Немного о чести и памяти

Присоединяюсь к флешмобу Ника Вернера о чести (https://author.today/post/614232). На это раз отрывок из моего довольно смелого проекта в жанре научной фантастики - повести по вселенной Звездного пути.

Это разговор между ученым-человеком и послом планеты Вулкан, представителем очень логично расы с высокими представлениями о чести. Когда-то давно он потерял лучшего друга,  который также был человеком.  Разговор о потерях, памяти и чести.

Звёздные капитаны: Сквозь горизонт событий

– Любуетесь звездами, посол? – Негромкий голос разрушил тишину смотрового купола, возвращая мысли из прошлого в настоящее, но странным образом не раздражая.

– Профессор. – Оборачиваться не требовалось: отточенное опытом чутье, как всегда, предупредило о личности собеседника до того, как он заговорил.

– Ах, да… – тот смущенно прокашлялся. – Опять забываю, вулканцы же не любуются, они…

– Отнюдь, – невозмутимо ответил Спок, скрывая улыбку. – Эстетическое восприятие мира – немаловажный аспект познания. Красота – это проявление высшей логики и целесообразности бытия.

– Согласен с вами. – Человек запрокинул голову. – Никогда не понимал тех, кто считает космос пугающим и пустынным. Потрясающе красиво…

– Да, профессор. – Ровный голос вулканца прозвучал на тон мягче, чем обычно. – Потрясающе…

– Разве подобное зрелище может надоесть? – Свен поднялся на верхний ярус площадки, встал рядом. – Это чудо, чудо, доступное каждому – только взгляни.

– Полагаю, многое зависит от того, кто и откуда смотрит, профессор, – медленно произнес его собеседник. – Важен контекст.

– Верно полагаете, – усмехнулся тот, не отрывая глаз от россыпи сверкающих точек за стеклом. Точнее, от одной их них. Самой яркой, стоящей почти в зените.

Спок проследил за линией его взгляда и понимающе поднял бровь, однако ничего не сказал. Он ждал, хорошо зная, что важные разговоры большинство людей обыкновенно предпочитает начинать издалека…

– Думаю, вы уже поняли, что я не случайно позвал для участия в эксперименте именно вас, посол.

…а меньшинство, очевидно, нет. Любопытно.

– Полагаю, это было ясно, профессор.

– Не совсем. То, что я говорил вам вчера… это все правда. Я действительно доверяю вам больше прочих возможных кандидатур. – Хёглунд помедлил. – И помимо этого мне крайне интересен ваш опыт, посол. Не как дипломата, а как ученого. Ведь вы, насколько мне известно, единственная персона, которой удалось пройти сквозь искусственную черную дыру и остаться в живых.

Спок внутренне напрягся.

Интерес правительства Федерации к составу красной материи был весьма очевиден, и только дипломатическая неприкосновенность и жесткие законы Вулкана относительно этической допустимости некоторых спорных научных исследований не давали ему перейти в более радикальные действия. Не последнюю роль играл так же и тот факт, что каждый вулканец сейчас фактически был привилегированным гражданином как исчезающий расовый тип и, следовательно, не мог быть подвергнут никакой форме санкционного воздействия – даже с целью выведать сведения, чрезвычайно интересные для властей.

Нет худа без добра, как в подобных случаях был склонен философски замечать лейтенант Монтгомери Скотт.

– Поразительная осведомленность, профессор, – сказал Спок вслух. – Насколько я знаю, эти данные являются закрытыми.

– О, бросьте эти ваши дипломатические реверансы! – экспрессивно взмахнул руками тот. – Политика мне безразлична. Я ученый. Все, к чему я стремлюсь – это истина, или хотя бы максимальное приближение к ней. Меня интересуют наблюдения и факты, а не речи и переговоры.

– Понимаю ваше научное рвение. Но, вероятно, я мало чем могу вам помочь. Пройти сквозь черную дыру, являясь материальным телом, и при этом остаться в живых физически невозможно. Такого способа нет. И нет никаких известных на данный момент законов физики, которые могли бы это опровергнуть.

– Так значит, все это сплетни и домыслы относительно вас?

