Субботний отрывок

Присоединяюсь к бессрочному флэшмобу от Марики Вайд (https://author.today/post/599307). Благо, давно обещанную проду я на этой неделе все-таки домучил) 

Когда ближе к вечеру двери покоев за ним  закрылись, Этельберт чувствовал себя усталым и разбитым. Странно, вроде  бы и не занимался он сегодня ничем трудоемким. Ведь доводилось в свое  время ему и целыми днями держаться в седле, ночуя в полях, и сутками не  спать, вникая в срочные донесения, и размахивать мечом, рубя врагов,  пока рука не окажется просто неспособна его удержать. Сегодня он не был  занят ни тем, ни другим, ни третьим: по сути, все, что он делал в  последние дни, это разговаривал с людьми.

Да  только слишком многое стояло на кону. Да только не на кого было ему  положиться, кто мог бы подстраховать или хотя бы поддержать.

И  постоянный страх сделать что-то не так, допустить фатальную ошибку,  выматывал сильнее, чем любая физическая и умственная нагрузка.

Сквозь  тяжкие размышления король почувствовал, как на плечи ему легли нежные  девичьи руки. Ханна… Он почти забыл о её присутствии, причем далеко не в  первый раз. Скромная и молчаливая супруга умудрялась легко затеряться,  но вместе с тем всегда была рядом. Она была единственной, кто не пытался  давить на него и заставить делать то, что ей было нужно.

И именно поэтому с ней было так легко.

— Мой супруг, вы опечалены, — пропела она, — Оставьте все проблемы там, снаружи. Я здесь. Я с вами.

Её  маленькие, изящные руки на удивление умело, проворно и уверенно  массировали его плечи, и под их прикосновениями Этельберт чувствовал,  как усталость тела постепенно уходит.

Жаль, что разум нельзя расслабить так же легко.

—  Вот только жаль, что проблемы останутся снаружи в лучшем случае до  утра, — тяжело вздохнул он, — Я могу забыть о них сейчас, но завтра я  услышу новое прошение от высшей знати и новый призыв к войне от отца  Бернара.

И новый зловещий намек, —  этого он не сказал. Слова Первосвященника, дерзкие, жестокие, но  исполненные темной мудрости слова до сих пор не желали ни на минуту  покидать его голову. Он понимал, тысячу раз понимал, что отец Бернар был  по-своему прав.

И Ингвар был по-своему  прав. Они оба были по-своему правы. Это самое страшное. Самое страшное,  что только может случиться в жизни.

Легко сражаться за Добро против Зла. Но что делать, когда Добра и Зла больше нет?

Когда  противостоят друг другу две равно правых стороны, значит ли это, что  выбрать любую из них — значит пойти против правды? И значит ли это, что  раз ты идешь против правды, значит, в любом случае сражаешься за ложь?

—  Но разве вы не заслужили мира? — спросила Ханна, — Ведь вы столько лет  сражались. Восемь лет… Вы проливали кровь ради Эормуна. Ради своей  страны. Ведь вы устали, мой супруг.

— Устал, — согласился Этельберт, — Устал. Много лет как. Ты представить не можешь, как я устал.

Да  только кому и когда это было интересно. Если бы он сказал что-то  подобное, пока был жив отец, то услышал бы в ответ лишь презрительное  обвинение в слабости. Король не имеет права устать. Король должен нести  свое бремя.

Как-то раз, еще в юности,  Этельберт спросил у отца, неужели ему не тяжело носить порой часами на  голове добрых семь фунтов золота. Какой смысл носить на голове столько  металла? Это ведь даже не шлем, способный уберечь от меча или стрелы.  Неужели без короны подданные не узнают собственного короля?

В ответ на это король Беортхельм Суровый улыбнулся — холодной, волчьей улыбкой, какая чаще всего посещала его жесткое лицо:

«Если  однажды, в минуту помрачения, ты поверишь, что быть королем может быть  легко, ты умрешь. Если однажды, в минуту помрачения, ты выберешь легкий  путь, ты умрешь. Если однажды, в минуту помрачения, ты предпочтешь  облегчить себе жизнь, ты умрешь. Может быть, не сразу. Может быть, твое  тело еще проживет пару лун или даже лет. Но твоя судьба будет предрешена  в тот момент, когда тебе в голову пришла такая глупость. Для того на  самом деле и нужна корона. Как бы к концу церемонии ни болела под её  весом твоя шея, ты не должен и помыслить о том, чтобы снять её, пока не  станет можно. Это отучает от жалости к себе. А сейчас — марш в  библиотеку! Если вечером не ответишь хоть на один вопрос по  каноническому праву, останешься без ужина!»

—  Я понимаю вас, мой супруг, — прошептала Ханна, прижавшись к нему со  спины, — Я понимаю вас, как никто. Вы можете мне довериться. Доверьте  мне свои слезы. Доверьте мне свои страхи. Расскажите мне все, что вас  гложет.

