Мысль причинять вред
Автор: Алевтина ВараваОн шёл следом. Отрицать это становилось всё сложнее от фонаря к фонарю. Ступая в жёлтые круглые пятна на потрескавшемся асфальте, она собиралась оглянуться. Всякий раз, задерживая дыхание почти до боли. Но снова и снова покидала световые оазисы, не находя в себе сил. Смелости.
Надеясь, что звук шагов пропадёт, потонет в стылой ночи.
Она не желала знать, кто там увязался следом. Не желала гадать, зачем.
Незнакомое, чужое чувство страха нагоняло её, тогда как размеренные шаги держали дистанцию.
В этот предрассветный час улочки спального микрорайона были совсем пусты. Слишком рано для работяг и слишком поздно для гуляк.
Эту историю-ужастик можно также послушать в атмосферной озвучке тут
Леденящий ноябрьский ветер гнал под ногами палую, высохшую и уже почерневшую листву. Забирался под полы плаща, под одежду. Смахивал с шеи шарф и приникал в ледяном объятии к самому сердцу.
А шаги продолжали преследовать. Дистанция уменьшалась. Они уже нагоняли её длинную вытянутую тень.
Если заспешить или перейти на бег, неизвестный настигнет тут же.
Перед глазами замелькали образы.
Перекошенное лицо, неслышимый никем в безразличном спящем городе вопль. Кожа рвётся в бессмысленной борьбе: чиркая об асфальт, путаясь в одежде, ещё так недавно защищавшей тело, попадая под ногти, оставляющие красные полосы следов. Отметин, которые уже никогда не смогут зажить.
Усиливающееся напряжение добавило к звуку шагов нарастающий мерный гул собственной крови в ушах. В области лба поселилась тяжесть, распространяя щупальца зарождающейся боли по голове.
Она почувствовала, как в этом холоде на шее под воротом плаща проступила испарина.
Никто не может преследовать её с благими целями.
За линией гаражей мелькнул знакомый дом.
Она решилась. Едва ли сейчас на этой пустынной улочке безопаснее, чем на прочерченной колёсами тропке, срезающей путь к дому.
«Алиса, Дарина, Лариса, Милана, Ольга, Тамара».
Имена, которые шептали её губы, успокаивали.
Звук шагов изменился, когда она и преследователь сошли с асфальта на крошево разбитого бетона.
«Алиса, Дарина, Лариса…»
Подъезд нужного дома был гостеприимно открыт, кто-то придавил ветхую перекошенную дверь обломанным кирпичом.
Она нырнула в сырой душный мрак. Взбежала на первый этаж. Обитая потрескавшимся дерматином створка. Тёмная прихожая. Тусклая полоска света над полом в конце коридора.
Маленькая собачка, не издавшая ни звука при её появлении, села на вытертый коврик для ног и, уткнувшись носом в торчащий из створки поролон, глухо, утробно зарычала.
Он там. За дверью. Ждёт.
Стараясь делать всё максимально медленно, она прокралась на кухню. Выбрала в раковине чем-то выпачканный нож, самый острый из того, что имелось в наличии. Снова прошла мимо рычащей в дверь собаки.
Приблизилась к световой линии на полу.
Вера спала. Обнимая одеяло, словно любовника, она явно продрогла в зябком воздухе квартиры. Открытые плечи вздыбились гусиной кожей.
Батареи не работали. Из щелей в оконных рамах пробивался сквозняк, шевелил край когда-то белой, давно не стиранной занавески.
На подушке Веры чернели пятна размазанной туши. Плакала во сне.
Значит, ждала.
Она подошла к дивану, вложила грязный нож в полусжатую ладонь.
Черты Веры сложились в жалобную гримасу. Но она не просыпалась.
За пыльной занавеской и грязным окном мелькнула чья-то тень, и тут же маленькая собачка, потерявшая интерес к входной двери, показалась на пороге комнаты.
Какой настырный.
Собачка поглядела в её сторону, словно бы с осуждением.
Свет настольной лампы, не выключенной и оттого накалившейся, ложился на покрытую порезами кожу Веры. Они были бурыми, кажется, промазанными йодом. Открытый аптечный пузырёк и ватная палочка с тёмным кончиком лежали у основания лампы. Один из порезов, самый глубокий, на бедре, выглядывал из-под съехавшего бинта, а примочка с лечебной мазью пропала где-то в недрах разворошённой постели.
Она встала в голове Веры, закрыв собой свет лампы.
Пальцы спящей сжались на влажной рукоятке ножа. Не открывая глаз, которые тем не менее забегали под опущенными веками, словно дико вращались, Вера нехотя потянула руку к груди. Грязное лезвие упёрлось в кожу, надавило. Белеющее пятно вокруг окрасилось красным на кончике ножа. Потянулось сопротивляющейся рукой, расширяя порез. Края раны замазались кремом торта, недозасохшего на острие. Размокшая чаинка отделилась от лезвия и прилипла к кровавой борозде.
В комнате стало чуть, едва заметно темнее.
На захламлённом балконе, загораживая свет луны, теперь высилась фигура.
Маленькая собачка смотрела на неё сквозь портьеру, била коротким хвостиком по деревянному полу и рычала.
Вера отстранила нож от груди и с размаху всадила на треть длины в свою ногу чуть повыше колена.
Лезвие очистилось, разрезая кожу и плоть.
Собачка не сводила глаз с фигуры на балконе.
Около локтя Веры загорелся экран телефона, и та, что стояла у изголовья дивана, прочитала вверх тормашками: «Будильник сработает через 5 минут. Отключить?»
Вот это ловко придумано.
Но как же некстати!
Цифры в белом кругу беззвучно отсчитывали оставшееся до сигнала время.
Тень на захламлённом балконе выросла, словно напитавшись лунным светом. Маленькая собачка зарычала громче. Хвост лупил паркет.
Чёрные потёки перемешанных с тушью слёз бежали из-под сомкнутых век Веры.
Могли бы поиграть с часок или два, и свидеться снова попозже.
«До сигнала будильника 02 минуты 37 секунд. Отключить?»
Сама виновата.
Рука Веры выдернула нож, на постели запестрели пятна брызнувшей крови. Рука размахнулась, целясь в горло.
«До сигнала будильника 02 минуты 01 секунда. Отключить?»
Фигура на балконе резко подалась вперёд, ударилась в стекло, и маленькая собачка звонко, оглушительно залаяла. Пронзительный звук полоснул барабанные перепонки.
Вера распахнула глаза, уронила нож и дико, истошно заверещала.
Стоявшая в изголовье отпрянула, просочилась сквозь стену, преодолела кухоньку и сквозь обитую дерматином дверь нырнула во мрак лестничной клетки. В тамбуре Веры из квартиры соседей послышался басистый сердитый мат. Лязгнул замок.
Она хотела устремиться вниз, к выходу, но в квадрате света вырос, преграждая путь, чёрный силуэт.
«Алиса, Дарина, Лариса, Милана, Ольга, Тамара», – шептала она, преодолевая по три ступеньки за шаг. Поднимаясь всё выше.
Сквозь решётку за пролётом девятого, последнего этажа. Сквозь люк, ведущий на крышу.
Ледяной ветер ударил в лицо, обретающие плотность ноги коснулись застывшей чёрной смолы, неровными подтёками укрывавшей пространство. Луна совсем побелела, рассвет подступал.
Со страшным грохотом ниже люка выломали решётчатую створку. Лай уличных собак вторил ударам, вздыбившим доски в кривозубо оскаленную дыру.
Она пятилась к краю крыши.
– Алиса, Дарина, Лариса…
Человеком он не был. Разумеется. Люди её не видят, чтобы красться по следам. Чтобы преследовать в ночи. Чтобы мешать.
Из зева ощеренного люка выкарабкался зверь. Шерсть на нём свалялась и побурела. Увенчанные когтями пятипалые лапы сжимались в кулаки, и зверь то и дело вздрагивал, с непривычки раня сам себя заострёнными кончиками.
С его приоткрытой зубастой пасти капала густая, вязкая слюна.
Ненависть, исходившая от зверя, казалась осязаемой.
– Не уйдё-ё-ё-ёшь, – прорычал он.
Конечно. Единственное укрытие вокруг – квартира Веры, куда её позвали, а его – нет. Но прийти можно лишь по делу. Лишь пока Вера спит. Тогда защита сработает.
Теперь Вера проснулась, оказалась в безопасности.
Опасность грозит уже не Вере, а ей.
Этот зверь пришёл убивать.
От него разило так, словно обитать неведомый преследователь привык в канализационных коллекторах. Комья грязи засохли на нечёсаной шерсти, собирая её в пучки.
Причинить вред, максимальный, несовместимый с существованием вред, он хотел и сам. Без неё.
А в дремлющей девятиэтажке не было никого подходящего, чтобы спрятаться. Там, в квартире Веры, она словно почувствовала что-то похожее. Но теперь и оно пропало.
