэтами циркового мерина, когда его увенчанная плюмажем тяжелая голова, точно намагниченная, клонится к центру манежа. Ивейн ее осадил: «Какое удовольствие с тобой танцевать? Я лучше с Антоном», – и подмигнул мне издали, обсасывая лимон. Я отвел глаза. Лали скисла, с виноватой улыбкой ломала пальцы, выворачивая средний сустав.
Но мешала она, что говорить. Сиамцы ее стеснялись, Гюйгенс кашлял, мял в кулаке запретную сигарету, и пить при ней стало невподъем: вдруг донесет? От стопки она не отказалась, но доверительно сообщила, что предпочитает «красненькое». «Вино с девками лакай»,– оборвал Ивейн и припечатал спьяну словцом. Она вздрогнула. Ее брат пригнул голову. С шумом, треском лопнула за окном петарда, взвился дымок, где-то грянуло: «Ура-а! С Новым годом!» Девушка выгнула пальцы, сказала: «Ну… я пойду?» – и, приседая от неловкости, засеменила к выходу. Ее не провожали.
«Дуры бабы», – пробормотал Ивейн и наполнил стакан. Придвинул Филолаю: расслабься. Из графина, стянутого восемью обручами (по числу зависимых от города доминионов), плеснул в рюмку, опрокинул в раззявленный рот, сморщился, заткнул графин пробкой. Слабый спиртовой душок поплыл над столом, сквозь хрустальное дно графина, сквозь глубокое – от обруча к обручу – колыхание внутри хрусталя просвечивала скатерть, розовое ее полотно, преломляясь, отбрасывало заревой, ласковый отсвет на погром, царивший на столе: початые, почерневшие фрукты, огрызки и шкурки, пробочные куски, фантики – всмятку и треугольным корабликом, – пепел, скользкое крошево на тарелках, ареал подсыхающего водочного пятна. Поверх вывороченной селедки-под-шубой - крест-накрест куриные кости как символ, подмигивание, тайный знак неких одомашненных конкистадоров, чей флаг здорово побелел, а кровь выродилась и поголубела, и чей ветхий плащ, мозги и сердечные камеры перекроили в соответствии с общими образцами, и все, что еще трепетало в них – это смесь анемичных инстинктов – вялый бледненький прихотливец, что обретает память при виде куриных ножек, отроческих ляжек и пригоршни мармелада, вроде той, что лежала рядом с припасливым Гюйгенсом. Всклокоченный, мутноглазый, он отставил над стулом жалкий крестец и лепетал, прижимая к груди костлявые ручки: « А давайте споем! споем, Филолай, споем, Ивейн!» – он тянулся через стол, едва не плача. И задребезжал, заподрагивал мордашкой:
«Когда студент уе-едет в далекий Оберсваль,
Друзья, скажите честно, его вам станет жаль?
Пусть городок наш скро-омен, пусть городок наш мал,
Он ждет и ждет студента, и ждать он не устал.
Лай-ла, лай-ла, прекрасен Оберсваль,
Но все-таки студента
Признаюсь, очень жаль».
«Да заткнитесь вы! – взревел Ивейн. – Без вас тошно!»
«Вкусил он сладкой ми-ирры, налил в стакан вина,
А на десерт… что-то там из лотоса… забыл… на-на, на-на…
А городок, где и-ивы гнет вечная печаль,
Все ждет и ждет студента, ему студента жаль».
И даже Ивейн горланил со всеми:
«Лай-ла, лай-ла, славься, Оберсваль!
Но все-таки студента,
Студента очень жаль!»