Вторничное досье: Мэйрион-озерная

Итак, вечер вторника. Время вспомнить о традиции вторничных досье, возникшей с подачи Кейт Андерсенн.

Я не буду придерживаться особой логики в выборе героев. Просто кто придет в голову. А пришла Мэйрион-озерная.

Писать о Мэйрион – задача для меня непростая. Хотя бы потому что это один из немногих персонажей, заимствованных мной вместе с сеттингом из Камбрийского цикла Владимира Коваленко. А значит, часть истории Мэйрион придумана не мной (а «моя» часть, соответственно, «неканонична»).

И все-таки обратимся к фактам о персонаже. Пусть их будет четыре – зато каких!

1. С именем у Мэйрион не всё просто.

Более того, очень непросто. Начать с того, что, если верить Куруфину, женская форма этого имени должна бы быть «Meiriona», с «а» на конце. Так что будем считать, что это неточная передача при «переводе» или диалектный вариант. К тому же это уже заглядывание за кулисы», а интересности все-таки правильнее искать на сцене.

Итак, впервые эта героиня появляется в «Камбрии – навсегда» Владимира Коваленко при следующих обстоятельствах:

Но блокгаузы — еще одно сидовское слово прижилось — стоят, а на них — все те же ведьмочки, уже ничуть не усталые. Свыклись. Да и работа стала не то чтобы легче — обыденней. Одна, выписывая в толстую книгу расход фуражного зерна, даже успехами похвасталась.

— Вот!

И продемонстрировала висящую на шее монету с дырочкой. Золотой.

— Мне это дал Эмилий, — объяснила, — за то, что я с деревянными дощечками придумала.

— Но это ведь просто монета. Зачем было делать дырку? Солиды принимают на вес.

— Три причины. Чтоб не потерять. Чтоб все видели награду…

— А как понять, что это награда? Солид и есть солид. Ценная денежка, да и только.

— Так она ж в книги все вписана. «За сообразительность, сбережение средств и времени — Ллиувелле из Аннона, один солид». И в мою, и Эмилия. А с нее и в контору в Кер-Мирддине внесут. Так что разменяю — и не будет награды. Это третья причина, зачем дырочка. На высверленное я поросенка купила. Люблю вкусное!

Итак, «ведьмочка» (точнее, ученица главной героини цикла Коваленко на государственной службе) по имени Ллиувелла... Но в следующей книжке Коваленко, «Камбрийской сноровке», она же появляется под другим именем:

—Я помню Мэйрион, — сида смотрит в стол. — Умница. Это она после сражения организовала сбор добычи: без мародерства, зато быстро! Наградной солид просверлила, носила на ленточке…

При этом память у сиды абсолютная, перепутать имя «ведьмы» она не могла. Ошибка автора? Возможно. Но в принципе этой нестыковке можно найти и логичное объяснение. «Ведьма» Ллиувелла выросла в языческой общине, и ее имя «Llewella» выводится из имени кельтского бога Луга (Ллеу Ллау Гифеса в бриттской традиции). А имя Мэйрион по происхождению римское. Так что смена имен у персонажа – это еще и смена его культурной самоидентификации. И самое простое ее объяснение – крещение. Что я и принял. И когда у меня в «Дочери Хранительницы» к отпавшей от христианства Мэйрион обращаются по привычному всем имени, происходит следующий примечательный диалог:

— Мэйрион, мы Робина привезли, — заговорила между тем Гвен. — Он очень плох. Тебя зовет...

— Ллиувелла. Так правильнее, — жестко оборвала ее Мэйрион. И, чуть помолчав, добавила: — Так звали меня в Анноне.

2. «Мои» Робин и Мэйрион – это совсем не Робин Гуд и дева Мариан.

