ЛЫР загадочный и беспощадный. Помогите начинающему автору!

Решил поэкспериментировать с новым для себя жанром. Интересно мнение профессионалов. Как получается, может что добавить надо? 

***

Глеб всегда звонил неожиданно. Как бог на душу положит: утром, вечером, ночью, не разбирая времени и обстоятельств. Даже сегодня в законный Олькин выходной. Названивал в обычной своей настырной манере, будто речь шла о жизни и смерти. Она вынула пиликающий телефон из кармана шубы. Три пропущенных, а на экране светился еще один входящий.

– Ты где? – пропустив приветствие, спросил он.

– Да, так, гуляю, - она никогда не говорила ему, про старую квартиру. Квартиру на Малом Строченовском, которую она почему-то оставила за собой. Из каких-то неясных побуждений,неясных даже для нее самой. Впрочем, она никому не говорила: ни Никите, ни Денису, ни Евгень Евгеньевне, когда они выходили покурить и случался обычный пустой треп. Главбухова ипотека, которой не было видно конца, автобусы Никиты, вынужденного добираться из поселка со смешным названием Филимонки. Каждый раз, когда он произносил это самое Филимонки, ей хотелось хихикнуть. Денчикова очередь в детский сад, ссоры с женой и кредитный «Фольксваген». Деньги, проблемы, быт. В те моменты Олька помалкивала, щурила кошачьи глаза, прошлое было ее собственностью. И делиться ни с кем она не желала. Да и что она могла рассказать? Прошлое осталось здесь в маленьком месте, отделенном от ворчащей Москвы полуразрушенным кирпичным забором.

Двор, заросший цветами, темные липы в морщинах. Может быть ей нравилась тишина? Пара сигарет, гадкий растворимый кофе и отключенный мобильник. Кресло у окна, распахнутого в любую погоду. Тикающие в коридоре старые часы. Там она могла позволить себе быть собой, без дежурных улыбок, без обязательных никому не нужных по большому счету вещей. Вежливого холода,  той фальшивой маски, за которой скрывались неуверенность и страх ошибиться. Обратной стороны монеты, за которую продалась. Ценой ошибки, как она подозревала, была бы ее новая жизнь, стремительно летевшая, словно Ольку подхватил ураган и нес ее в ворохе бумаг туда, куда она понятия не имела. Остановиться было уже не в ее силах.

 – Слушай, Ольк, ты документы по «Сарматтрейду» подготовила? Иваныч только звонил… – казалось, он никогда не отдыхал. Никогда не жил просто для себя, бежал заводной машинкой по полу. Олька подумала, что когда-нибудь эта сжатая пружина лопнет, завьется со стальным звоном и время остановится. Механизм развалится на острые шипастые внутренности, выставив напоказ то, что когда-то работало. В потеках масла, внутреннего мира владельца, который то тщательно пытался скрыть. 

– Подготовила, Глеб Борисович. Только печати не поставила, бухгалтерия уже разошлась. Ден должен был им позвонить, я ему написала. 

Небо над Москвой порвалось, и из прорех посыпал снег. Она шагала к старому дому мимо скелетов зимних деревьев. Трубка у уха ощутимо нагрелась.

– Почему? – в динамике фоном шел звон посуды, тихая музыка, смех и разговоры. Глеб где-то ужинал.

Она пожала плечами, действительно: Почему? Потому что пятница, потому что было восемь часов вечера. И цифры к ней попали уже после того, как все разошлись и офис затих.

– Ладно. В понедельник отправим, – он хотел еще что-то добавить, Олька это чувствовала, но не стал. – Пока!

– До свидания, Глеб Борисович, – положив трубку, она представила, как он привычно поджимает губы и о чем-то думает. О чем- то важном, может быть даже о том, что не сказал. Вертит за ножку винный бокал, ковыряется в нарезанном стриплойне или улыбается кому-то. Кому-то красивому, но не ей. Может быть даже Алине. Впрочем, в этом она сильно сомневалась, за год много чего произошло. Лето сменила поздняя осень. Теперь стрекот счетной машинки не вызывал у нее ровно никаких эмоций. К Глебу они заходили обе и занимались там вовсе не сексом. 

Принять деньги здесь и выдать где-нибудь в Дубае за вычетом комиссии. Две-три переброски, невинные на первый взгляд сделки, позволяющие делать большие деньги в относительной тишине. Так это работало до нее. Но теперь они выдавали больше, чем принимали. Пара процентов сверху, казалось бы, невыгодно, и это стало тем, над чем ломали голову конкуренты. Дела у Глеба шли в гору. Договариваться с контрагентами стало намного легче.

