Записка

В этом году День Матери уже был, а вот в прошлом сегодня, 26ого ноября, отмечали. 

Год назад я у себя вконтакте в этот день выложила свой фанфик по мотивам моего же романа "Новая Жизнь". У меня несколько таких рассказов, но "Записка" особенный рассказ, он о роли мамочек в нашей жизни. 

Роман же "Новая Жизнь" живет здесь: 

https://author.today/work/372107

Надеюсь, рассказ понравится, согреет вас немного. 

Записка

"Нет повести печальнее на свете, чем повесть о брошенных детях". 

— Откуда ты об этом узнал? — спросил Юрий Алексеевич Столяров своего подручного, Петю Маркова. 

Ему только что поведали историю о том, как его молодая жена, которую он недавно выгнал из дому и кислород ей перекрыл, с сыном двух лет от роду видеться запретил, до встречи с ним имела любовника, родила от него сына и... отказалась от него в роддоме, Петя же нашел пацана, тот беспризорником стал. 

Глаза Столярова горели бесовским огнем. Вот, знал же, что она стерва, а сам себе не верил. А ведь, не будь она стервой, она бы не смогла так вести себя с мужем, с сыном-крохой стравливать своим отвратным поведением. Но беда была в том, что Столяров любил... Не просто жертву себе выбрал, а жену, и детей от нее хотел, думал, все поправить можно... Оказалось, что нельзя. 

То, о чем Юрий привык не вспоминать, снова пробудилось внутри и подняло свою уродливую голову, и острыми зубами впилось в душу. 

— Так откуда ты об этом узнал? — повторил Юрий почти что шепотом. 

Марков лишь довольно ухмыльнулся и пояснил, что, раз Столяров купился, купятся и все остальные. 

Осознав, что все услышанное не правда, а лишь легенда, первая подстава его неблаговерной, чтоб потом во время бракоразводного процесса на Светку был компромат, Юрий расслабился и... мгновенно потерял интерес к подставе, сказав лишь одно слово, "Делай!"

Позже он узнал, где поселилась Светка, и, воспользовавшись тем фактом, что это – коммуналка, подослал туда Петра, чтобы держать руку на пульсе и быть в курсе того, что могла бы замыслить она, его не то бывшая, не то не бывшая пока... не суть.

Выйдя из ресторана, Юрий потянулся, присел на парапет, глядя на свою шикарную машину с водителем, и подумал о том, чего ему сейчас хотелось бы. 

Выпить – не хотелось. Покурить – не хотелось. Снять девочку... От этой мысли он дернул головой и фыркнул, словно кот, которого бросили в грязную воду, а он только выбрался наружу. Нет, секс за деньги, это гадость, мерзость, даже думать об этом не стоило. Вон Светка... А о ней тем более думать не надо сейчас, слишком больно сделала... Но... кто не делал...

Судьба, что ли, у меня такая, карма, подумал про себя Столяров. Хотя, выходило достоверно – если родная мать, родив, отказалась от него, только назвала, да указала, батя кто, и все... ну, не совсем все, только об этом думать не стоило совсем, иначе без коньяка ночь пережить не получится точно, а напиваться не хотелось... не коньяком же... так и отравиться недолго, то чего от других ожидать... тем более от баб. 

— Вы Столяров Юрий Алексеевич? 

Кто-то трогал его за плечо. 

Повернув голову в сторону голоса, Юрий отдернул руку. Рядом с ним стоял бомжеватого вида мужичок, от которого разило перегаром и потом на всю улицу. 

— Ну я, а ты кто и чего тебе надобно? — спросил Юрий, и не пытаясь казаться дружелюбным. 

— Да меня попросили передать Вам записочку, сказали, за это я у Вас на бутылочку...

— Что за записочка? С какого лешего я тебе платить должен?

— Да Вы не кипятитесь так, Юрий Алексеевич, мне сказали, что Вы записке будете дюже рады, и сами мне предложите поправиться на пол-литра. 

— Давай сюда записку. 

Мужичек обтер о штаны свои грязные, потные руки, достал из-за пазухи записку и передал ее Юрию. Записка была короткой, там и было-то написано с десяток слов, но вот содержание заставило Столярова перечитать ее несколько раз подряд. 

Сначала поднял голову приобретенный по жизни скептицизм и Юрий оскалился, зло, глядя на мужичка поверх записки. 

— Да я тебя за такие розыгрыши сейчас своими руками удавлю, не то чтобы тебе на пол-литра...

Мужичок же на это широко так улыбнулся и говорит:

— Меня предупреждали, что у Вас, Юрий Алексеевич, такая реакция может быть. Но дело в том, что у меня и доказательство есть. Вот смотрите, это документ, выписка из медкарты. Оригинал. Так что каждое слово в записке – правда. 