Факт, тесно связанный с предыдущим. У меня был огромный соблазн поиграть с именами заимствованных персонажей – а среди них была не только Мэйрион-озерная, но и Робин Добрый Малый. Разумеется, параллель прямо-таки напрашивалась. Но попытка сделать их парой у меня увенчалась весьма относительным успехом. Поженить их – да, у меня вышло. Но вот не то что полюбить – даже оценить своего мужа Мэйрион, какой я ее увидел, так и не смогла. Потому что в той череде чудовищных и жестоких событий, которые предшествовали этому браку, она не смогла сохранить неповрежденным рассудок, но сохранила так и оставшуюся неразделенной любовь к сэру Кэррадоку. Поэтому получился брак, в котором и Робин, и Мэйрион были несчастны. Впрочем, ушли из мира живых они вместе, да еще и при таких обстоятельствах, из которых рождаются легенды. И, подозреваю, в тех легендах их союз стал выглядеть совсем иначе. О чем и упомянул в «Большом путешествии»:

Думнонцы имели на этот счет собственное мнение: остров Авалон лежал на закатной стороне, за скалистым и почти безлюдным Эннором. В последние годы среди них распространилась новая легенда: будто бы именно туда, на Авалон, уплыли прославленный плут, весельчак и защитник бедняков Робин Добрый Малый и его жена, знаменитая героиня саксонской войны Мэйрион-озерная. Бродячие певцы – и бриттские барды, и англские глеоманы – быстро переложили легенду на стихи и разнесли по всему Придайну. С каким же трепетом однажды услышала такую балладу Танька из уст забредшего в Кер-Сиди думнонского барда, с какой радостью опознала в ней слог старого знакомого Эрка ап Кэя! Как же отчаянно хотелось тогда поверить во всё, о чем пел седой одноглазый бард, – в благоуханные яблоневые сады, в музыку незримых крутов и арф, в чудесную встречу Робина и Мэйрион с королем Артуром!.. Но, увы, она знала правду – а правда эта если и оставляла какую-то надежду на спасение Робина и Мэйрион, то совсем крошечную, почти призрачную. Сама же Танька ни в какое их спасение и вовсе не верила – хотя бы потому, что помнила, как эта легенда рождалась – на ее глазах и даже при ее участии. А еще – потому что пропавших так и не смогли найти – ни живыми, ни мертвыми. Робин и Мэйрион исчезли бесследно, словно маленький куррах Лэри О'Лахана и в самом деле ушел по Прямому пути за круги мира, как корабль сидов в маминой сказке о Срединной Земле.

3. У меня Мэйрион превратилась из верной последовательницы и соратницы Немайн в ее лютую врагиню.

И я полагаю, что такая ее эволюция совершенно закономерна. А причина этого превращения очевидна и банальна: ревность. Ответной любви от спасшего ее, а потом ставшего ее соратником («сопредводителем» думнонского восстания против саксов) сэра Кэррадока Мэйрион так и не добилась, хотя была при нем неотступно до самой гибели.

Из «Дочери Хранительницы»:

А Робин впервые увидел Мэйрион только в Кер-Сиди, вскоре после победы. И получилась их встреча совсем неожиданной и совсем неправильной. Это потом уже узнал он, что́ произошло в тот день на праздничном пиру. Что Неметона спросила тогда у Мэйрион, какую награду она желала бы, а та в ответ потребовала вернуть ей Кэррадока. Что леди Хранительница развела руками и сказала, что не в ее власти возвращать к жизни погибших. Что белая как полотно Мэйрион крикнула Неметоне: «Погубительница!», что швырнула ей в лицо монетку с просверленной дырочкой — давнюю награду за заслуги в войне с Хвикке. Что к Мэйрион-озерной, к героине Думнонии, бросились охранники с обнаженными клинками. Что Неметона, вспыхнувшая лиловым, как вересковый цвет, остановила охрану, не допустила кровопролития, но велела вывести Мэйрион вон из зала...

4. Убийство, организованное Мэйрион в рассказе Коваленко, бумерангом настигло ее в моей «Дочери Хранительницы».

Есть у Владимира Коваленко рассказ «Последний рыцарь» – о происходившей в его альтернативно-исторической Британии «бриттской реконкисте» в Думнонии. Там Мэйрион, руководившая освободительной армией бриттов, использовала для достижения своих целей самые разные средства – в том числе и такие, которые с позиций современной морали могут показаться в лучшем случае спорными.

Марала ли ты о них руки? Раза два. Потом лучше придумалось. Саксонскому графу как раз везли невесту... На этот раз пришлось ехать самой, но без Проснувшегося. Проследить, чтоб девку убили. И убили не слишком быстро. Так, чтоб саксы подробности как наяву увидели. И тут уж никаких "циркулей Неметоны" не оставляли. Вместо них - четкий след в сторону логова лесных сидельцев. Да и человечка подослали в бург, чтоб выдал логово лесных всадников.

