Персонажи-поэты
Автор: Владислав ГрайНаткнулся тут на флешмоб о персонажах авторах/поэтах от Натали Карэнт и... ведь у меня есть один такой. Даже не один)
В Львах засветился поэт которому я отдал свои старые стихи:
Румус бросил голубям новую горсть зерна, и те засуетились, пытаясь урвать свою долю. Птицы наступали на спины своих собратьев, хлопали крыльями и вырывали зёрна друг у друга из клювов. Нашёлся даже смутьян, схвативший пернатого соседа за загривок. Он то ли пытался увести его в сторону, то ли прижать к земле. Поэт усмехнулся и бросил в парочку ещё одну горсть.
— Вот уж на этой площади можно и не драться, — произнёс Румус. — Уж где-где, а здесь вас кормят будь здоров.
Голуби давно перестали быть какой-то диковинкой не только в Туннграде, но и на всём Вамматаре. Их завезли на столицу Дейры почти сотню лет назад. Для террийских птиц городская экосистема оказалась на удивление благоприятной. Они расплодились и, не имея естественных врагов, практически захватили мегаполисы. Некоторые уже поговаривали о запрете кормёжки и необходимости снижения популяции при помощи беспилотных дронов, но Румус не считал это необходимостью. Молодого поэта здорово расслабляли посиделки в парке с пакетом крупы и сворой птиц. После такого досуга он легко мог настроиться на творческий лад и выдать что-нибудь новенькое. Вот и теперь, глядя на то, как первые снежинки медленно падают, на фоне дворца Верховного Совета, Румус начал вслух набрасывать первые строчки.
Вот и Зима пришла.
Снежинок белое платье
Кружится не спеша.
Дорогая, как же ты хороша!
На плечо поэта уселся тот самый смутьян, что пытался поставить на место своего пернатого брата. Этот голубь был самым крупным из стаи и имел наиболее ярко переливающийся окрас. Он явно любил подраться, ведь один из когтей обломился, в крыле не хватало нескольких маховых перьев, а на клюве сияла свежая царапина. Румус набрал в руку немного зёрен и протянул птице. Голубь начал клевать, слегка пощипывая ладонь поэта.
Танцуй же, не уставая,
Окутывай руки в мороз.
Пусть ёлки наденут шубы,
Пусть горы не знают слёз!
Пусть мир на мгновенье застынет,
Пусть всё покроется льдом!
Пусть сердце на градус остынет.
Пусть тёплым станет мой дом.
Поэт улыбнулся своему сочинению, но голубь остался нем к его стихам. Птицы были его самой равнодушной публикой. Их мало что волновало, кроме еды, тепла и безопасности, да продолжения своего рода. Этим они и нравились Румусу. Глядя на них, он часто задумывался о том, насколько же человеческие устремления искусственны и бесполезны с точки зрения природы. Голуби не знали заоблачных амбиций, они не лгали и не самоутверждались за счёт других, не знали, что такое богатство и бедность, им были чужды понятия депрессии и самобичевания. Они довольствовались малым, и это их всецело устраивало.
А снежинки всё падали. Румус много где побывал, однако так и не разуверился в том, что зимы на Вамматаре пусть и отличались суровостью, но оставались самыми красивыми во всей галактике. После сильного мороза можно было найти заледеневшие водопады, украшающие скалы каскадом сосулек, горные гейзеры, выплёвывающие воду, что моментально застывала и мириадами сияющих льдинок создавала радугу. Полярное сияние распространялось куда шире, чем на других планетах, а за городом по ночам открывался завораживающий вид на причудливые созвездия. Если повезёт, там же можно было найти животных, застывших и покрывшихся ледяной коркой прямо на ходу. Эти звери спят в самые холодные месяцы, а весной выбираются из своего прозрачного кокона и продолжают жить дальше.
Но несмотря на всё это, первые дни зимы оставались для Румуса особенными. Ранние снежинки, которые даже не успевали оседать и таяли рядом с землёй, напоминали ему о конечности всего сущего и в то же время о почти забытой детской радости.
Танцуй, Зима, и приказывай!
