Место силы

Я редко участвую во флешмобах. Но тут вдруг захотелось.

Ирина Илиади предложила написать о местах силы. У меня даже глава такая нашлась в "Вечности для стрекозы". Приведу здесь кусочек. 

Само место описывается несколько раз в нескольких главах. Но именно эта часть носит название Место силы)

 Ласка внимательно рассматривает план сада, разложенный на старом рассохшемся столе, стоящем у небольшого грязного окна, через которое почти не проникает дневной свет. Желтоватая бумага, на которой сделан чертёж, прижата по краям с одной стороны тяжёлой связкой ключей, а с другой парой толстых книг. Этот искусно прорисованный детализированный план они составляли несколько лет, почти до самой смерти того, чья могилка сейчас расположена в юго-восточной части сада под сенью старого раскидистого сикомора. План хорошо сохранился, Ласка хранила его в тубусе, в достаточно сухом помещении. А вот сам полуразрушенный, практически вросший, ушедший глубоко в землю, дом требует ремонта. Последний раз она была здесь более восьмидесяти лет назад. Войны обошли участок с садом и домом у моря стороной, потому что Ласка бережно хранит и защищает это высокое место.

Открыв большую разлинованную тетрадь, где делала пометки по дороге сюда, женщина сравнивает записи на чертеже с содержимым тетради. Медленно обходит вокруг стола. Заметив на самом краю прямоугольного листа едва видимый чернильный отпечаток пальца, останавливается. В голове монохромным вихрем проносится череда воспоминаний четырёхвековой давности.

Вот она лежит рядом, прижавшись, положив голову на плечо Эмиля. Слушает его сбивчивое, чуть хрипловатое дыхание. В последние месяцы ему часто снятся серые беспокойные сны. Время от времени Эмиль расспрашивает о своём детстве. О том, как они познакомились. Как она пожалела маленького дерзкого сироту. Как решила взять с собой, учила, заботилась о нём. Ласка рассказывает, но через некоторое время Эмиль снова всё забывает. А она не может, не может его оставить, хотя знает, что это совершено неправильно.

Глаза женщины устало закрываются. Она медленно, лениво поворачивается на бок. Кладёт руку на его широкую, некогда такую крепкую, красивую мужественную грудь. Под ладонью чувствует работу большого сердца. Пока Ласка слышит эти там-тамы в глубине, можно спать спокойно.

Вот она прогуливается у моря, выискивая белые, пересечённые бордовыми и коричневыми полосками, веера ракушек. Жирная белая чайка с чёрными отметинами на крыльях, важно ступая перепончатыми ногами, расхаживает неподалёку. Ласка не обращает на неё внимания, удостоив лишь беглым взглядом.

Где-то за спиной раздаётся смешок:

— Только не переселяй меня в птицу, умоляю!

Ласка оборачивается на голос.

— Эмиль! Что ты здесь делаешь? Ты ведь собирался заниматься планом нашего сада...

— Я соскучился по тебе...

Он протягивает широкую сухую ладонь, Ласка крепко берётся за неё и ведёт мужчину вверх за собой. Подъём крут, песок осыпается, их ноги скользят. Оказавшись наверху, Эмиль и Ласка садятся на краю обрывистого берега, свесив ноги.

— Ага, значит, ты не хочешь быть жирной наглой чайкой?

— Не хочу... Тебе они не нравятся.

Легко рассмеявшись, Ласка подносит к губам старческую морщинистую кисть, которую так и не выпустила из своей ладони. Целует и прислоняется к ней, нежно потёршись щекой.

— А помнишь, как ты шарахался от меня, когда я заставляла тебя мыться и ухаживать за своим телом? Кричал, что я не ведьма, а сама демоница!

Кожа вокруг глаз старика собирается в множество мелких бороздок, он тихо смеётся:

— Я очень боялся, думал, что за такие дела ждут мою несчастную душу вечные адские костры, наподобие тех, что спалили тела бедной матери и тётки. Ведь моё тело не знало мытья с самого младенчества. Нельзя было смывать святую воду, которой меня крестили. А ты не только тщательно намывала, тёрла меня щётками, но и учила умащивать тело маслами. Ох, не знаю, чего я боялся тогда больше, божьего гнева или твоего.

Двое смотрят в бесконечное высокое небо.

— Ты не покинешь меня, пока не доделаем план. Работы у нас много и...

Ласка удивлённо поднимает взгляд на всхлипывающего мужчину. Эмиль отворачивается, стараясь скрыть непрошенные слёзы.

— Прости, прости, я знаю, как ты этого не любишь, — свободной рукой Эмиль утирает вдруг ставшие предательски влажными глаза.

Вот она стоит у тонкого ещё молодого сокимора. Из глаз непрерывно текут обжигающие ручьи, которые она не вытирает, а стряхивает, зло мотая головой. Светло-серая плита с короткой надписью — имя и даты — лежит в стороне. Ласка достаёт большой носовой платок и громко сморкается. Слёзы высыхают. Она сжимает кулаки и крепко зажмуривается. Успокоившись немного, протяжно выдыхает и, вытянув в сторону тяжёлой плиты руки, перемещает её на утрамбованную землю. Затем, опустившись на колени, касается дрожащими пальцами высеченных букв.

— Ты не будешь птицей, мой милый. Для этого у тебя слишком большое и доброе сердце. Где-то в нашем любимом море совсем скоро родится синий кит.

Ласка идёт к огромному раскидистому сикомору. Потемневшая могильная плита покоится сейчас глубоко под землёй. Она сосредотачивается, и тяжёлый камень, медленно преодолевая слой за слоем земли, поднимается на поверхность. Надписи, конечно, не разобрать. Но Ласка шепчет:

— Эмиль. Мой Эмиль. Я снова вернулась в наш сад.