Жестоко и кроваво...

Или как-то так.

Главное, что тема нового флэшмоба от Дарьи Нико чутка расшевелила мое дремлющее воображение. Ненавижу февраль, а он еще даже не начался. В попытке сбежать от депрессивных мыслей о будущем, вот мои пять копеек в копилку жестоких сцен на АТ:

спойлер (показать)

Повернувшись к наставнику, я вложил в ответный взгляд столько презрения, что Эйтн, пожалуй, могла бы поаплодировать.

Тем временем толпа продолжала разрастаться, как разлитое топливо расползается по поверхности лужи, а вместе с ней и общий гомон, отражавшийся от листвы паатов и скачущий по замкнутому пространству. Когда ор стал почти совсем невыносим, вперед с царственной неторопливостью выступил Иши Кхем’са. Легким взмахом руки старейшина призвал всех успокоиться, но необходимости в том не было: едва собравшиеся заметили его движение, все разговоры прекратились сами собой, словно звук выключили. Обведя амфитеатр усталым взглядом, он, наконец, заговорил.

Вслушиваться в болтовню на тарабарщине, доступной лишь пониманию наставника, я не собирался и потому увлеченно искал взглядом Сай’ю, которой во всем этом фарсе выпала роль палача. Однако миниатюрной махдийки нигде не наблюдалось.

– Иши Кхем’са будет куда красноречивей большинства сенатских демагогов Риомма, – обронил Аверре, обращаясь к Эйтн.

– Хорошему правителю не помешало бы и наличие интеллекта, – парировала она, даже не взглянув на своего дядю.

Тем временем старейшина продолжал речь и когда подошел к заключению, сделал рукой торжественный жест, взорвавший амфитеатр воплями одобрения, а потом мы увидели Занди.

Его вели четверо тюремщиков, каждый из которых удерживал по одному концу прочной длинной веревки из лозы, опутавшей ноги и руки не хуже стальных кандалов. Одет граф был только в изодранные местами штаны. На лицо ему нацепили расписанную иероглифами маску, словно из опасения, что в борьбе за собственную жизнь, он начнет кидаться и рвать всех зубами. Несмотря на то, что маска закрывала большую часть лица, рассмотреть чудовищные кровоподтеки на скулах и под глазами не составляло труда. Занди хромал и сутулился, поворачивая головой из стороны в сторону, словно искал в толпе знакомое лицо. Я скосил взгляд на Эйтн. Она бледнела на глазах.

Вдруг толпа неистово взревела. Взглянув обратно на Занди, я понял, что в абсолютно бесполезной попытке вырваться, тот резко дернулся, умудрившись даже сбить одного из своих конвоиров с ног, за что был вознагражден сильным ударом плетью. Не отводя взгляда, Эйтн лишь судорожно вздохнула и крепче сжала кулаки, тем самым выдав, что явная и глубокая симпатия меройского графа вовсе не являлась безответной. 

Скорчившись, как от неприятного запаха, Аверре ядовито проговорил:

– Ваше с ним общение превратило тебя в размазню. Раньше ты такой не была, Эйтн.

Резко развернувшись, леди Аверре мгновение смотрела на брата своей матери ничего не выражающим взглядом, а потом широко размахнулась и со всей силы отвесила ему звонкую пощечину, после чего так же невозмутимо повернулась обратно.

Моя нижняя челюсть не удержалась на месте и отвисла сама собой. Я продолжал так стоять, пока, схватившийся за пылающую половину лица, наставник не отдал приказ двум туземцам, уже нацелившим на нее свои сабли, остановиться.

– В следующий раз тебе это с рук не сойдет, – мрачно предупредил он.

За это время аборигены успели привязать Занди к жертвенному столу и, поклонившись старейшине, отошли в сторону. Тотчас же Сай’я вступила в центр круга, на вытянутых руках неся перед собой тот самый предмет, из-за которого и разразился весь сыр-бор – бальзамированная голова Рех’има на деревянном подносе. Я заприметил и притороченный к широкому кожаному поясу ритуальный кинжал с начертанными на рукояти и лезвии заклинаниями.

Выход Сай’и произвел на публику усмиряющий эффект – пришла пора священнейшей части ритуала, и народ начал успокаиваться. Забили невидимые барабаны, нагнетая атмосферу мистицизма и вгоняя аборигенов в некое подобие транса. Слова неведомой мантры, шепотом произносимые всеми махди, стали возноситься над алтарем, сливаясь в единый монотонный гул, по словам Аверре, призывающий перерождение искры минна в теле Занди.

– Махди отождествляют минн с десницей древних богов, – говорил наставник, – и считают, что только после того, как растение полностью завладеет телом казнимого, произойдет полное очищение последнего, как духовное, так и физическое, и перерождение минна. В сущности, такое отношение к казни даже более прогрессивно, чем тупая первобытная жажда мщения.

Я смотрел на Аверре, испытывая жгучее желание, повторить подвиг Эйтн и как следует врезать ему, но, памятуя о страже, благоразумно воздержался.

– А голова зачем?

– Увидишь.

