Афган

            Когда к нам приходили бандероли с тонкими зелеными цилиндрами из картона, то радовался. Там прятались цветные картинки с самолетами, танками и красными звездами Советской Армии. Еще там случались горы, но они мне нравились меньше, там же не было танков с самолетами. Я, опять же, на самом деле был мал и глуп, не видал больших… проблем и мечтал о войне. 

            Про них, почему-то, какое-то время нельзя было говорить бабушке Зине. Мне, семилетнему, оно казалось странным, но родителей слушался и молчал. До поры, до времени, когда молчать стало и не нужно.

            Тонкие зеленые цилиндры оказались тубусами пороховых зарядов для РПГ-7. Ручной противотанковый гранатомет, рассказывая о матчасти наших КХО, всем духам показал старшина Мазур, командира взвода АГС. На заставе ВВ «Первомайская», стоявшей по границе со свободной Чечней у Хасавюрта. Наша война начнется там же, через полгода и радости точно не принесет. 

            Афган коснулся нашей семьи самым краешком. Двоюродный брат отца, призванный в ВДВ, улетел туда в восемьдесят седьмом, как раз, когда я отправился в первый класс. А на моей школе тогда уже висела памятная доска о Суханкине, погибшем в Афгане при выполнении боевой задачи. 

            Моя бабушка Зина на самом деле была прабабушкой. Моего дядьку, с подростка воспитывала она. Мама дядьки сгорела от рака, бабушка Зина продала свой дом, где рос даже я, третье или четвертое поколение Мельниковых из Подбельска, и переехала в Отрадный, в однушку своей дочери. 

            Дядька закончил школу, его призвали, какое-то время про Афган никто не говорил, но бабушка Зина не была дурой, не страдала старческим расстройствами и когда-то дождалась с Войны своего мужа, моего прадеда, заставшего Победу в десятке-другом километрах от Берлина. Она все поняла и смысла юлить у моего папки не осталось. И так оказалось даже лучше. 

            Меня часто отправляли к ней ночевать на выходных, хотя мне больше нравилось у деда, ведь там была улица, заросли амброзии, бараки под снос, сараи с гаражами и даже крохотное футбольное поле. Но бабушке Зине одной было тяжело, а моя компания делала ее бодрее, живее и вообще. Тем более, мой дядька классно рисовал, я тоже пытался рисовать и рассматривать его картинки было одно удовольствие. Некоторые от меня почему-то прятали, но я не заморачивался. А еще у него было два альбома с разными марками, где половина, цветные и прекрасные, оказались вообще не из СССР. 

            - Митя, не потеряй ничего, - говорила бабушка Зина и я обещал не терять.

            В семь лет мне читалось все подряд. У дядьки, в его школьном столе, лежала стопка то ли «Костра», то ли «Пионера». Там хватало интересного, я пил чай с баранками и читал про войну. В Афгане, про каких-то местных стариков, про наших солдат и все ждал – когда же начнется война?

            - Ты что читаешь? – бабушка Зина оказалась рядом как-то тихо и незаметно. – Не надо тебе это читать, убери. 

            Я был послушным и убрал. Все равно там не стреляли и стало скучно. 

            Дядька стоял в Гардезе и в восемьдесят восьмом уволился, приехал домой, здоровый, целый, в сапогах с кистями, в белом ремне, с аксельбантом и в голубом берете. Афган для нас закончился и восемьдесят девятый, с выводом, Красным знаменем и мостом стал нашей семье не важен.

            Настоящую войну мне показали его фотографии. На какой-то желтой бумаге, где было много пыли, сгоревшие грузовики, одиноко валяющийся карандаш вертолетных НУРС, хотя это я узнал гораздо позже. 

            В год развала Союза меня перевели в спорт-класс и школу дядьки. Наша русичка, на первом занятии, много рассказывала о своей методе и о себе, о своих классах и тех учениках, кем гордится. 

            - Вот! – она подняла фотографию с моим дядькой в дембельской форме. – Знаете кто это?

            Я поднял руку и рассказал – кто. Уважения с ее стороны не прибавилось и гнобила она меня, порой, не по-детски. 

            Те афганские фотографии не сохранились ни у кого. Дядька не бросил рисовать и снимать, второе высшее оказалось художественным, а его фотографии, сделанные из кабины АН-2, показывающие Север, теперь выставляются и порой используются авиакомпаниями. С небом он сдружился на всю жизнь и до сих летает. На спрятанных от меня страницах альбомов с его школьными рисунками сплошь оказались юные комсомолки, голышом и на его диване, марки я потерял, а зеленые тубусы и афганские рисунки растворились где-то в прошлом. 

            А про Афган, даже сейчас, он совершенно не любит говорить. Ну, или как я про Чечню – что-то смешное. Хотя смешное там порой понимают только такие же, как он.