Надень же свой белый мундир
И обними нас всех холодом,
Чтоб в белый окрасился…
Ревущий грохот сотряс округу. Птицы неуклюже поднялись в воздух, а поэта сбросило со скамьи. В ушах стоял дикий звон. Где-то гудели машины и сирены. Кто-то кричал, то ли в панике, то ли от боли. Поэт поднялся и отряхнулся. Он выпрямился, и глаза его округлились. Площадь перед ним завалило обломками. Дворец Верховного Совета окутало дымом.
Новые строки как-то сами по себе пришли Румусу на ум.
Гори же, мир стальной!
Гори же, мир железный!
Я проклинаю всех твоих творцов
И чёрный занавес безбрежный.
Мы появились в этом мире даром,
Не отдавая ничего взамен.
И каждый день мы были для него ударом...
Который не вернуть ничем.
Он был одним из множества эпизодических персонажей.
В Ордене ситуация несколько сложнее. Полноценно поэты в сюжете не фигурируют, однако Мари Бардо на свой лад прочла отрывок из песни о Роланде:
Так же, в сюжете упоминается поэт Ван Жан Де'Баргу. Изначально я хотел написать рассказ о его встрече с Ромашкой и выходе из запоя, с последующим творческим триумфом, но в коротком формате я не силён, поэтому оживил героя следующим образом:Стоял штиль, снег уже давно перестал, и в водной глади отражались звёзды и лунный свет. Мари достала из купленной лодки свой рюкзак. Закинула его в рыбацкую плоскодонку, отвязала её от камня, и, толкнув, запрыгнула. Она взялась за вёсла и направила лодку подальше от острова.
Мари перестала грести, когда из виду пропало дно. Она проверила глубину веслом и, глядя в тёмную воду, поднялась на ноги.
Мари отстегнула свою шпагу от портупеи и взяла обеими руками:
Никса, пора и нам с тобой проститься.
Мне больше ты уже не пригодишься,
Достаточно сразили мы врагов.
Настало время твоих крепких снов.
Мари вытянула правую руку, держа шпагу остриём вниз. Она мягко улыбнулась клинку и отпустила его. Никса рассекла водную гладь и, издав краткий всплеск, навсегда скрылась во тьме.
Мари села и взялась за вёсла.
Проводив Бардо взглядом, Руперт присел перед книгой. Сперва он взглянул на обложку — её составил его прямой родственник! Руп открыл самое начало тома и увидел семейное древо, начинавшееся с круга, подписанного, как «Родители Роланда». От них расходились две основные ветви: «Роланд» и его брат «Вильям». От легендарного героя шли сразу четыре ветви, которые множество раз делились и образовывали бóльшую часть древа. Ближе к его верхушке подписи уже имели отличающиеся фамилии, но некоторые всё ещё походили звучанием на «Сварийский». От Вильяма отходила лишь одна ветвь, выделенная кругом с подписью «Ромашка». К ней был привязан круг «Де'Баргу», а уже от него тянулась узенькая веточка, оканчивавшаяся людьми с фамилиями «Бардо». Помимо имени и фамилии, в каждом кругу имелась отметка, обозначающая посвящённую этому человеку страницу. Руп отыскал запись о Ромашке и Де'Баргу.
Бенджамин Свивер писал:
«Вопреки распространённому мнению, племянница Роланда, Ромашка Сварийская, не оставила детей: её муж, поэт Ван Жан Де'Баргу, не мог зачать потомство. Он был старше Ромашки на двадцать один год, так же, его современники отзывались о нём как о великом пьянице, что не мог и дня прожить без вина. Сие свидетельства способны подсказать даже несведущему человеку, что Де'Баргу просто пропил все свои возможности на зачатие прямого наследника. Тем паче сохранились записи из церковного приюта, за которым числилась вечерняя школа, где грамоте была Ромашка обучена. В сиих документах сказано: „Четвёртого дня весны от шестнадцатого года правления славного короля Едвидия второго в приют явилась известная настоятелю Ромашка Сварийская, с ней присутствовал её муж, Ван Жан Де'Баргу. Двое вышеупомянутых взяли под опеку светловолосого мальчика четырёх лет от роду — Бернарда“. Изучив сие документы и иные свидетельства, я прихожу к выводу, что род Бардо не имеет прямого отношения к Роланду, а посему и из Ордена его имени должен быть исключён».
В Мастерах есть Луиджи Вальдарте, но его поэтические труды в книге не засветились, да и по ходу сюжета он выступает скорее как инженер и художник (он вообще мастер на все руки).