— А что гложет тебя? — спросил  король, — Я ведь никогда не спрашивал тебя. Каково это, уехать из родной  страны? Жить на чужбине, выйти замуж за человека почти в полтора раза  старше тебя? Думала ли ты когда-нибудь, что возможно, решение выйти за  меня замуж было фатальной ошибкой в твоей жизни?

Девушка, кажется, замерла от изумления.

—  Я никогда ни о чем подобном не думала. Мой супруг, я люблю вас всем  сердцем. Я полюбила вас еще до встречи. Молю, если вы недовольны мной…

— Оставь это, — поморщился Этельберт, — Я тобой доволен. Я очень тобой доволен.

Повернув голову, он слегка поцеловал её запястье.

—  И кстати, хотя бы сейчас обращайся ко мне на «ты». Хотя бы когда мы  одни, я хочу почувствовать, что я не король, а просто мужчина.

Ханна промедлила с ответом.

— Я постараюсь… Этельберт, — она слегка запнулась перед непривычным асканийским именем.

Или перед столь странным для неё обращением к королю?

— Тогда в эту ночь, — продолжила она, — Забудь, что ты король. Забудь, что должен вести себя как король. Доверься мне.

Доверься мне. Слова, которые не должен слышать ни один король. Слова, которым ни один король не должен верить.

Доверься мне.

Как  наяву услышал Этельберт пренебрежительный смех отца. Невозможно было  представить, чтобы Беортхельм Суровый позволял себе проявить слабость  хоть перед первой супругой Фридесвайд, хоть перед второй супругой  Эдитой.

Быть может, потому ни одна из них так и не смогла тронуть его сердце.

Презрительный  смех, что слышался из-за Последней Грани, умолк, потонул в тихой ласке  девушки. Ханна была здесь, рядом, и каким-то шестым чувством Этельберт  понял, что она поддержит его.

Даже если он будет слаб.

— Расскажи мне, Этельберт, — повторила она, — Расскажи мне, что тебя гложет.

И  он рассказал. Рассказал ей все. Сначала он рассказал о разговоре с  отцом Бернаром. О беспорядках на юге страны и слухах о том, что Ар’Бранд  — Избранный Эормуна. О давящем на него дворянском собрании, требующем  решительных действий. О своем чувстве вины перед братом — и понимании,  что эта вина будет становиться только больше.

Постепенно  все меньше говорил о непосредственных делах: не в них была его  проблема. Не так важно было для него, чего хотел от него Бернар, чего  Ингвар, а чего вдовствующая королева. Гораздо важнее, что для всех для  них он всегда был тем, кто должен стать орудием их воли.

И никого не интересовало, чего он сам хочет.

Ингвар  хотел мира. Он верил в то, что мирная Аскания будет процветать, а  продолжение войн неизбежно ввергнет её в ничтожество. Он требовал, чтобы  брат принял его сторону.

Дворяне же  хотели войны. Они желали величия. Желали быть достойными своих предков,  сокрушивших Правление Зверя. Сражавшихся за свободу. Поэтому им нужно  было сражаться. Поэтому им нужны были новые и новые завоевания. Данаан.  Трир. Шайтар. Мало кто открыто сказал бы, что заговорщики выражают их  волю, но по факту все было именно так.

По факту дворянство требовало, чтобы король прислушался к ним и выполнил их волю.

В  выборе между одним человеком и многими… Выбирать следовало многих, это  очевидно. Выбирать следовало большинство. Выбирать следовало свой народ,  народ, что желал быть достойным величия предков — и что держал мир с  семибожниками за позор и малодушие.

Только  зачем тогда вообще он был нужен в этой системе? В чем смысл долга  выбирать, если выбор уже предрешен? Какому безумному демиургу пришло в  голову давать кому-то право выбора, — а затем спрашивать за то, что  выбор оказался не тем, каким должен был оказаться?

Неужели роль короля — лишь в том, чтобы быть козлом отпущения за неизбежный исторический процесс?

—  Это несправедливо, — сочувственно бормотала Ханна, — Ты не заслужил  нести на своих плечах все это, нести ответственность за весь народ. Ты  ведь человек. Ты ведь тоже человек. Они не понимают этого, но я понимаю.  Не будь сильным сегодня. Позволь себе слабость. Никто не осудит тебя за  то, что ты не всемогущ.

— А как же  ты?.. — переспросил Этельберт, — Ведь ты моя жена. Разве может позволить  себе муж быть слабым перед собственной женой? Разве не должен он быть  для неё защитой и опорой?

— Я твоя  жена, — серьезно ответила девушка, — Я плоть от твоей плоти и кровь от  твоей крови. Твой путь — это мой путь, твой свет — это мой свет. Я буду с  тобой — до конца. Пока смерть не разлучит нас. Какое бы решение ты ни  принял, я поддержу его.

— Но что, если  это решение будет неправильным? — в отчаянии почти возопил он, —  Ошибочным? Недостойным? Или даже чудовищным? Если я приму решение,  достойное демона, ты все равно поддержишь его?

— Я твоя жена, — повторила она, — И если ты станешь демоном, то все, что мне останется, это последовать за тобой в Ад.

(с) "Цена ненависти" https://author.today/work/403879