Изучив выписку, Юрий быстро потер рукой лицо. Он частенько делал так, когда нервничал. 

— Вот она тоже все время, пока объясняла мне все, лицо терла, как Вы сейчас. 

— Так кем она мне приходится? — тихо, сквозь зубы, процедил Столяров. 

— Как кем? Мамкой, вестимо...

— Я был ей не нужен, и она даже пыталась меня убить... 

— Ну, чего не знаю, про то не в курсе, а только записку-то я передал, выписку показал, разве Федька вознаграждение не заслужил? 

— Черт с тобой, на, залейся хоть замаринуйся! 

И Юрий достал из кошелька купюру в пять тысяч рублей, и подал ее мужичку. 

Дрожащей рукой Федька выхватил купюру у Столярова и кинулся наутек с такой скоростью, будто за ним гнались черти из Преисподней. 

А Юрий сел обратно на парапет и перечитал записку. Скоро он знал ее содержание наизусть. 

"Сыночка, Юрочка, наконец-то я тебя нашла! Думать боюсь, что ты обо мне слышал, но догадываюсь об одном: ты думал, что мамка тебя кинула... а потом пыталась убить. Это все вранье, сыночка! Приходи завтра по адресу, я тебе про все расскажу, приходи, я буду ждать". 

И в приписке был указан адрес. 

Столяров давно приучил себя ни на что не надеяться, и ничего не ждать, и никому кроме себя не доверять, но он еле дождался вечера следующего дня. Несколько часов он ходил кругами вокруг дома, адрес которого был указан в записке. Если бы не выписка, он решил бы, что все это подстава. Кому-то надо было его сюда заманить и грохнуть? Сложновато. Грохнуть можно где угодно. И она знала то, о чем больше не знал никто... Что мать хотела его убить. А теперь выходило, что... Юрию соврали и она не хотела...? 

Ну, говорил сам себе ходящий кругами вокруг дома Столяров, учитывая, откуда я узнал, это вполне могло быть ложью... Но с другой стороны, и эта... автор записки тоже может врать...

Ровно в одиннадцать вечера, не заметив ничего подозрительного, Юрий вошел в многоквартирный дом, поднялся на лифте на седьмой этаж, в квартиру номер 48. 

Ему открыли после первого же звонка. На пороге стояла молодая женщина, ей на первый взгляд было около тридцати. 

— Вы Юрий Алексеевич?

Он кивнул. 

— Входите, первая дверь по коридору направо. Вас ждут. 

Не раздеваясь, Юрий прошел по коридору и толкнул первую дверь направо. 

Оглядевшись, он увидел слева от двери низенький диванчик, а на нем сидела невысокая, сухонькая пожилая женщина, одетая чистенько, но очень бедно, с платком, повязанным поверх совершенно седых волос. 

— Здравствуй, милый, ты дверку за собой прикрой, и садись, садись... Ты прости, что позвала тебя сюда, но больше было некуда. А еще прости, что через Федьку-свистуна записочку тебе передала, страшно было самой к тебе подойти, ты вон какой стал, красивый... и богатый, а я кто... а я никто, нищенка. Но я на тебя не покушалась! Это тебе Лешка-подлец наплел! Он мне тогда денег давал, чтоб я ему тебя продала. Я отказалась. Мне хоть и было четырнадцать годков, а я тебя хотела. Вот даже при том, что сначильничал Лешка, все равно. Родители мои сразу от меня отказались, отреклися, поверили Лешке, что это я сама к нему в койку прыгнула. Ты крупный был, а мне всего четырнадцать годков, кесарили. Продать тебя хотели там, в роддоме, в тот же день, пока я не очухалась от наркоза. А чтоб я потом не затребышилась, еще одну бумажку там подделали, что я якобы в связи с постродовой депрессией пыталась придушить тебя подушкой уже после того, как подписала от тебя отказ. А я и не подписывала, и не душила...

Женщина замолчала и заплакала тихо. Через минуту она взяла себя в руки и продолжила:

— В общем, выкинули меня из роддома, все бумажки подделали, и замели меня, без суда и следствия, в колонию для несовершеннолетних. На пятнадцать лет туда определили, а когда вышла я и стала искать сыночка своего родного, денег было нема, работы нема, никому не нужна, нищая поберушка. 

— Как же ты жила? — тихо спросил Юрий, опустив голову, и закрывая лицо руками. 

