Сказка о мужике-матерщиннике, или моё личное табу

Некоторые комментарии к одному из предыдущих постов заставили меня вспомнить историю, которую я слышала (или читала) когда-то очень давно.

Жил-был в одной деревне мужик-бобыль, и был он страшным матерщинником. Сквернословил так, что никто не хотел с ним разговаривать. 

Однажды весной сеял он рожь, а мимо шел странник – старичок с седой бородой. И спросил странник у мужика: 

– Что сеешь, человече?

А мужик ему отвечает:

– Что сею? Хрены (он, конечно, выразился иначе).

Покачал головой старичок.

– Ну, Бог тебе в помощь, – и дальше пошел. 

А был это не простой странник, а сам Николай Угодник.

Миновало лето, пришла пора жатвы – глядь, а у мужика на поле вместо хлеба выросли хрены. 

Заголосил мужик – да поздно, слово не воробей, назад не воротишь. 

Кое-как прожил он зиму на овсе да мякине, но с тех самых пор больше не матерился.

Я не люблю мата, и с годами моя неприязнь к нему только крепнет. Хочу сразу сказать – речь идет о так называемом «разговорном мате», а не о тех словах, которые иногда произносят, когда роняют в ванну дорогой смартфон, или горячую сковородку - на ногу. Когда я слышу матерные слова в обычной беседе, мне хочется, чтобы все высказывания сквернословов материализовались и обернулись против них самих, как в старой притче. 

«Ещё Зигмунд Фрейд заметил, что ни одно слово не говорится просто так, а отражает наши глубинные склонности и влечения.

По его мнению, «человек, который первым вместо камня бросил в своего противника бранное слово, заложил основы нашей цивилизации». То есть словесное оскорбление, ругательство – это символическое замещение физической агрессии, позволяющее разрядить конфликт в бескровной форме. А путь от грубого насилия к словесному выяснению отношений – это и есть путь прогресса цивилизации (пройденный, увы, не до конца).

В качестве оскорбления испокон веку у всех народов используются разнообразные выражения, призванные умалить достоинства противника (дурак, слабак...), приписать ему недостатки и пороки (урод, подлец...), а также пожелания ему стать жертвой неприятностей, не в последнюю очередь – жертвой насильственного, нежеланного, противоестественного полового акта. Преобладание в ругательствах сексуальных мотивов вообще свидетельствует о чрезвычайной значимости для человека этой сферы – сексуальные угрозы и обвинения в ненормальности (кровосмешении, извращении, неполноценности) уязвляют сильнее любого другого оскорбления. Того же Фрейда часто упрекают в повышенном внимании к вопросам пола. Но о чем же свидетельствует тот эмоциональный акцент, которым окрашены словесные выражения этой темы?

Особенность нынешней языковой ситуации в том, что традиционно оскорбительные слова и выражения в современном языке почти утратили свой изначальный смысл и употребляются в широчайшем спектре значений – как лингвистических, так и эмоциональных. Матом уже не ругаются, матом разговаривают. И если оскорбительное значение мата понять легко, то его более широкая роль в современном языке требует пояснений.

По одной из версий (которая вполне согласуется с идеями Фрейда), ругательство выступает средством разрядки эмоционального напряжения. Для очень многих людей окружающий мир не очень уютен и населяющие его люди не очень дружелюбны. Силясь защититься от угрожающего несовершенства мира и возможной агрессии со стороны ближних, человек отвечает, порой превентивно, встречной агрессией. Это позволяет почувствовать себя не жертвой, а активно обороняющейся стороной, и сама способность дать отпор приносит утешение. 

Сквернословие стало общепринятым и отказаться от него во многих случаях означает противопоставить себя тому кругу, к которому хотелось бы или приходится принадлежать. А круг культурных людей, избегающих сквернословия, ныне настолько узок, что вращаться в основном приходится за его пределами.

К тому же не следует преувеличивать интеллектуальный уровень среднестатистического обывателя, для которого внятно выразить свою мысль (если таковая имеется) – большая проблема. Для таких людей «гнилое слово» даже не выступает как таковое, а является своего рода междометием, заполняющим неизбежные пустоты в убогой речи. Из-за бедного словарного запаса затруднительно подобрать подходящие выражения. Тогда на помощь приходят слова–«джокеры» – ими легко заменить почти любое слово родного языка и вызвать у собеседника более-менее адекватную ассоциацию. И если в массовом масштабе эта тенденция усилится, человек постепенно сползет на интеллектуальный уровень пещерного дикаря, изъясняющегося десятком универсальных речевых символов». (Популярная психологическая энциклопедия. – М.: Эксмо. С.С. Степанов. 2005.) 

Так что я противник употребления матерных слов как в быту, так и в литературном произведении, и предпочитаю заменять их эвфемизмами.  

Однако, некоторые лингвисты указывают, что, вследствие относительно слабой табуированности мата и высокого потенциала словообразования от матерных корней, эвфемизм матерного слова может восприниматься просто как более изощрённый и экспрессивный вариант исходного выражения. Тем более, что избежать таких «непристойных» выражений в некоторых случаях почти нереально – если описывать ту же эротическую сцену, сражение или ссору. Новые обозначения «непристойных» предметов и явлений с течением времени теряют характер эвфемизмов, начинают восприниматься как прямое указание на «непристойный» предмет и в свою очередь становятся «непристойными». Например, в английском языке наиболее известными являются эвфемизмы для «неприличных» частей тела, которые обычно заменяют названиями животных: cock (букв. «петух») для пениса, pussy (букв. «киска», «кошечка») для женских внешних половых органов, ass (букв. «осёл») – для ягодиц. Поэтому в нейтральной речи для обозначения петуха и осла в английском языке используются соответственно «rooster» и «donkey», а для ласкового обращения к кошкам – «kitty», в то время как за словами «cock», «ass» и «pussy» прочно закрепилась обсценная форма.

Лично мне кажется, что тот, кто в литературном произведении при описании бытовой, а не экстремальной ситуации, злоупотребляет матом, просто:

1. Хочет показать свою крутизну наиболее быстрым способом;
2. Примитивно копирует поведение своего окружения – или того, кого он считает авторитетом;
3. Не имеет достаточно фантазии или словарного запаса для выражения собственных эмоций.

Предвижу, что многие заявят: литература должна отражать жизнь во всех её проявлениях, ergo, мои герои просто обязаны разговаривать матом, иначе мои читатели меня не поймут. 

Или: Пушкин писал, ему можно, а я чем хуже?

Конечно, хуже – тем более, что у Пушкина таких стихов меньше десятка, а знаменитую поэму по мнению многих литературоведов писал его дядя. Что касается «отражателей жизни во всех её проявлениях» – конечно, интернет всё стерпит, но настоящих издателей такие опусы не интересуют. 

P.S.

Заранее предупреждаю: комментарии с ненормативной лексикой или большим количеством её эвфемизмов буду сразу же удалять.