Для взрослых

Майская ночь окутывала темнотой, с воды тянуло холодом, но идти искать плащ не хотелось. Накормив парой веток умирающий огонь, я свернулась на забытой кем-то пенке, обняв колени и уткнувшись в них лбом, подоткнув под себя юбку, волосы рассыпались по плечам, закрывая от мира, ткань медленно промокала от текущих слёз. Слишком живы были воспоминания о первой любви и не первом, увы, прощании. Я уговаривала себя, что в отличие от Миши, Сан жив, просто далеко, а значит ничего фатального не случилось.

Я не знаю, сколько просидела, не чувствуя ни тепла, ни холода, в странном, медитативном состоянии. Слезы высохли неприятно стягивая кожу, в голове то вяло текли воспоминания, то звенела пустота. Картинки из прошлого, беззаботного и беспечного: длинные пальцы на струнах гитары, пушистые светлые волосы, щекотавшие во время поцелуев, зелёно-карие глаза, смотревшие влюблённо, как возможно только в восемнадцать и никогда позже. Я опять тонула в ушедшей любви и боли.

На плечи опустился плащ. Тяжёлые тёплые руки молча обняли, погружая в древесно-цитрусовый знакомый запах, я вздохнула, почувствовав как срывается дыхание в очередном всхлипе...

– Лёва… Ты же должен быть с родителями, – голос был чужим и хриплым.

– Я сбежал. Ты опять устроила локальный Армагеддец и растворилась в тумане?

– Угу. Устала от людей.

Лёва попытался прислонить меня к себе, я кинула на него взгляд, увидев, что он в одной футболке, накинула на него полу плаща, заворачивая нас обоих.

– Ирка, Ирка… – он посмотрел на меня как-то странно, ткнул пальцем в кончик носа и грустно улыбнулся. – Пойдём в машину, ты замёрзла совсем, простынешь ещё. Не май месяц.

– Уже май… – голос звучал чьим-то чужим.

Лёва помог мне подняться, скинул тяжёлую ткань, взял за руку и повёл за собой. Мы пробрались мимо беснующегося народа тенями, выходя к стоянке машин. Он прислонил меня к тёплому ещё капоту, я стянула плащ и накинула на него. Бампер упёрся под коленки, заставляя стоять неустойчиво. Лёва приподнял меня, посадив на тёплый капот. Поза вышла жутко неудобная, шаткая, пришлось вцепится в него, прислоняясь к груди.

Плащ спрятал нас от случайных свидетелей. Скрыл, как театральный занавес. Мы словно застыли в моменте тишины, тягучем и остром одновременно, впитывая тепло друг друга. Я обхватила его ногами, в попытке стать ещё ближе, оставив себе только одну точку опоры и почти кожей уловила, как он резко выдохнул, укладывая меня на капот спиной. Шнуровка платья неприятно натянулась, Лёвины руки пробрались под несколько слоёв ткани, скользя по обтянутым термобельём бёдрам, пошло задирая широкую юбку до талии. Где-то вдалеке, но на самом деле совсем рядом, слышались голоса. Адреналин ударил по натянутым нервам. Я почувствовала, как он нашёл края одежды, и потянул всё сразу вниз, тихонько матерясь, когда края узких рейтуз зацепились за голенища сапог, добирался до кожи и сжал до боли бёдра, оставляя новую порцию следов на теле.

Я вижу, как в свете луны чуть светятся его глаза. Плащ прячет нас, заставляя смешаться запахи пота, костра, озёрной воды, леса, его древесно-цитрусового одеколона. Запахи бьют по рецепторам, сливаются в дикий коктейль.

Я чувствую, как его губы находят мои, целуют нежно, дразня кончиком языка, прикусывая нижнюю, посасывая её..

От любого неловкого движения я рискую упасть, меня держит только Лёва. Я в полной его власти, эта зависимость ощущается как-то особенно остро. Я чувствую, как он, неловко отстраняясь, расстёгивает пряжку ремня и джинсы. Он возбуждён. Молния чуть царапает кожу, сползая вниз.

