Игра в февральскую нежность
Автор: Салма КалькПоддерживаю идею флешмоба коллег по Лиге сказочников, потому что нежность хороша всегда, а в лютые февральские морозы - особенно )))))
И заглядывайте в подборку Лиги ЗДЕСЬ и по тегу от других участников флешмоба ЗДЕСЬ )
Уж чего-чего, а таких фрагментов я найду у себя во всех эпохах магического мира )))
И начинаем с древностей ))))
Я лежала на лавке, завернувшись в простыню, прикрыв глаза, а банщица, как я поняла, пошла за чем-то там ещё. Или… за кем-то?
- Прекраснейшая Барбара, - вот прямо промурлыкал,чисто кот!
- Кошак, - отозвалась я, не открывая глаз. – Сейчас вернётся здешняя женщина.
- Не вернётся пока. Я не велел ей возвращаться, пока я не разрешу, - он легко касался губами висков, век, носа, добрался до губ. – Кто говорил, что хочет меня помытого? Получай.
Ох, и я получила. Простыни улетели на мраморный пол, лавка в целом была жестковата, конечно, но кого это в тот момент волновало? Множество магических шаров светило с потолка, и я реально разглядывала его – всего, со всех сторон и во всех местах, да и он не отставал. Впрочем, не только разглядывала, ох, не только. Он дорвался – и я дорвалась. Смотреть, видеть, касаться, слушать… он ведь продолжал мурлыкать, и это снова были какие-то стихи на разных языках. «Я любимую радостно вновь обниму и из памяти зло моих дней изыму»… И снова я понимала, всё понимала – очевидно, Барбару учили всему этому. Эх, жаль, что сама не могу сообразить, как рассказать какой-нибудь стих из своей прошлой жизни!
А он усадил меня на колени, и целовал, и говорил:
- Дай же тысячу сто мне поцелуев, снова тысячу дай, и снова сотню, и до тысячи вновь, и снова до ста, а когда мы дойдём до многих тысяч, перепутаем счёт, чтоб мы не знали, чтобы сглазить не мог нас злой завистник, зная, сколько с тобой мы целовались…
И слова казались знакомыми, и язык напоминал чем-то памятную по филфаку латынь, но ею не являлся. Однако же, Барбара, не учившаяся ни на каком филфаке, всё отличненько понимала, судя по всему.
Или язык любви не знает границ и между мирами тоже? Хорошо бы.
Продолжаем разговор... видим шестнаху
Он подтащил тарелку, снял крышку, облизнулся. Взял со стола нож… и дальше был смех и грех, потому что он резал груши на кусочки, груши в ответ плевались соком и уже слегка опавшими взбитыми сливками, а он складывал кусочки ей в рот, и сам тоже ел, и оба они смеялись, потому что было очень смешно.
- Рыжехвостая, сняла бы ты своё платье, или я сам его сейчас с тебя сниму. Ты, конечно, мастер бытовых магических воздействий, и ещё вот замки строить умеешь, но – ты уже местами липкая и сладкая, - он стёр пальцем крем с её щеки и облизал тот палец.
И поцеловал в то самое место – возле угла рта, и коснулся самым кончиком языка. Она задохнулась от того, как неожиданно отозвался в ней тот поцелуй – да что это такое-то, почему она ни сама не сбежала, ни его не прогнала, а ещё и груши какие-то – дурацкие и сладкие!
Впрочем, поцелуи после груш тоже были сладкими. И терпкими. И медовыми, и ещё – невероятно нежными. А от него очень славно пахло – мятой, и полынью, и ещё чем-то таким же.
А что – она тоже может, чтоб нежно и ласково. Наверное. И чтоб трепетал, и жмурился, и вздыхал ей в ладонь.
А потом обхватил и уложил. И впрямь, зачем платье? И так хорошо…
снова шестнаха
— Госпожа моя, — раздался вкрадчивый голос возле самого уха. — У меня есть очень ценная вещь.
— Какая же?
— Плащ. Он устроен так, что сгодится в качестве одеяла. А ещё он сухой и тёплый.
— И правда, ценность. И что?
— Я предлагаю разделить его с вами. Вот скажите, где ваш плащ?
— Вон лежит, весь мокрый.
— Ерунда, посушим, — Сокол поднял плащ, разложил на той самой куче сена посреди сарая, и стал водить по нему руками. От мокрой ткани поднимался пар.
— Уже не мокрый, проверьте.
— О да, спасибо.
— Из двух сухих дублетов можно сделать нечто под голову. А накрыться — моим большим сухим плащом. Годится?
