Прости, отец!

У меня сегодня бутылка водки на столе. Маленькая. Нет, я не пьянчужка. И уж тем более, не алкоголик. И горькую вообще не люблю… 

Но сегодня – День памяти моего отца. И мне есть в чём перед ним повиниться. 

Сегодня самый грустный день в году. И весь день непрошенные слёзы будут наполнять глаза, но не только из-за боли утраты, а потому что при жизни он так ни разу от меня и не услышал этих искренних слов: «прости, отец!»

...Всё у него было: дом, работа, семья, три дочки. И вот уже седина на висках. А он… влюбился! И ушёл от нас.

Мы, в принципе, всегда чувствовали, что любви в доме не было, счастья не было. Но мать была в шоке…

И вот однажды она позвала меня с улицы, закрыла дверь на замок, посадила за стол у окна, дала ручку и бумагу и сказала: «Пиши! Я диктовать буду…»

Откуда что берётся в женщине в такие минуты? Я б сама никогда такое письмо не придумала! Мать диктовала мне, как я часами сижу на берегу и смотрю на реку, ищу глазами его катер, хочу хоть издали увидеть его… Скучаю, тоскую, жду… Как нам плохо без него… И что-то такое ещё…

Мне было лет девять, наверное, не больше. Могла ли я противиться воле матери?..

И отец вернулся. Но счастья в доме это не прибавило. 

Просто водка в доме стала появляться чаще. Но только зимой. Отец был капитан речного пароходства: тут с алкоголем не забалуешь. Примерный работник. Ему зимой платили деньги за переработку во время плавательного сезона и положено ему было отдыхать, но он всё время находил дополнительную работу, старался одеть-обуть дочек не хуже, а даже лучше других. 

Но… Когда работы не было… на столе появлялась водка. И это были очень горькие вечера и ночи.  

Он думал, что мы спим, и ничего не слышим. А мы – слышали. 

И я на всю жизнь запомнила его любимоё стихотворение – всю немаленькую «Балладу о стерве» Евтушенко, - которое он почему-то очень любил и исполнял постоянно:

"Она была первой-первой-первой

Кралей в архангельских кабаках, 

Она была стервой-стервой-стервой 

С лаком серебряным на коготках…»

(Надо сказать, что читать он всегда любил. Проверял/прочитывал все книги старших сестёр. Для себя выписывал "Роман-газету")

А потом, когда выпито было достаточно, он начинал петь свою любимую:

«Ямщик, не гони лошадей,

 Мне некуда больше спешить,

Мне некого больше любить, 

Ямщик, не гони лошадей…»

Его горькие слёзы, стихи и песни заставляли мать тихо плакать в подушку, а вместе с ней и нас… 

Как «тосклив и безотраден» жизненный путь без любви, — мы запомнили в его исполнении… 

Я считаю, что это я своим (и не своим!) письмом добавила отцу тоски и горечи в жизни…

Сейчас я часто думаю: а что было бы, если б я отказалась писать это письмо под диктовку матери? Может, жизнь отца изменилась, улыбнулась ему, осветила любовью?... Может быть, поймал бы он тогда эту призрачную жар-птицу счастья?..

Но ничего уже не изменить. И я не понимаю почему, почему мы об этом письме больше никогда не говорили с матерью? Почему я никогда не призналась отцу, что это письмо написала не я?..  Без вины виноватая?..

Вырастая, каждая из нас «убегала» из дома в дальние края, убегала не за мечтами, убегала от его горьких песен, от его самого страшного «статуса по жизни», который я только слышала: «Жизнь – это каторга…».  Да, мы понимали, что были у него и причины,  и основания быть так обиженным на жизнь (и дело тут вовсе не только в злосчастном письме), но как это было страшно слышать!.. 

В нашем бегстве была, конечно, и его вина. Но и наша – без сомнений.

Просто, не имея жизненного опыта, мы не могли в то время его понять и найти с ним общий язык...

Наша мать рано умерла. И он остался один. Какая горькая жизнь! Одинокое детство и одинокая старость…

А смерть его пожалела, не стала мучить, как жизнь. Он умер тихо, в своей постели, во сне. Но и перед смертью успел проявить свой характер. Волновался, как мы его зимой хоронить будем. Март в тот год был холодный и снежный. Он хотел дождаться с вахты мужа старшей  сестры, которая вернулась к нему, в наш дом, чтобы ухаживать за ним, когда он совсем ослаб. Дождался и умер.

Меня не дождался. Сестра говорит, что в последние часы он часто спрашивал: «А Татьяна приехала?»… Я опоздала всего на несколько часов: дорога была слишком длинной… Не успела попросить у него прощения…

Зато сейчас, понимая всю горечь его жизни, прошу прощения каждый день. Но – поздно. Хотя, надеюсь, он меня слышит. 

На фотографии в моём доме он такой молодой, красивый, спокойный. С надеждой во взгляде на будущую счастливую жизнь. Не получилось… Попросить бы Бога дать ему возможность прожить жизнь заново – так, как ему хотелось бы.... Страшно жалко отца.

Прости, отец! Не только за то письмо, которое жизнь тебе изрядно испортило, прости за всё, что в жизни так поздно поняла, и что ничем не смогла тебе помочь… Прости, что поговорить с тобой по душам при жизни твоей мы так и не смогли... Прости!