– Отрицательно, профессор. Просто интерпретация фактов несколько искажена. Аномалия, через которую мне удалось пройти, являлась скорее червоточиной, нежели полноценной точкой сингулярности. Достаточно большой, чтобы в нее прошел корабль, но именно по той же причине крайне нестабильной. Она возникла спонтанно и продержалась всего несколько секунд, что делает эффективный анализ данного явления практически невозможным.

– Вот как, – медленно проговорил Хёглунд. В его голосе не было предсказуемого разочарования – скорее, задумчивость.

– Профессор. – Спок обернулся к собеседнику, испытующе смотря на него в упор. – Могу я в свою очередь задать вам откровенный вопрос?

– Можете. – В светло-ледяных глазах мелькнуло что-то похожее на холодную улыбку. – Думаю, что догадываюсь, о сути этого вопроса… но озвучьте его.

– Вы не просто намеревались провести опыт по созданию поля антивремени. – Прозрачная темнота вулканского взгляда стала рентгеновски-жесткой. – Вы намеревались провести его на себе.

Если Свен Хёглунд и был ошеломлен, то длилось это меньше секунды.

– Что ж. – Он рассмеялся коротко и сухо. – Полагаю, мое замечание относительно железной человеческой крови выдало меня, так сказать, с потрохами. Я не сумасшедший, посол, – добавил он совершенно серьезным тоном. – И, поверьте, я знаю, что шансов выжить в зоне стабильной пространственно-временной сингулярности у меня нет… не будет.

– Логично, – приподнял бровь Спок. – Но вы не из тех, кого это испугает или остановит.

– Я? – Хёглунд усмехнулся, едва не с горечью. – Я – нет. Только не хотелось бы, чтобы моя команда пострадала. Я отвечаю за них, понимаете.

– Понимаю.

– И еще именно поэтому я позвал вас. В случае успеха моего… эксперимента вы могли бы засвидетельствовать, что они не несли ответственности за случившееся. Чтобы не возникло проблем с властями.

– А как насчет проблем с совестью, профессор?

– Что?

– Профессор, – мягко сказал Спок. – Нежели вы думаете, что в случае критического развития событий ваша команда, будучи формально освобождена от ответственности, в действительности сложит ее с себя? – Он помедлил, потом еще мягче, совершенно человеческим тоном добавил: – Они не смогут бездействовать, отпуская вас на верную гибель.

– Это был бы мой выбор, – упрямо нахмурился Свен.

– Не только ваш. От вас зависят люди, которые вам преданы. Вы являетесь для них примером. Вы отвечаете за них.

– И вот поэтому мне и нужны вы, посол, – сверкнули светлые глаза. – Вы сможете все им объяснить. Вас они поймут.

– То есть вы отводите мне роль… как это говорят люди… адвоката самоубийцы?

– Самоубийцы в них не нуждаются, – поморщился человек. – Им все равно. Но я – не самоубийца. Мной движет иное.

– Стремление к истине?

– К истине? – Свен рассмеялся, и этот смех был почти страшен. – Нет, посол. Скорее… скорее, это надежда.

– Вырваться из одномерной стрелы времени?

– Нет, посол. Остановить ее. Обратить ее вспять.

Эхо сказанных слов разбилось о купол – и осыпалось секундами тишины, звонкой, как крик.

– Профессор, – медленно произнес Спок. – Это безрассудство.

Тот усмехнулся – странной, жесткой, почти воинственной усмешкой.

– Посол. – Тихий голос человека резал, как бритва. – Знаете ли вы, каково это – когда вам нечего больше терять?

Вулканец помолчал, отсчитав два вдоха.

– Да, профессор. Знаю.

В его лице не дрогнула ни одна черта, и глаза оставались все такими же невозмутимо-спокойными… но, заглянув в них, Свен Хёглунд замер. Там тлела глубокая, бездонно-черная, припорошенная отраженными звездами скорбь.

– Да, вы знаете, – прошептал он. – Вы – знаете.

И невольно вспомнил услышанные когда-то слова о том, что скрытые под панцирем логики эмоции вулканцев на самом деле настолько сильны, что землянам невозможно их ни представить, ни вынести.

– …Но я не разделяю этого утверждения, профессор. – Спок чуть приподнял бровь. – Не бывает таких ситуаций, когда терять нечего.