— Думаю, да. Отлично.
Ей было немного не по себе, но она подумала, что посреди сарая, в котором спит ещё куча людей, можно тоже только спать. О нет, она бы не отказалась, если не только, но без зрителей. Поэтому — спать. Развернуться на бок от костра и спать.
Мокрые сапоги и чулки были разложены, чтобы сохли, а на ноги надеты домашние носки. После чего уже можно было забираться под плащ, он вправду был восхитительным. Сокол ещё где-то ходил и что-то говорил Мартелло, а потом добрался до их сена.
— Спите, госпожа моя?
— Честно говоря, почти, — она и вправду успела задремать.
— И хорошо.
Она услышала, как он забрался под плащ, что-то там себе расправил, а потом почувствовала большое тёплое тело сзади.
— Кладите руку как удобно, — проговорила тихо. — Которая перевязана.
— Как удобно, говорите, — из-за спины долетел тихий смешок.
Рука ожидаемо легла поверх её плеча и бока и чего там ещё, нашла её ладонь и переплела пальцы. Где-то на шее ощущалось дыхание, а потом и губы легко коснулись её кожи за ухом. Было тепло и спокойно. Глаза закрылись. День наконец-то закончился.
и на закуску...
- Благодарю тебя, - он взял обе руки. – Скажи-ка, а ты почему мокрая? Ты что, в воду полезла в сорочке?
- Нет, я её потом прополоскала, очень уж противная была. А на себе ж быстрее сохнет.
- Откуда ты знаешь, роза, что на себе быстрее? Но это сейчас не важно. А вот скажи, ты у нас, я вроде слышал, неплохой огненный маг, или кто? Почему просто руками не высушила?
- Потому что или кто, - вздохнула Лика.
До такой простой вещи она тупо не додумалась. А сто раз видела, как Жакетка это делает.
- Что ж, значит, будем тебя спасать, - усмехнулся он.
Сел сам и посадил её на колени. Ох, и как же теперь что – он вообще раздет, она только в рубахе, и то – в мокрой?
А он будто и вовсе об этом не думал. От его ладоней струилось тепло, и он неспешно вёл их – по её плечам, по рукам, по спине, вот одна переместилась на грудь, легко погладила. Лика вздохнула. Везде, где побывали его пальцы, щекотились мурашки, тепло перебиралось с его пальцев прямо куда-то к ней внутрь. От ткани шел пар. А рука спустилась ниже – к животу, и вторая – к пояснице, и легко коснулась через ткань её ягодиц. Пальцы пробежались по боковым швам – и правда, швы сохнут дольше всего. По рукавам и не завязанным манжетам. Снова спустились к животу.
А потом он взялся за низ той рубахи и молниеносно стащил её с Лики совсем. И отбросил аж на ближайший куст. И поцеловал её – как умел только он, с выниманием души нахрен.
- Нечего, роза, спать в мокрых сорочках. Особенно на твёрдой земле с решительно настроенным мужчиной.
и ещё
Он усмехнулся. Знает она, как же.
- Мы с вами, госпожа моя возлюбленная, даже толком и не разделись, - поцеловал удивлённо полуоткрытые губы, коснулся волос. – И если вы хотите и впрямь узнать, как это… - снял с шеи амулет, отложил. – Если не боитесь.
- Не боюсь, - приподнялась, села.
Сняла с шеи фигурное жемчужное ожерелье – что ли это у неё такой амулет? Наверное, благородной даме так положено?
Она всё равно что засветилась – вся, от кончиков волос до кончиков пальцев. Расстегнула его дублет, позволила распустить свою шнуровку. Взялась было отвязать рукава, потом со смехом бросила, повернулась к нему спиной – и он, тоже смеясь неведомо чему, стащил с неё верх от платья.
А она развязала на нём все шнурки, и штаны просто свалились на пол – их ведь ничего больше не поддерживало. Дублет чуть было не улетел в окно, успели поймать.
Сапоги он снял сам – вот ещё, они ж грязные, а у неё ручки тонкие, маленькие. Сам же взялся за её туфельки – развязал шнурки, снял, погрел стопы в ладонях.
А потом она сбросила свою сорочку, украшенную каким-то невероятно нежным кружевом, и протянула ему руки. И прошептала:
- Снимите.
Её запястья туго охватывали кожаные браслеты, покрытые какими-то неизвестными ему знаками. Что это, дьявол побери?
- Это… что вообще?
