Отрывок из романа "Былинка-жизнь"

Цинично пользуясь собственным присутствием в сети в день субботний, вижу в ленте, что эта движуха ещё не угасла. Так что вот вам отрывок из седьмой главы "Две дороги". Предыстория такова: два принца-близнеца удрали с королевского двора искать разбойничьи сокровища, а с ними - девочка, которой предстоит стать невестой будущего короля. Девочка вывихнула лодыжку, один принц побежал за помощью, второй - остался с ней. Однако увидев, что девочке стало сильно хуже, решился её нести. Интрига в том, что кратчайший путь пролегает через зловещее и опасное место.

Рукавами рубахи Ким пожертвовал, разорвав их на полосы, чтобы примотать к пострадавшей ноге шину из веток. Крепко спеленутая, она чувствовала себя несравненно лучше, хотя и казалась Имоджин совершенно неживой. Если бы еще ему приходилось нести только ее, а не эту ногу, бывшую, наверное, тяжелее всей Имоджин. Пятнадцатилетний принц с недавних пор был как-то растерян собственными руками и ногами, которые вдруг начали стремительно удлиняться, изменяя привычные ему детские пропорции тела. Но Имоджин он казался сейчас самым большим и сильным из людей. Клаус, его отец – тот уже проходил по разряду богов. Одна из его рук у нее под коленями, вторая – под мышками. А сама Имоджин так крепко цеплялась за кимову шею, что, кажется, стала сама  немножко Кимом. Не уронил бы! 

Отчетливо ощущалось, как ему тяжело. Дыхание, касавшееся ее виска, вскоре стало неровным, а сердце колотилось вдвое чаще, чем следовало: Имоджин слышала его стук сквозь тонкий слой льна. Рубаха насквозь промокла, и вдобавок Кима свирепо жрали комары, которых он с занятыми руками не в состоянии был хлопать на вспотевшем лбу и обнаженных руках. Да и ступал он уже не слишком твердо. «Камень, – предупреждала его Имоджин. – Яма. Ветка.» 

Подсказки ее звучали все реже, а после – когда перед ними на фоне бледно-бирюзового неба нарисовалась мрачная стена Чертова леса – и тише, пока не смолкли совсем. 

– Ким, – сказала девочка. – Этот лес… Ты уверен, что нам туда?

Ким остановился и опустил ее на траву как мог бережнее. У их ног ручей перемывал пестрые камушки. Черные ветви, отягощенные темной влажной листвой, склонялись к воде, такой прозрачной, что ее было скорее слышно, чем видно. Не будь Имоджин привязана к этой тяжелой как якорь ноге, она б еще и радовалась. Рухнув на брюхо, Ким сунул голову в поток, а когда поднялся, с ушей у него капала вода.

 – Имодж, – сказал он, глядя, как она пьет из ладошек и оттирает – о, женщина! – грязь с запачканных щек. – Места безопаснее, чем этот лес, для нас нет. 

 Расслабляя мелко дрожащие мышцы, как учил Циклоп после перегрузок, он повалился рядом навзничь, прикрыв ладонью глаза от заходящего, но все еще яркого солнца. Некоторое время меж ними не было сказано ни слова. Зафиксировав неподвижную ногу как точку, вокруг которой вращается все, Имоджин свернулась клубком, пристроив голову спутнику на грудь, а сама угнездилась у него под мышкой. Ким легонько приобнял ее за плечи. Помимо ощущения, что он единственный стоит (ну ладно, сейчас, допустим, лежит!) между нею и ее страхами, так было просто теплее.

– Для тебя – возможно, – произнесла она хмуро. – За тебя ж уплачено.

Непроизвольным движением Ким проверил на поясе нож, и только после этого помотал головой.

– Выслушай, – сказал он как можно более убедительно, сокрушаясь в глубине души, что он – не Олойхор. – Лес защитит нас от любого, кто сунется следом. Страхом, а понадобится – и чем-нибудь получше. Кратчайшая дорога к жилым местам тоже идет через лес. Признаться, мне и самому будет спокойнее, как только я сдам тебя с рук на руки костоправу. До полной темноты, – он вздохнул, как сообразила Имоджин, прикидывая собственные силы, – я вынесу тебя на дорогу. Это будет даже быстрее, чем обернется Ойхо… даже если он ни за что не зацепится по дороге. А до полной темноты там только страшно.