– Знаете, – Свен пораженно покачал головой. – Вы не устаете меня удивлять. Кстати, люди с вами вряд ли согласились бы.

– Не думаю. Это вопрос контекста. – Его собеседник смотрел прямо на него своими странными, непроницаемыми, тепло-серьезными, почти человеческими глазами. – Даже когда вы теряете самых дорогих в своей жизни существ… родных, друзей – вы не теряете себя. У вас остается долг, который следует выполнять и честь, которую не следует терять.

– Ради чего, посол Спок? – беззвучно произнес Свен.

– Ради памяти, – ни секунды не медля, последовал ответ. – Ради памяти об ушедших, воплощением которой вы являетесь. Ради того, чтобы не запятнать эту память малодушием и бесчестием. Ради этого стоит жить – и жить достойно, профессор.

– Достойно, вот как. – Хёглунд отвернулся, разглядывая нависшее над каменной пустыней небо. – Достойно. Очень… вулканский ответ.

– Нелогично было бы ожидать иного, профессор.

– Да, наверное. – Человек сухо улыбнулся. – Ведь ваша раса даже со смертью умеет справляться, так?

– Вы имеете в виду вулканскую практику сохранения катры? Разочарую вас: она никоим образом не является победой над смертью.

– Вот как? – Свен оживился. – Вы удивляете меня. Я всегда считал, что сохранение катры – это вид бессмертия.

– Распространенная ошибка. Это всего лишь сохранение интеллекта. Знаний. Опыта. Но не личности… кроме редких, исключительных случаев. Исключительных настолько, что они даже среди нашего народа считаются чем-то… близким к чуду.

– Вот как? И вам приходилось наблюдать подобное чудо?

– Да, профессор. – Вулканец помолчал. – Приходилось. Один раз. И… скорее всего, больше он не повторится.

– И одного раза было бы достаточно, – с затаенной страстью проговорил Свен. – И ради него одного стоило бы бороться со всем миром – и победить.

Спок вздохнул. Глубоко и устало, по-человечески не скрывая этой усталости. Маска логики сейчас была ни к чему.

– Профессор Хёглунд, – сказал он. – У многих из нас есть те, кто ушел безвозвратно. Те, кто был нам настолько близок, что за их возвращение мы были бы готовы отдать что угодно. Однако то, что делает нас индивидуальностью, то, что составляет нашу суть, лежит вне сферы, доступной логике. Чтобы сохранить ее, потребовалась бы матрица иного уровня сложности, приближенная к уровню сложности Вселенной, пожалуй…

– Или души?

– Что, простите?

– Души. И памяти. Того, что делает людей людьми. Вы, вулканцы, способны сохранить и перенести катру одного из вас в сознании другого – а мы… нам остается лишь память. Не здесь, – он показал на голову. – А здесь, – коснулся сердца. – Чаще всего она не приносит ничего, кроме боли… но ничем человек так не дорожит, как ею.

Свен Хёглунд обернулся, смотря в упор. Тусклые звездные лучи преломлялись в его радужках зеленым перламутром. Ярким. Живым.

– Знаете, посол, один древний писатель Земли как-то сказал, что вся человеческая жизнь – это вечный протест против «никогда». И это так. Мало что есть такого, чего не совершишь, чтобы снова увидеть – хотя бы на миг увидеть! – дорогое тебе существо, бесследно ушедшее во тьму, которой мы тысячи лет придумываем имена, но так и не поняли ее сути. А если есть надежда… призрак надежды или даже только насмешливая тень его – нет таких преград, какие не смог бы преодолеть – и нет такой цены, которую не решился уплатить за это. Таковы люди.

Спок смотрел в серо-зеленые глаза своего собеседника – и видел другие, золотисто-карие, потемневшие от усталости, обведенные темными кругами и непривычными морщинами скорби. Видел багровое небо и летящий на горячем ветру песок Вулкана – и стоящих на этом песке шестерых землян, без сожаления пожертвовавших всем, что у них было, чтобы его спасти.

«Джим… Тебя зовут… Джим?!»

– Не только люди, профессор, – сказал он, переводя взгляд на колючие звезды. – Не только люди.