- Это, знаете ли, цена моей относительной свободы. Это не нормальный амулет, и не антимагические кандалы, это что-то среднее. Оставляет мне… десятую часть силы, наверное. И сама я снять это не могу.
Точно антимагические кандалы, думал он, расстёгивая браслеты.
- Выбросить? – спросил её. – Или уничтожить?
- Второе вернее, - улыбнулась она. – Вместе?
Миг – и сероватое сияние окутало ненавистные ей предметы, и они сначала рассыпались в прах, а потом и прах расселся в воздухе. Не было, и нет. Показалось.
Луна давно зашла, но им было светло. Зеленоватые искры, синее сияние, холодный серебристый блеск. Сгусток невероятной силы, в центре которой – двое.
- Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою, ибо крепка, как смерть, любовь…
двести лет спустя...
Так, кажется, я всё делаю правильно, потому что он с улыбкой обнял меня, и сел на лавку, и усадил на колени.
А меня снова вштырило. Потому что, ну, Марьюшка сделала всё, что смогла, и как можно было в здешних условиях. Что-то вымыли, что-то удалили, что-то уложили… Но это всё равно я, а никакая не прекрасная маркиза.
- Только… Анри, я…
- Вы хотите раскрыть мне ещё одну страшную тайну? – улыбался он.
- Ваша маркиза была прекрасна, а я… я несовершенна.
Он посмотрел на меня так, будто я сказала что-то, совсем не то.
- Вы самая-самая, - и ведь так говорит, что невозможно не верить. - Вчера кто-то очень сладко пел что-то про уста, и очи, и чело, - говорил он тихо между поцелуями.
Ох ты ж, слушал, слышал и запомнил.
- Это песня такая, - улыбнулась я. – Но я могу. И так, и не только.
Целовать заинтересованного в тебе мужчину, это… это вдохновляет ещё сильнее. А руки заинтересованного в тебе мужчины – это что-то волшебное, и даже не потому, что тот мужчина – маг. А просто само по себе.
Я ещё подвисла, потому что совсем не понимала, с чего начинать снимать его пафосный наряд. Отстегнуть застёжку из кружевного жабо? Или сначала пуговицы? Сама-то я оделась просто, и из здешней эротической моды обладала разве что сорочкой из очень тонкого полотна с восхитительным кружевом и гладкими шёлковыми чулками со швами сзади. И вышло, что это самая что ни на есть эротика – судя по огонькам в его глазах, когда он всё это увидел.
Да, это вам не футболку снять, и даже не пуговицы на рубашке расстегнуть. Впрочем, когда мы свалили нашу одежду вперемешку кучей на лавку, то оказалось, что… всё хорошо. И даже если он не умеет разговаривать с женщиной, то что с ней делать, вполне знает, и хочет, и может.
А я что? Я тоже и хочу, и могу.
Ты просто идёшь вперёд – только уже не одна, а вдвоём. И это восхитительно, когда вдвоём. Больше, чем просто разговор, больше, чем просто танец, больше, чем просто свидание. Вы просто вдвоём, до самого конца – вдвоём.
а для тех, кто добрался сюда - спойлер )))))
- Вам нравится? – смотрит, сощурившись, и его определённо заводит мой интерес.
- Да, - никогда не испытывала проблем с тем, чтобы рассказать мужчине о моём к нему интересе. – Вы… изумительны, конечно. Словно… не человек, а существо из легенды.
В юности я залипала на эльфов Средиземья, из него вышел бы отличный эльф, я думаю! Благородный вид, серые глаза, эти волосы серебряные… я до них ещё сейчас доберусь!
- А вы – словно ожившая статуя с постамента, что в доме моих родичей. С детства я заглядывался на неё и мечтал – вот бы она открыла глаза и задышала для меня, ожила и сошла со своего пьедестала, и я бы увидел румянец на её щеках, и узнал, какого цвета её глаза, и я множество раз думал, что бы я ей сказал… И вот она воплотилась для меня, не иначе, и что же я? Держу её в объятиях… и всё, да?
Ничего не всё, он очень… правильно ведёт руками по спине и ниже, потом одна рука возвращается к лопаткам, другая легко касается одного места на моей пояснице – думаю, случайно, но у меня вырывается непроизвольный вздох.
- Как это – всё? Не поверю, что вы явились сюда поздним вечером в таком виде исключительно для того, чтобы подержать меня в объятиях. А дальше что – поклонитесь, пожелаете мне доброй ночи и пойдёте? – рассмеялась я.
- Это невозможно, прекрасная Викторьенн.
И есть ещё немалый корпус текстов из магической современности, но... пускай останется на будущее ))))