Хорошо сцепились с ними саксы! Половина графской дружины в чащобе осталась. Да и воинство эрла убавилось едва не на четверть.

Да, наверное, другие времена – другая мораль. Но у меня не вышло ни оправдать Мэйрион, ни подарить ей внутреннюю уверенность в правильности того поступка и чистую совесть. Тяжелое психическое расстройство, развившееся у нее после войны, несомненно, было вызвано в том числе и теми событиями. А потом «невеста» к ней вернулась – в ее искаженном болезнью восприятии мира, разумеется, но легче ей с того не было.

Словно откликнувшись на ветер, фургон покачнулся. Еще через мгновение полог позади облучка шевельнулся — и из-под него появилась девушка в светлом платье. Хотя фонарь светил совсем тускло, Ллиувелла все-таки смогла разглядеть правильный овал лица девушки, большие глаза — и свежий, недавно затянувшийся шрам на щеке. Но даже не шрам заставил Ллиувеллу отшатнуться.

На голове у девушки не было волос! В мерцающем свете фонаря матово поблескивала гладкая поверхность ее темени, безо всякой видимой границы переходящего в высокий выпуклый лоб. А в следующий миг девушка выпрямилась — и ее глаза разом погасли, обернувшись темными провалами, а зубы сверкнули зловещим оскалом. Вздрогнув, Ллиувелла качнула фонарем, пламя в нем затрепетало, и тут же безволосый висок девушки блеснул желтым отсветом, словно за какое-то мгновение на нем успела истаять вся плоть, обнажив голую кость.

— Вы ведь к мужу пришли? — медленно произнесла девушка чистым звонким голосом, чуть искажая звуки и совсем по-саксонски разрубая фразу на отдельные слова.

О, как же знаком был этот голос Ллиувелле! Зря тешила она себя тем, что могла обознаться, что могла запамятовать его за столько лет! Конечно же, это была эрлова невеста, замученная когда-то по ее приказу. Со странным, никогда прежде не свойственным ей трепетом смотрела Ллиувелла на свою давнюю жертву, тщетно пытаясь понять, что́ вызвало ту из страны мертвых обратно в мир людей и почему та явилась именно к ней. Ведь Ллиувелла даже не дотронулась тогда до нее, всё сделали ее воины! Неужели после смерти человеку становится ведомо то, что при жизни было скрыто от его глаз и ушей?

В глубине фургона вдруг лязгнуло железо — и тут же закружились-заклубились в полумраке за спиной невесты смутные тени. Призрачное войско! Как же называл его монашек Галван — слуа, что ли?

— Арр-ранс! — снова закричала в Брановой роще ворона. И, вторя ей, невеста воскликнула:

— Помогите ему, пожалуйста!

Ее голос прозвучал теперь иначе, он стал совсем хриплым, словно бы его когда-то сорвали в громком, не щадящем связки крике. Как раз так — отчаянно, по-звериному — кричала невеста, когда билась в руках крепко державшего ее дюжего молодца-бритта.

Ллиувелла попятилась. А призрачные тени уже вовсю кружились над ней, нашептывали в уши непонятные, неразборчивые слова — то ли просили о чем-то, то ли угрожали. Шелест дождя перебивал шепот призраков, смешивался с ним, заглушал его. Вдруг сами собой предательски задрожали колени — такого с Ллиувеллой прежде еще не случалось!

Но настоящий храбрец — это не тот, кто не ведает страха, это тот, кто умеет его вовремя преодолеть. Ллиувелла до сих пор такой и была — храброй по-настоящему.

Усилием воли она подавила дрожь в коленях. Распрямила ссутулившуюся спину, уверенно шагнула вперед. А потом громко выкрикнула, не отводя взгляда от костяного лица невесты, от темных провалов ее пустых глазниц:

— Уходи! Именем Арауна, короля мертвых, повелеваю: возвращайся в свою страну!

Невеста и правда отшатнулась, отступила назад. Однако легче от того Ллиувелле если и стало, то ненадолго.