Постель как сцена

Соблазнительный тут предложили флешмоб, и я поддалась искушению.

В "Ферме механических тел" у меня есть сцена с Гаечкой и инквизитором:

Мэй стоял под тонкими струями воды, уперев руки в кафель стены с ржавыми подтеками. Я зачарованно проследила за влажными дорожками, скатывающимся по стальному хребту и по складывающимся в узор татуировкам на мускулистых плечах, широкой спине, крепких ногах. Сделав шаг, уткнулась лбом в позвоночный имплант, обвивая руками его грудь. Кожей ощущая его зангаоское смирение, как будто на мне не было сдерживающих сигил.

– Будь так любезна, не делай из меня очередной аттракцион, – замогильная интонация сильно подпортилась бархатистой хрипотцой в безмятежном голосе.

– Еще одно подобное оскорбление, и тебе понадобится мехадок, а мне индульгенция, – милостиво предупредила я, прижимаясь теснее к его головокружительно напрягшейся спине.

Но меня вдруг с нее скинуло, молниеносно прижав к скользкому кафелю. Кровь ударила в лицо, когда я оказалась беззащитно распятой перед инквизитором. Видеть медленно темнеющий при взгляде на меня чернильный взор, полускрытый мокрыми прядями, было мучительно смущающе. Но смотреть вниз и вовсе невыносимо. Я слишком хорошо помнила демонстрацию, устроенную им в моей операционной под «Розовой розой».

– Не смей прощаться, Гаечка, – механические пальцы ласково откинули намокшие, распрямившиеся до лопаток рыжие кудри с моего лица, полностью обнажая мои чувства. А в прокуренном голосе впервые на моей памяти появились лязгающие, металлические ноты. Которые, по солдатской привычке, вызвали желание вытянуться по стойке «смирно».

Я не воспринимаю приказы, отданные вне боевых действий. Считаю их притеснением своих прав. Поэтому меня так раздражали попытки Теша меня контролировать, и я изворачивалась, поступая по-своему. Но сейчас у меня не возникло даже мысли ослушаться. Потому что Хелстрем не делал попыток подчинить. Он просто ставил ультиматум. Помнится, в первую нашу встречу он сказал, что я обвиняю его в неумении просить, потому что пока не знаю, как он умеет требовать. Теперь знаю.

Но сдавать назад не в моих правилах. И я, перебарывая не свойственную мне стеснительность, завела одну ногу ему за поясницу и толкнула на себя.

– Так стань для меня причиной вернуться, святоша.

Известно, что спорить с дураками бесполезно. Мэй со мной никогда не спорил. Тонкие, мягкие губы прильнули к сгибу моей шеи. Сильные, нежные руки подхватили меня под бедра и спустя бесконечно долгое мгновение опустили на вмиг промокшие простыни кровати.

Скорее всего из-за импланта, но Мэй был восхитительно тяжел. Я оплела его руками и ногами, оглаживая, лаская, прижимаясь еще ближе, еще теснее. Длинноватые смоляные пряди щекотали ставшую невыразимо чувствительной кожу, рассылая электрические разряды, концентрирующиеся в пульсирующую воронку внизу живота.

На каждое мое движение, вызванное скольжением его чутких пальцев по моей груди и внутренней стороне бедер, Мэй отзывался стонущим поминанием чертей и Еноха. И с каждым словом голос его становился все ниже, все более хриплым. Я лишь шепотом повторяла его имя и капризно хныкала, умоляя о большем.

Мои губы смяло поцелуем, как обещание исполнить мою просьбу. Рот наполнился вкусом кофе и сахарной ваты. А тяжесть с моих бедер исчезла, сменившись осторожным, горячим, гладким касанием. Неспешным. Постепенным. Предлагающим, а не заставляющим принять его. Я всхлипнула.

Впервые в жизни от полноты единения мне не было больно. Наверно, это и побудило меня решиться сделать то, о чем так давно втайне фантазировала, наслушавшись россказней Шпильки.

Обвив ногами его поясницу, я выскользнула из-под Мэя, вынуждая его упасть. Склонилась ниже, почти расстелившись на часто и коротко вздымающейся груди. Лизнула его приоткрытые губы, слегка потерлась затвердевшими вершинами груди, вызвав его стон, отдавшийся дрожью внизу живота. И медленно, пьянея от острых, неизведанных ощущений, откинулась назад, выгибая спину, опираясь руками на его напряженные бедра, опускаясь до предела.

Мэй смотрел на меня, как на… как если бы он снова обрел веру и его накрыло религиозным экстазом. Беспомощно и жадно, как будто я и вода, и пища, и глоток воздуха.

Его правая рука сжала мою ягодицу, подсказывая ускориться. А левая, вызывая мурашки от контраста металлической прохлады на разгоряченной коже, огладила живот, шею и остановилась на груди, обводя большим пальцем затвердевшую вершину.

Я до последнего, как завороженная, следила, как учащается его дыхание. Как против его воли деревенеют руки на моем теле. Как сбивается ритм, когда я позволяю ему перехватить инициативу. Как закатываются глаза, выгибается поясница и дергается кадык. И… эффект был хлеще, чем от эльфийской дури, отделяющей душу от тела.