— Да повезло все-таки, встретила хорошего человека, я тогда еще симпатишная была, двадцать с лишком лет назад. Он меня замуж позвал, квартирку вот мне оставил, жаль только он тогда уже болел серьезно, преставился через год. Детей мы не нажили, а я все бредила тобой. Лешку тогда решила искать... и нашла. Могилу его нашла. Знала только, что Алексеевич ты, Столяров и дату рождения знала, а так ни имени, ничего. Все эти годы искала пути, денег скопила сколько смогла, ну и помог еще один добрый человек, даже от гонорара отказался. Вот так я и узнала, где мой сынок. Красивый, и совсем на него не похож. Ты мне скажи, сына, много говна Лешка тебе про меня рассказывал?

— Много...

— А у самого-то у тебя с дамами как? 

— Плохо...

— Знаю, что у тебя сынок есть, внучок мой, Анатолька. Сколько ему?

— Два года...

— А мамка его где?

И тут впервые за весь разговор Юрий поднял голову, отнял руки от лица и взглянул женщине, подарившей ему жизнь, в глаза. 

— Выгнал я ее, она все время мне вызов бросала. И Толю любит, а меня – нет. 

Глаза карие сразу же покраснели, губы дрожали, и внезапно он прошипел, — Ненавижу ее! 

— Ох сына-сыночка, а это я во всем виновата, не долюбила сына своего, вся жизнь поломатая...

Женщина печально качала головой, и тут Юрий встал перед ней на колени, голову положил ей под руки и тихо сказал:

— Погладь!

Гладя сына по черным волосам, Марья думала о песне, ставшей лейтмотивом в ее жизни, о "молитве". 

— Мы уйдем от нашей с тобой войны, и моей невысказанной вины, — прошептала она сыну, и добавила, — родной ты мой несчастный ребенок, Юрочка!

— Мамочка, — тихо простонал он, будто пробуя слово на вкус, — Мамочка! 

Ни мать, ни сын не знали, сколько прошло времени, когда в дверь постучали.

— Это моя соседка, Анечка. Такая добрая девочка... 

— Марья Васильевна, мне чай поставить?

— Поставь, лапушка. 

Юрий приподнял голову и спросил мать:

— Она, Аннушка, одинокая? 

— Да, сирота, и мужчины нет. А что?

— Она хорошая?

— Очень, Юрочка, очень хорошая. 

— А вот и чай, — сказала Анна, входя в комнату с подносом. На нем было две чашки. 

— Нужно три, — с теплой улыбкой сказала Марья. 

— Вы уверены? — несколько стеснительно спросила Анна. 

— Мы уверены, — ответил Юрий за обоих, за себя и за мать. 

Утром Столяров позвонил Петру.

— Отбой, совсем, не селись и про подставу забудь, я свои дела с женой сам решу. 

Потом он позвонил Светлане. 

— Привет...

— Что...

— Просто выслушай. Я даю тебе развод, никаких условий, алименты буду платить сколько скажешь, куплю вам с Толиком квартиру, видеться буду, как ты разрешишь. Давай больше не воевать... просто. 

— Юра, ты что, заболел?

— Нет, просто многое... переосмыслил и все. Сыну мать нужна, без матери плохо. 

Света молчала, потом сказала:

— Ну, раз все так и ты серьезно...

— Серьезно. Чтобы новую жизнь начать, нужно покончить с прошлым. Тут никакого подвоха нет. Мне шанс представился на что-то лучшее, и я тебе, Свет, вредить не хочу. Пусть Толик с тобой живет. Ты только совсем его против меня не настраивай... Я изменюсь. Не хочу воевать, больше. Ни с кем и никогда. 

— Что случилось-то? Или секрет?

— Не секрет. Меня родная мамка нашла. Оказалось, батя врал... 

На том конце тишина. И вдруг Света тихо сказала:

— А ведь я никогда... не спрашивала тебя... Ничего о тебе не знала... Что это за любовь такая...

— Не знаю. Но у нас есть Толя, его мы обижать не будем. Так ведь?

— Да. Знаешь, Юр, ты прости меня, у меня только теперь словно глаза открылись... Ты поэтому думал, что мальчику мать не нужна? 

— Поэтому... И ты прости, Свет, все у нас неправильно было. 

— Да... желаю, чтоб дальше все было правильно. 

— И я тебе этого желаю. А у меня уже все хорошо, все правильно. 

— Мы знакомы целые сутки, представляешь, — улыбнувшись, сказал Юра Анне. 

— А кажется, что всю жизнь, — ответила она и он ласково взял ее за руку. 

— Ты станешь моей женой, когда нас разведут со Светой?

— Да, — ответила Анна безо всякого жеманства.

— Вот сколько значит мама в жизни у всякого ребенка, — тихо сказал Юрочка и поцеловал женщину, которую ждал всю жизнь, а нашел в ту ночь, которая воссоединила его с мамой.