 Поначалу Олькин баланс никак не складывался. Но потом сошелся.И это оказалось совсем простая схема, сложившаяся потому, что она совершенно ничего не понимала. Ничего не понимала, но старательно корпела над бумагами полгода, целых полгода, словно разгадывала сложную загадку. Сидела, пытаясь понять, как все работает. Принять здесь, выдать там. Комиссия, транзакция на криптокошелек. Что такое криптокошелек она не знала, а узнать поленилась. Поэтому просто придумала выдавать больше, возместив расходы в другом месте. Выдать больше, пока все пыхтели на крипте, теряя деньги на разнице курсов и расходов клиринга. 

Глаза Глеба впервые блеснули, когда она изложила свою простую идею. Они сидели на веранде, с единственным выходом из его кабинета. Его собственный Малый Строченновский, куда он сбегал время от времени, отключая телефон. Сидели в плетеных креслах из фальшивого пластикового ротанга, а  за огромным зданием бывшего цеха открывавшего уголок реки и железнодорожный мост шумела золотая июльская Москва.

– А ты хороша, рыжая! Сама сообразила? У тебя талант, – в голосе читалось уважение, на лице застыло странное выражение, будто он впервые увидел ее. Зрачки чуть расширились, и она заметила в них, что то, что совсем не напоминало обычную сосредоточенность. Олька пожала плечами и улыбнулась, если бы он видел, как она чертила кривые линии на грязной салфетке на кухне съемной квартиры, по левую руку рюмка коньяка, а справа Кристина с рассказами об очередных друзьях. О ненависти, которую те щедро оплачивали. Как оказалось, совершенно чужой и далекой ненависти, которая теперь совсем не трогала. Если бы он видел тот момент, когда части пазла наконец сошлись. Тогда Олька на радостях даже позвонила Надьке из Костомукши. Но потомственная грибница сбросила вызов, а в ответ невразумительно написала, что разводится со своим кренделем и астральное окно у нее временно закрыто. Посоветоваться с высшими силами не получилось, зато Олькина простая схема Глебу пришлась по душе, решив что-то в  ее судьбе. Четко поделив ее жизнь на «до» и «после». В плетенном ненастоящем кресле в тени цеха, заслонявшего обычную суету. Мрачного здания, на кровле которого росла худосочная поросль, еле державшаяся за жизнь.

 Вздохнув, она вытянула руку в тонкой перчатке. Снежинки падали в сложенную лодочкой ладонь. Глеб не сказал ничего о чем-то важном для нее, а ведь хотел, она это чувствовала. Привычно бросив взгляд поверх домов, она повернула в проулок. Малый Строченовский проезд дом сорок один. 

В воротах ее встретил заплаканный Димочка. Одинокая фигурка в коротких брючках среди мерзкой московской зимы. Из штанин торчали синие щиколотки. На лице расплывалось горе.

– Ольга Владимировна! – растягивая букву «в» в Ольгином отчестве произнес он, – Ольга Вввладимировввна! Хорошо, что вввы пришли.

По-бабьи всхлипывая, он ткнулся  ей в плечо. Обнял, зарылся щенком  в мягкий мех. Снег сыпал на них белыми хлопьями с серого неба. Ошеломленная Олька погладила Димочку по голове. 

– Что случилось, Дим?

Сосед прекратил всхлипывать и засопел. 

– Кися Пися умер… Убили, – глухо произнес он. Помолчав добавил, – у вас духи новые.

– Монталь, – сказала Олька. Глянув на убитого горем соседа, она оставила незаданные вопросы на потом. Подхватив еле переставляющего ноги Димочку, вошла в ворота. Сквозь тонкий пуховичок чувствовалась его слабая ручка. Димочка тоненько скулил и всхлипывал. Решительно поддерживая его, она шагала вперед. Они прошли вдоль стены с хмурыми темными окнами, мимо умерших люпинов черным сухостоем торчавшими из снега и повернули за угол. 

Во дворе уже все было готово к похоронам. Лежала яркая обувная коробка, стояла лопата, рядом мрачно слонялся дядь Женя. 

– Привет, красавица, – грустно поздоровался он.

– Привет, дядь Жень, что случилось-то?

– Котика нашего, какая-то блядь стрельнула.

Они сидели с Аллой Матвеевной в старой беседке у накрытого на старом чистеньком полотенце поминального обеда и молча смотрели, как Димочка с дядь Женей долбят могилу коту. Зимние похороны всегда мука. И для покойного и для провожающих. Промерзшая земля откалывалась темным непрозрачным стеклом, а иногда и совсем не отходила, шла белыми росчерками царапин. Одетый в старую синюю куртку дядь Жень тяжело крякал, опуская лопату, Димочка суетился вокруг него, создавая больше суеты, чем помогая. 

– Да отойди ты, чудила, – огрызался уставший сосед. – Мешаешь больше. Вот смотри, сейчас бы по ноге тебе попал. Обожди, блядь.

 От их темных фигур в белесое снежное покрывало поднимался пар. Еле видимый в свете фонаря Димочка упорно помогал, откидывая ногами ледяные осколки.  

– Женька, черт! Дай мальчику покопать. Ему нужно, друга хоронит, – подала голос Алла Матвеевна. – Иди к нам, помянем лучше.  

– А мне он что, не друг? – возмутился дядь Жень. – Хороший кот. Срал много. 

Последние слова он произнес с тоской, но к водке пошел. Тем более, что работа уже была почти закончена, оставалось почистить ямку в земле. Поминали недолго, почти без слов. Ледяная водка вязко ухала в желудок, холодная колбаса на промерзшем хлебе шла ледяными быстро тающими иглами. Потом дядь Жень приволок тяжеленую синюю сумку, и они с Димочкой общими усилиями поставили на котовьей могилке памятник. Круглую конструкцию, которую тот авторитетно обозвал корпусом буксы, с наваренной сверху табличкой с кривыми буквами.

«Кися Пися Друг и кот»

Проглотив ком в горле, Олька закурила. Кисю было жалко. Зима давила на них изо всех сил, засыпала нахохлившихся прохожих мелькающих в створе калитки, тушила гудки и гул моторов. Ватнымхолодным одеялом укрывая все вокруг. Димочка плакал, а дядь Жень сокрушенно кряхтел. Обещая неведомому козлу неприятности.

– Хороший был котик, блядь такая, – сокрушался он и с шумом сморкался. – Поймаю, ноги поотрываю.

Помянув покойника, они грустно разошлись. Димочка в гости к дядь Жене, к запасу водки и двум суткам стремительных метровских выходных. Окно на втором этаже зажглось желтым и из него тут же поплыл Цой.

Кто-то, выйдя из дому, попадет под машину.

Завтра где-то в одной из больниц

Дрогнет рука молодого хирурга,

Кто-то в лесу наткнется на мину.

 Потопав на пороге подъезда, обивая снег, Алла Матвеевна зазвала Ольку к себе пить кофе. 

– Пойдем, кофе попьем, Оль. Эти теперь до утра будут квасить, – хозяйка звякнула ключами и завозилась с замком. – Женьке только на пробку наступить, и все, пиши пропало.

– Давайте,– согласилась она, сидеть в тишине ей абсолютно не хотелось. Отчего-то ей было грустно. От похорон, от мрачного вечера, от невысказанного Глебом. Моргнув, она на секунду задумалась. Что было в тех паузах? В невыносимых паузах, перед тем как сказать: «Пока». Или она все это придумала, наивная дурочка? 

В квартире хозяйки ничего не поменялось, все те же книжные полки в загадочных блестках золотых букв, уютный запах дома. Запах старых выцветших духов и пыли. Пока та возилась с видавшей виды туркой в потеках кофе, Олька рассматривала таинственно молчащие книги. Чтобы прочесть такое количество, ей бы понадобился не один месяц.  Да и то, в том случае, если бы она смогла хоть что-то разобрать.

– Эрнест Дежан? – она показала рукой на знакомый переплет.

– Помнишь, Оленька? – улыбнулась Алла Матвеевна и разлив кофе по крошечным чашечкам, присела у стола. – В принципе он был хорошим человеком, только хотел больше, чем смог унести. 

 Олька кивнула, кофе горчил, был адски горячим и очень вкусным.  

– Вы с ним потом встречались? 

– Почти, – ответила Алла Матвеевна и вздохнула, а потом, видя недоумение собеседницы, хохотнула, – странно звучит, да?  Видела, а он меня не видел, когда… В общем времена тогда были другие. Мы были… по разные стороны. 

Замявшись, хозяйка поджала губы в следах помады. Рассказывать она не хотела и поэтому перевела разговор на другую тему. Оставив Ольку додумывать остальное. По разные стороны, разделенные чем-то. Словно Глеб и она.

– Как у тебя дела? Давно не приходила. 

– Много работы, – смутилась она, словно извиняясь за прогулы. – И далеко теперь ехать.

– Но квартиру оставила за собой, – Алла Матвеевна внимательно смотрела на нее, – боишься? 

Олька пожала плечами, она сама не знала. Все окончательно запуталось, и она не понимала где ее место, там или здесь в маленькой квартирке на втором этаже. Денег теперь хватало, во всяком случае, Олька даже не знала, сколько у нее есть. Непонятен был только один момент, как долго это продолжится. Цену даже маленькой ошибки она себе представляла. И это была невероятная сумма.

– Боишься, – заключила ее собеседница, – боишься, что в один прекрасный момент все может закончиться, а потом пустота. Этот твой… Глеб, его подарок? 

Бросив взгляд туда, куда указывала Алла Матвеевна, она, немного подумав, кивнула и сделала глоток кофе. По большому счету так и было. Шуба была подарком Глеба, ее комиссионные за идею. Совершенно странными комиссионными настоящего мерзавца, пытавшегося совершать добрые дела. В довесок, к которым шли иные обязанности и  щедрые премии. Такие, что парка Шервино стала намного ближе. Стала ближе, и перестала интересовать. Потому что теперь Олька не знала, нужна ли она ей. 

– Значит, тебе повезло, – вопрос повис в воздухе. Что ответить Олька не знала. Повезло ли ей? 

 – Ну что же ты, Оль? – хозяйка погладила ее по руке, своей изящной сухой лапкой. В крохотную кухоньку донесся бой часов. Неоплаченное время напоминало о себе. Олька вздохнула. Знать бы, повезло ли ей? Несмотря ни на что, с Глебом все осталось так же. Без изменений.  Привет, рыжая, как дела? Что у нас сегодня?

Что у нее было сегодня? Зима, похороны Киси Писи, горький кофе и шоколад в вазочке на столе. 

Она открыла было рот, чтобы ответить, что действительно боится. Боится прошлого, а сильнее всего будущего. Про прошлое она знала все, а про будущее ничего. И это ничего беспокоило ее сильнее всего. 

– Я…– сказала Олька, и тут их беседу прервал зазвонивший хозяйкин телефон. Извинившись, та подняла трубку.

– Алло! 

– Привет, Верунь!

– Да-да… Конечно, ты подходишь?

Невидимая собеседница что-то сообщила ей, отчего Алла Матвеевна напряглась и  подняла глаза к потолку, к тонкому стеклянному тюльпану светильника.  

– А что там? Да ты что?!

Из трубки слышался шепот, собеседница хозяйки говорила спокойно. Словно речь шла об обычных вещах, но Алла Матвеевна нервно шевелила пальцами. Ольке казалось, что та очень расстроилась.    

– Когда ты была? Они не ошиблись. Нет? 

– В Обнинск? На какое число? Конечно! Приходи, жду!

Положив трубку, она некоторое время сидела молча, обратив  печальное лицо в темноту за окном, разбавленную желтым светом уличного фонаря над входом.

– Что случилось, Алла Матвеевна? – поинтересовалась Олька, – кто это был?

– Один… из моих хромых воробьев, Оленька, – задумчиво произнесла та. – Мои долги, которые я хочу отдать. 

Подбирая слова, Алла Матвеевна, рассказала ей все. Ну, почти все, как поняла Олька. Прошлое, которое стало будущим. Про то, что потом. То, о чем они болтали с Кристиной. Про то, что значит выйти в тираж и потерять возможность продавать время. Приехать не на свою станцию. 

– Я им отдаю все, что вы платите за квартиры. Ты и Димочка, – произнесла она, – беру с вас по минимуму, потому что знаю, как это будет, а вы нет. А им отдаю, потому что они уже знают. Это и есть мои долги, Олюш, все до копейки. Мы с ними поддруживали, когда я… занималась Дежаном. Сильно мне тогда помогли, он был… очень осторожным. Мне тогда дали карт-бланш и контора на них смотрела сквозь пальцы. 

– Контора? – переспросила любопытная Олька. Хозяйка с грустной улыбкой протянула руку и щелкнула ее по носу. Много будешь знать, скоро состаришься. Олька отстранилась и тоже улыбнулась, состариться прямо сейчас она не хотела.

– Не важно. Вот теперь, я бог всех воробьев. Или как ты там меня называла? Поэтому и платите вы строго в определенный день. Они приезжают, и я им отдаю. Считай, отдаю то, что задолжала. 

Все, что задолжала. Это было сложно понять, но Олька чувствовала, что для Аллы Матвеевны этот долг важен. Он словно склеивал то, во что та верила с тем, как она жила. 

– Так, а сейчас, что случилось? 

– Сейчас случился канцероматоз, – просто ответила ее собеседница, – и требуется обследование. Или что там еще. Я не знаю… Оль, ты мне можешь за три месяца заплатить? Авансом?