Вторая ночь длиною в год

Во вторую ночь был 1931 год.

Княгиня в ту пору жила в самой большой комнате, где Гришка помнил всегда Инну Михайловну и дядю Васю. Княгиню часто уплотняли, и в результате она оказалась в одной комнате: а в перспективе их с пятилетним Сёмой могли переправить в помещение поменьше, угловое. Их ведь было только двое.

Прекращать быть пятилетним Сёма упорно отказывался. Идея идти в школу с детьми пролетариата в молодости вселяла в него ужас. Уже трижды Сёму проверяли, в последний раз заявилась целая комиссия: но княгиня безропотно предъявляла Сёму, и даже вооружённые стопкой справок с печатями визитёры были вынуждены признать: мальчик малолетний, в первый класс ему идти рано, и, очевидно, в бумагах опять ошибка. Кажется, после последней проверки кто-то даже попал под чистку из-за систематического бардака: ну виданное ли дело, пятилетний мальчик, до стола макушкой не достающий, уже значился уклоняющимся от армии неучем!

Княгиня исправно ходила на службу и даже скрепя сердце освоила сложную премудрость работы телефонисткой. Со времён революции она значилась вдовицей, потому что князь пропал без следа. Но самым загадочным образом по бумагам княгиня проходила вдовой башмачных дел мастера.

Князь шутил, что это потому, что он вовремя переобулся.

Только выходить в нынешний свет, меж тем, желания у него никакого не возникало. Больно диковинно получилось.

Сёма на других жильцов квартиры поглядывал с брезгливостью. Его матери это не нравилось. Она даже пыталась его так и эдак адаптировать к новым реалиям. Водила гулять, показывала разное. Сёма кривил нос.

И проказничал.

То сатиновые женские трусы, сушащиеся на верёвке, протянутой под потолком кухни, обрастали за ночь таким количеством рюшей и бантов, что однажды Лидочка Сомова такие переработала в уютные занавески. То галоши деда Прохора топорщились пряжками и вспучивались искусной ручной вышивкой. Один раз они у него так видоизменились прямо во время подметания придомовой территории (был дед Прохор дворником), в результате чего на стол кому следует легло за неполные сутки четыре доноса.

Княгиня после этого Сёму заставила месяц спать на раскладушке за шкафом большой комнаты, мыться в общей ванной по расписанию и самостоятельно выносить ночной горшок в уборную. И пригрозила даже школой, так что за пределами квартиры Сёма больше не бедокурил.

Но то и дело кислые зелёные яблоки соседей оказывались спелыми манго или диковинными продолговатыми бананами с несъедобной плотной кожурой, из душа бежало парное молоко, а та или иная фуфайка на вешалках колосилась собольим мехом так, что её становилось решительно невозможно ни узнать, ни надеть на выход.

Однажды ещё мешок картошки оброс орхидеями, но за это Сёме тоже влетело.

Хотела его мать взросления и интеграции, но никак не могла справиться. Из-за чего весьма переживала. А князь посмеивался.

Когда он посмеивался, разжалованный в дворники поп Прохор по старой памяти начинал креститься, в особенности если это случалось в ночи, или когда Прохор в уборной. Хотя однажды князь (разумеется, не нарочно!) его таким образом излечил от трёхдневного запора. Жалко, что посреди коридора.

Гришка во всём этом 1931 году получился белым котом. Одна радость – кормили его только мясными обрезками. Хотя на общей кухне княгиня отродясь ничего, кроме макарон, не варила, да и то редко, исключительно ради приличия.

В целом княгиню в квартире любили, потому что она была незаметная, даже неприметная. И считалось, что страдает от чертовщины со всеми наравне.

Читать странные сказки о коммунальной квартире с начала: Медный таз и другие жильцы
*ваш лайк очень важен для нас)))