Сай’я опустила голову на постамент. Туземцы попадали на колени, продолжая скандировать, кто шепотом, а кто во всю глотку, три магических слова, способных очистить дух графа от скверны. Что больше всего удивляло, так это глубочайшая сосредоточенность на лицах маленьких представителей этого странного народа, которые, не уступая взрослым, один за другим впадали в общее состояние полузабытья. Занди же все это время лежал неподвижно, видимо, уже не надеялся на благоприятный для себя исход. Закрыв глаза, он расслабился, словно все происходящее вокруг вообще не имело к нему отношения.

– Они все как будто одурманены. – Эйтн подозрительно покосилась на застывших рядом воинов, молча наблюдавших за происходящим в центре маленькой арены и еле-еле заметно приоткрывавших рты, шепча заклинание. Я заметил, как она зачем-то сделала маленький шажок в сторону стоявшего с воздетыми к кронам паатов руками старейшины и как стальная хватка воина, не прерывавшего свое бормотание, вернула ее обратно.

– Бдительность при этом они не потеряли, – с загадочной улыбкой обронил Аверре. – Забудьте вы о Занди – он почти история. Смиритесь с неизбежным. Сосредоточьте усилия на собственной судьбе. По крайней мере, у вас еще есть возможность ею распорядиться.

Как только Иши Кхем’са резко опустил обе руки, тем самым дав знак к следующей части ритуала, Сай’я встала позади постамента с головой и сорвала со своего венка одно спелое соцветие, так похожее на то, что находилось у меня в кармане. Легким движением руки она срезала три самых крупных иголки и, отложив нож в сторону, осторожно воткнула их в темя и виски многострадального Рех’има. Весь амфитеатр затаил дыхание, когда обтянутая пергаментной кожей маска, давно умершего жреца, ожила.

Сначала я решил, что от перенапряжения у меня начались галлюцинации, но когда аборигены радостно заликовали, понял, что это вовсе не обман зрения и не какой-то дешевый трюк. Высушенное мумификацией лицо и впрямь шевелилось, морща нос и поднимая брови, раскрывая и снова закрывая пустые глазницы, но очень неестественно и рвано, словно не мышцы двигали этим процессом, а кое-что иное, обитавшее внутри. Ответ показался сам из широко распахнувшегося безгубого рта: тоненький белесый стебелек новорожденного минна показал шевелящиеся усики на свет. Поднеся острие ножа к отростку, Сай’я легким движением отсекла его. Упав на древесину постамента, этот кусочек стал извиваться, как червяк. Когда аборигенка взяла его двумя пальцами и понесла к Занди, Эйтн передернуло от отвращения.

– Узрите, – выкрикнул старейшина, обращаясь к нам, – как вершится Правосудие минна.

К Сай’е подошел абориген с широкой деревянной чашей в руках, наполненной густо дымящей жидкостью. Смочив в ней кончик ножа, молодая жрица склонилась над Занди, приготовившись сделать на его обнаженной груди небольшой надрез.

Амфитеатр замер, я напрягся, напружинилась и Эйтн.

И тут Сай’я качнулась в сторону туземца, словно ей на секунду сделалось дурно. Смоченное и оттого блестящее острие кинжала уперлось в солнечное сплетение изумленного махди и сползло вниз, оставив за собой неглубокий порез. Второй рукой она прижала завязывающийся узлом отросток к начавшей кровоточить ране и быстро отошла.

Почувствовав горячую кровь, новорожденный минн стал вгрызаться, по-другому не скажешь, под кожу туземца, и через секунду совсем исчез у него внутри. От шока и боли он выронил чашу, ошпарил себе ноги и дико заорал, ногтями расцарапывая рану в надежде вытащить плотоядный отросток наружу.

Поднялась суматоха. Махди повскакивали со своих мест и, забыв обо всем на свете, хватая детей в охапку, понеслись прочь с места неудавшейся казни. Почти никто не обращал внимания на вышедшего в центр старейшину, требующего, чтобы все немедленно успокоились. Обезумевший от боли и страха поедаемый минном абориген сломя голову рванул к Иши. Мгновенно среагировавшие охранники старейшины пригвоздили его саблями к полу.

– Зачем она это сделала? – вопрос прозвучал почти неслышно в шуме стремительно покидающей площадку толпы.

– Погоди-ка, – сумрачно хмуря брови, отозвался Аверре. – Смотрите.

Пока Иши Кхем’са безуспешно пытался увещевать своих соплеменников, за его спиной ученица, действуя с оперативной точностью хирурга-трансплантолога, быстрыми движениями ножа освобождала графа от пут. Словно почувствовав неладное, старейшина резко обернулся и, выпучив глаза, проорал:

– Ты что это творишь?! Немедленно остановись! Я приказываю!

Не обращая ни малейшего внимания на вопли учителя, Сай’я помогла графу подняться на ноги. Сорвав с себя уродливую маску, Занди уставился на Иши Кхем’са налитыми кровью глазами, как будто надеялся, что уже от одного взгляда, того хватит удар.

– Вот те раз, – с ухмылкой проговорил я, косясь на Аверре.

– Ты предала свой народ! – продолжал буйствовать старейшина. – Навеки быть тебе проклятой и не знать покоя, даже после смерти! Твоими останками накормят червей в Яме Ам’бы! Уб…

Приказ так и остался на его губах невысказанным, прервавшись из-за ножа, по самую рукоять вонзившегося ему между глаз. Чуть качнувшись назад, Иши Кхем’са замертво рухнул к ногам собственной стражи.