– Откуда ты знаешь? Ты же только клиент!

Ким промолчал, заставив ее преисполниться подозрениями.

– Ким, – спросила она, – а ты сдюжишь?

Он сделал неопределенный жест. 

– Думаю, – он посмотрел ей в глаза. Его собственные глаза были серыми и очень честными на вид, а на бровях повисли капельки. – Лес даст мне сил.

– За мой счет?

– А у тебя есть чем поделиться?

– Ну… скольким-то, наверно, да… я думаю. 

Имоджин неожиданно стало стыдно. Как не было бы, когда бы напротив сидел Олойхор. Наверное потому, что Ойхо ее не понес. Ойхо бы что-нибудь придумал.

– Я хочу, чтобы ты поняла, – хмуро произнес Ким, не глядя в ее сторону. – Во-первых, пройдем мы самой закраиной. Во-вторых… пока ты со мной, лес тебе не страшен. Потому что – на крайний случай – эта кровь годится в качестве платы. Доходит?

Имоджин кивнула.

– И значит, – продолжил он, – кто бы ни сунулся за нами в лес, если только одного страха удержать его недостаточно, ничего не сможет с тобою сделать. 

– Да я умру, если только… красноглазый черт посмотрит на меня… сверкающим взором!

Ким прыснул. 

– Чертов лес выжмет жизненные соки из любого, кто вздумает сверкать в нем взорами. А всех обитающих в нем красноглазых чертей я выдумал самолично.

– Но разве перед этим, – спросила Имоджин, не ловясь на шутку, – они не смогут сделать мне больно?

Ким еще помолчал. Между ними происходило нечто, заставляющее его воспринимать ее серьезно. Имоджин даже затаила дыхание.

– Смогут. Наверное. Но боль – она всего лишь боль. Одну только смерть не исправишь. Я понимаю, для такой птахи, как ты, это выглядит по-другому. И может быть, мне не удастся тебя убедить. Да и хорошо, если бы не пришлось. Однако даже если они возьмутся резать тебя на кусочки– слышишь? – они сдохнут раньше, а ты по ним пройдешь.

Имоджин приподнялась на локте. 

– Ким, – сказала она. – Надобно сделать так, чтобы ты не проливал кровь из-за меня. Ты можешь… умереть, и я останусь в этом жутком лесу одна без всякой помощи. 

– Тогда твоя нога заживет.

Тут почему-то обоим наконец стало смешно от собственной велеречивости.

– Ну, – он поглядел на нее, весело прищурившись,– это если не будет другого выхода!

* * *

Ойхо напротив наслаждался возможностью не думать ни о чем, а только летел по золотому склону меж белыми березами вниз, как пущенная стрела. «Бух!» – обрушивался в кусты. «Хлесть!» – вырывался оттуда. «Шлеп!» – прямиком по воде. Только ветер в ушах свистел. Хотя не было никакого ветра. Это всего лишь сам он с такой скоростью двигался вперед. 

Возможно поэтому он и допустил оплошность. Выкатился из зарослей в аккурат на двух приглушенно ссорящихся оборванцев. Вели они себя тихо, а сам он был ослеплен мельтешением света и тени. Успел заметить лишь, что оба уже хватались за ножи, но отскочили в стороны, огорошенные его появлением на сцене. Выглядели они не просто недобропорядочно, но… Ойхо, открыто гордившийся тем, что не страшится никого из ходящих по земле, в нерешительности отступил на шаг, словно поближе к спасительным зарослям. Морды были заросшие, посеченные старыми шрамами и исполосованные свежими царапинами. Лохмотья запятнаны бурым, а уж выражения лиц!.. Такие лица, по мнению мальчика, бывают у тех, кого долго и ожесточенно пугают, и наконец допугивают до смерти.

– Эй! – голос, окликнувший его, был подстать лицу. – Вертайся. Не то хуже будет.