– Чёрт, ты сводишь меня с ума, – входя он замирает, утыкается носом в плечо. – Что ты со мной делаешь? Ведьма…

Нам чудовищно неудобно.

Нам чудовищно хочется.

Одежда мешает, цепляется, сковывает движения, превращая их в судорожные, суетливые, нервные. Отвратительно ощущается гладкий металл, он липнет и создаёт лишнее натяжение на коже.

Нам сухо. Движения на грани болезненных. Смазки катастрофически мало. Обратная сторона таблеток даёт о себе знать очень невовремя. Тонкая грань боль-удовольствие становится всё тоньше. Я чувствую его движения острее.

Я чувствую острее его, каждый выступ и неровность, перепад между стволом и головкой, шершавость кожи, твёрдость и пульсацию крови в такт биению сердца.

Голоса то приближаются, то удаляются, тонкий капот играет, продавливаясь под нашим общим весом.

Остаётся только эти суетливые движения, адреналин, возбуждение и шёпот, от которого у меня бегут мурашки по коже.

– Я не могу ни о чём думать, я постоянно хочу тебя. Ты сводишь меня с ума, снишься по ночам, снится твой запах, твоё тело, то, как ты стонешь. Это сводит с ума, я просыпаюсь по ночам от болезненного стояка после особенно яркого сна… Что ты со мной делаешь? Я могу только думать о том, как поставлю тебя в следующий раз. Я бы запер тебя дома и не выпускал из постели, приковал бы к кровати. У меня, как у подростка, встаёт, когда перед глазами проплывает воспоминание, как ты смотришь снизу вверх с членом во рту, как из уголка губы стекает дорожка. Я столько всего хочу сделать с тобой, – от особенно сильного движения меня выгибает, я подаюсь ему навстречу, прогибаясь, оставаясь фактически на копчике и лопатках.

Он замедляется, закидывает ноги на плечи, дёргая меня вперёд, подхватывая под ягодицы, складывает почти пополам. И на следующем движении я просто задыхаюсь от нахлынувших ощущений. Головка с давлением скользит по передней стенке, вызывая зудящее ощущение на грани покалывания, остро отдающееся внутри, медленно, но неотвратимо нарастая.

Отходят на задний, ничего не значащий, план остальные ощущения: трущейся о кожу ткани, мгновенно остывающего на пота, звуков на фоне, остаётся только это мерное движение, только трение и хриплые вздохи, боль в закушенной ладони. Я стараюсь не кричать, но всё равно срываюсь, когда оргазм накрывает тяжёлой неотвратимой волной. Я слышу, как крик звенит в ночной тишине, выдавая нас с головой, разносясь над близкой водой, заглушая естественные звуки леса. Я почти не чувствую, как догоняет Лёва, погруженная в ощущения, медленно приходя в себя. Он опускает меня на землю, снимая с капота и придерживает, когда я пытаюсь упасть. Смеётся тихо, когда я ловлю его падающие джинсы, натягивая. Вздрагивает, когда ткань касается не до конца опавшего ещё члена. И шумно выдыхает, когда я сползаю вниз, окончательно сминая платье и пачкая белую нижнюю рубашку. Вздрагивает, когда я касаюсь губами чувствительной кожи на лобке. Шумно втягивает в себя воздух, когда забираю обмякший член в рот, широкими движениями внутри приходясь языком по головке, дрожит мелко, то и дело сжимая руку на плече сильнее, когда ощущения от прикосновений особенно острые, когда языком забираюсь под крайнюю плоть, щекоча уздечку изнутри.

Я задыхаюсь, меня тащит от ощущений и вкусов. Смеси смазки со спермой, влажной шерсти, пота, бензина. От впивающегося в спину края номера. От собственной безбашенности. От того, что я тону в ощущении принятия, в понимании того, что Лёва забирается под кожу, как бы я его не отталкивала, становится нужным, что я, чёрт меня дери, делаю последнее из того, что собиралась – влюбляюсь. От того, как слетают всё, совсем все тормоза.

…Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo