Сын Колоба (фрагмент черновика)

В тот день, когда звезда Колоб появилась на нашем небе, мир навсегда изменился. Наше Солнце обрело нежеланного компаньона, а человечество — нового бога, безжалостного и равнодушного. Колоб двигался по вытянутой орбите, уходящей далеко в глубины облака Оорта, но теперь, спустя годы, этот космический гость неумолимо приближался к Земле, готовясь пересечь её орбиту.

*****

Именно Вольф первым заметил странное свечение вокруг Колоба — не обычный звёздный свет, а пульсирующее сияние, словно звезда дышала.

— Она живая, Фокс, — шептал он мне, не отрываясь от окуляра телескопа. В его голосе звучало не столько страх, сколько болезненное восхищение. — Колоб — это не просто звезда. Мне кажется, она наблюдает за нами.

Я смеялся над ним тогда, называя его чрезмерно впечатлительным, напоминая о его прежнем увлечении — теориях Чарльза Форта. Вольф не гневался, лишь улыбался своей рассеянной, чуть грустной улыбкой и продолжал наблюдения, заполняя страницу за страницей в своем кожаном блокноте.

Ныне же я понимаю, что он был прав, хотя истина оказалась страшнее, чем он мог предположить.

Изменения начались в пекарне старого Гилмана на Уотер-стрит. Приземистый каменный домик с выцветшей вывеской "Хлеб и выпечка Гилмана с 1887 года" был местной достопримечательностью. Сам Эзра Гилман, сухопарый джентльмен с крючковатым носом и вечно прищуренными глазами, помнил еще времена, когда по улицам Кингспорта ездили конные повозки, а в гавани стояли парусные шхуны. Его искривленные артритом персты каждое утро в четыре часа разжигали древнюю кирпичную печь, выпекавшую лучший в округе хлеб.

Сперва это были мелочи — хлеб не всходил как должно, или, напротив, всходил чересчур, вываливаясь из форм. Затем булочки стали двигаться. Не просто оседать или расширяться — они перемещались по противням, словно живые создания.

Гилман списывал эти странности на свой возраст и усталость, пока однажды утром не обнаружил, что всё его тесто слилось в единую массу, пульсирующую и перекатывающуюся по полу пекарни, словно огромная бледная амеба. Крики старца разбудили всю округу, но когда соседи прибежали на помощь, они застали лишь пустую пекарню с разбросанными формами для выпечки и странным влажным следом на полу, словно бы к двери тащили огромный мокрый мешок с мукой.

К тому времени подобное творилось во всех пяти пекарнях Кингспорта. Хлеб, булочки, пироги — все мучные изделия словно обрели собственную волю. Они выползали из печей, катились по улицам, собираясь в растущие комья живого теста. Люди смеялись поначалу, почитая это странным природным явлением или массовой галлюцинацией. Мэр Баркли, тучный муж с вечно красным ликом, даже созвал пресс-конференцию, на которой с иронией объявил о "временных трудностях в хлебопекарной промышленности города" и призвал граждан хранить спокойствие.

Смех пресекся, когда эти комья начали поглощать всё на своём пути.

Сперва пропала кошка миссис Пибоди, изящная сиамская красавица по кличке Нефертити. Затем — собака Томпсонов, забавный комочек шерсти Бруно, гроза местных белок. Потом исчез и сам старик Томпсон, ветеран войны, каждое утро водружавший американский флаг на крыльце своего дома.

Его нашли на следующий день — вернее, то, что от него осталось: иссохшую мумию, словно все жизненные соки были исторгнуты из его тела. Очи, широко раскрытые, были затянуты белесой пленкой, а уста застыли в безмолвном крике.

К тому времени разрозненные комья теста уже слились в единый чудовищный шар, размером с городскую ратушу. Он перемещался медленно, но неумолимо, катясь по узким улочкам Кингспорта, оставляя за собой след из иссохших тел – людей, животных, даже деревьев, словно само жизненное начало высасывалось из всего, к чему прикасалась эта противоестественная масса.

Люди пытались бежать, но куда? Дороги из города были перекрыты оползнями, словно сама земля не желала выпускать нас. Телефонная связь прервалась. Радио передавало лишь статический шум, прерываемый странными пульсациями, которые, как заметил Вольф, совпадали с пульсацией света Колоба.