«Ага! Щас! Вот только догоните!» – едва не брякнул Ойхо, но на самом деле он понял уже, кто они такие. Благонамеренные поселяне в этих местах не бродят. Благонамеренные поселяне в эту пору заняты страдными хлопотами. Он мог сигануть в кусты, и поминай, как звали, потому что эти не знали покоя несколько ночей, дрались, были ранены, бежали, едва сглодав где-то под ветвями черствую корку и, судя по обезумевшему выражению лиц, получили свое от Чертова леса. Сейчас неожиданно стало важно, кто он сам есть такой. Каков его статус в глазах подданных, отца и, что существенно – в своих собственных. Крут ли он только за чужой счет? Ойхо замер на месте, уже практически повернувшись к ним спиной. Потом медленно обернулся, позволяя обоим с опаской подойти ближе.

– Ты, парень, кто?

– Козу ищу! – неожиданно для самого себя соврал Ойхо, выгадывая время. – С обломанным рогом и черным пятном на глазу. Не видали, дяденьки?

«Дяденьки» переглянулись, недоверчивым хором переспросив: 

– Здесь, что ли? 

– Так в других местах уж повсюду смотрел. Мож ногу сломала, или в кустах…

Тот, что пониже, нервно хохотнул. Если бы у Ойхо были такие желтые кривые клыки, он бы поостерегся их показывать. И запах. Дохлятину они, что ли, жрали?

– Ну, коли до сих пор не отыскалась, считай, слопал ее кто поудачливее тебя. Я бы, – последовал звонкий хлопок по пустому брюху, – не отказался. Мы козлятины давно не видали, а, Гисп? Да пока до вертела дойдет, и еще бы на что сгодилась!

Может, он надеялся исторгнуть у Гиспа нервный смешок, однако тот стоял молча, сверля Ойхо взглядом из-под тяжелых бровей. Под этим взглядом юноша сделал шаг назад. А когда Гисп соизволил наконец раскрыть пасть, то произнес:

– Зенки раскрой, болван. У него нож.

Ложь не прошла. Пусть Олойхор был одет в перепачканную льняную рубаху и обтрепанные снизу штаны, как всякий подросток его лет, чуточку выросший из своего снаряжения, а также в простые, уже достаточно разбитые чуни, недаром домашние твердили, что его не выдать за простеца даже голым. Он был принцем от макушки до кончиков ногтей на ногах. И уж конечно на деревенском козовладельце или подпаске не могло быть ни ремня с пряжкой, ни ножа в украшенных бляшками ножнах на нем. И теперь спор между дерганым болтуном и его молчаливым внимательным верховодом Гиспом – а что-то в его повадке заставило Ойхо заподозрить того, кто до недавнего времени отдавал приказы – мог идти лишь о том, ценнен ли знатный мальчик в качестве залога их безопасности, или же опасен, как свидетель, видевший их живыми и способный описать.

Они пошли на него одновременно, чуть пригибаясь, на полусогнутых ногах, как голодные звери, готовые к прыжку, И Ойхо в последний момент уголком отстраненного сознания отметил отпечаток безумия, пятнавший их искаженные лица. 

У них ведь тоже только ножи. Всего лишь. Ойхо сощурился и ноги расставил покрепче, убедившись, что они пружинят. Он мог бы кинуться в бега, против них он был сущий олень. 

Ему не хотелось. В ответ на недвусмысленную угрозу «пастушок» тоже вынул нож. Рано или поздно сыну его отца все равно придется разбираться  с опасным отребьем. Почему не начать сейчас?

У него был свой собственный хват, при котором рукоятка ножа свободно лежала в раскрытой ладони, придерживаемая большим пальцем. Достаточно толчка, чтобы нож взмывал с ладони, как птица. И, что немаловажно, заметить момент толчка никто практически не мог. 

Глаза Ойхо чуть распахнулись, а рот приоткрылся на резком выдохе, когда когти выпущенной им «птицы» впились в горло того, кто оказался к нему на полшага ближе. Не Гисп, другой. Разбойник остановился в траве, доходившей ему до бедер, попытался сделать еще шаг, запнулся и упал, хрипя и булькая, лицом вниз. Руки его скребли землю, но обрывали лишь траву. В конце концов, едва ли это было больше, чем он заслужил, и уж наверняка милосерднее, чем заключение в земляной яме, мучительное дознание и последующая публичная казнь.

Обезоруженный, Ойхо тем не менее обернулся к противнику, оставшемуся в живых. Кругом валялось достаточно палок, а палка в обученных руках – это почти копье. Ну, или копье – почти палка. В частности, сейчас Ойхо вдаваться было некогда. Кроме того, при нем оставались руки и ноги, и молодецкая сила била в нем, ища выхода. 

Однако тот, второй, не спешил нападать на неожиданно опасного мальчишку, а пятился слегка, не выпуская Ойхо из виду и в то же время вслепую шаря растопыренной пятерней по простертому в траве трупу. Сперва Ойхо предположил, будто тот спешит завладеть его брошенным ножом. Как будто это дало бы нападавшему фору, и сам бросил взгляд кругом, торопясь выбрать себе оружие для следующего эпизода. 

Однако Гиспа интересовало не оружие. Его грязная исцарапанная лапа сомкнулась на неприметном кожаном кисете, висевшем у покойника на горле. Для чего ему, разумеется, пришлось перевернуть труп ногой. Гисп оборвал шнурок и сунул находку за пазуху, сверкнув на мальчишку быстрым взглядом из-под нависших бровей. Ойхо не сводил с него глаз, легко подавив позыв к тошноте, вызванный его первым в жизни убитым. Неженок тут не было. Расслабление сейчас было бы смерти подобно. 

Ойхо не трогался с места, только поворачивался, сжимая и разжимая кулаки и приводя мышцы в готовность согласно боевой методике Циклопа Бийика, следя глазами за движениями острия ножа, направленного в его сторону. Страх… даже не пришел. Противник не нападал, рассматривая, видимо, неожиданно серьезного юнца как гадюку, которая нипочем сама не бросится, коли ее не трогать. 

Человек этот, разумеется, был чрезвычайно опасен. Вероятно даже более, чем Ойхо считал опасным себя. Опыт смертельных схваток без правил намного превышал в разбойнике все игровое мастерство тренированного принца. Но в то же время движения его свободной руки, обращенной к юноше грязной ладонью, как бы говорили, что он заинтересован только уйти. Что он намерен только защищаться. Оба стояли на напружиненных, чуть согнутых ногах, готовые в любой момент прыгнуть как вперед, так и назад. Потом разбойник тихо попятился, не отводя взгляда. Ойхо ждал, держа паузу взглядом. Тот выпрямился, несколько ускорив шаги, но все еще опасаясь повернуться спиной. Ойхо присел над трупом, торопясь овладеть своим ножом. Предварительно пришлось отереть его о грязные лохмотья. 

Стоило макушке принца опуститься ниже метелок высокой травы, как бандит с видимым облегчением наконец развернулся в сторону своей дороги и дунул напролом, сквозь кусты, во все лопатки, с треском, делавшим честь взрослому секачу. Подхватив оружие, Ойхо легкой тенью метнулся следом, маскируясь за его собственным шумом. 

Когда королевское правосудие было осуществлено, Олойхор обыскал труп и, сунув нос в мешочек, остался удовлетворен. Он нашел там именно то, что ожидал, и ради чего заварил все сегодняшнее приключение. Так даже лучше. Не осталось никакой неопределенности. Кисет с разбойничьей добычей перекочевал к нему за пазуху. 

Прикапывать их Олойхор не стал. Не царское, во-первых, дело. Да и в общем, ему следовало поторопиться. Хотя бы ради того, чтобы не позволить Киму распространяться на тему, кого за смертью посылать. Разбойники и так уже достаточно его задержали, не стоило отдавать им слишком много времени, отнятого у Имоджин. Впрочем, она должна понять, что разбойники были не тем делом, которое он мог отложить. Едва ли ей что-нибудь грозило. Кисет с камушками доказывал его правоту брату, который слишком часто вслух сомневался в его, Олойхора, способностях. Чтобы доказать удаль отцу, Ойхо отделил головы разбойников и, завернув их в лохмотья одного из них, продолжил свой бег. Всего лишь дохлое мясо.

Настроение у него только улучшилось.

Сама книга здесь https://author.today/work/185938