Никто не спасёт.
Проревев яростно и дико, зверь кинулся на неё.
Двое покатились по крыше, ударились о выступ трубы вентканала. Она вытянула руки, не давая смердящим клыкам дотянуться до шеи. В шерсти зверя ползали какие-то насекомые. Его кожа была горячей, будто чудище пребывало в жару. Кровь пульсировала в венах, ходящих ходуном под её пальцами, словно черви.
На ней были твёрдые чёрные туфли с острыми носками. Сконцентрировав остатки энергии, полученной от Веры, она провалила правую ногу в крышу, чтобы замахнуться. Его когти разрывали ткань одежды и плоть на плечах. Пускали яд в кровь.
С яростным рыком она вернула ногу в материальный мир, заехала нападающему в промежность, утопив носок туфли в мягкой чувствительной ткани. Те, кто были людьми, воспринимают боль по-особому. Плохо умеют игнорировать её.
Она смогла вырваться из-под навалившейся туши, потому что зверь мученически взвыл, подкинул вверх волосатый зад, по которому прошла судорога, и скрючился в этом рефлекторном полупрыжке.
Но всего на пару секунд.
Далеко она не ушла.
У самого края крыши он снова обрушился своей удушающей, смертоносной тяжестью на её хрупкое тело. Выгнал из лёгких воздух.
Она почувствовала, как хрустят кости, когда зависла над парапетом девятиэтажки, впечатанная зверем в бетон. Далеко внизу к дому с дребезжанием подъехала старенькая машина с оранжевыми шашечками такси.
Гнилостное дыхание зверя забивалось ей в ноздри, перекрывая ток столь необходимого сейчас кислорода.
– Ты! Убила! Мою! Сестру!
– Я никого не убиваю, – прошипела она, и на губах лопнули кровавые пузыри. Что-то внутри было повреждено, разорвано из-за падений и ударов.
– Ты заставила её убить себя!
Понимание блеснуло в её глазах, и губы тронула снисходительная усмешка.
– Алиса? Дарина? Лариса?
– Милана! – проревел зверь.
От дома внизу отделилась хромающая, с трудом перемещающая вслед за телом негнущуюся ногу маленькая фигурка Веры. Она куталась в какой-то пёстрый плед и волокла к такси видавший виды чемодан с единственным уцелевшим колёсиком, подпрыгивающем на камнях и неровностях.
Водитель не вышел, чтобы помочь.
Ноздри на её лице вдруг расширились, надулись, словно уловив что-то. Гримаса боли превратилась в довольный оскал. И она стала таять, просачиваться сквозь бетон, туманом опадать вниз к подножью дома.
Зверь взвыл и опрометью метнулся к развороченному люку.
Пролёт, ещё пролёт, ещё один…
На первом этаже зверь, словно в стену, врезался в неправильный запах. И остановился.
Из распахнутой двери тёмного тамбура перед квартирой Веры несло удушливой кровавой тяжестью. Значительно большей, чем могла остаться от раны на бедре в дальней комнате в конце коридора.
К ржавому духу примешивался смрад выпотрошенных внутренностей, рванных зловонных кишок и вывернутого наружу желудка.
Зверь прижал уши к голове и медленно, словно бы нехотя, подтолкнул лапой створку.
В крохотном квадратном помещении меж двух зияющих проёмов в потерявшие хозяев жилища раскинулся остов здоровенного мужчины. Запах, когда-то ему принадлежавший, продолжал сочиться из второй квартиры.
Тело было наполовину съеденным.
Зверь попятился навстречу воплю, прилетевшему с улицы.
Когда он выскочил из подъезда, труп бритоголового таксиста, точнее, верхняя его часть, вывалился через окно водительского сиденья. Клочья кишок продолжали тянуться в салон, размазывали по дверце рисующие узор кровавые подтёки.
Зверь успел увидеть, как фантасмагорическая пасть Веры возвращается к человеческой форме. Перепачканные тёмно-багряным руки вцепились в руль, и машина рванула вперёд, обрывая остатки кишок своего прежнего владельца. Унося чудовище в ночь спящего города.
Зверь застыл, оголтело таращась вслед петляющего, едва не вре́завшегося в столб автомобиля.
– Доволен? – уточнила она, сидящая у палисадника на промёрзшей земле и баюкающая сломанную им на крыше руку.
– Что это? – сипло выдохнул зверь.
– Думал, я преследую их со скуки, Шарик? – поинтересовалась она, наблюдая, как волокна раненой кожи срастаются и светлеют. Чувствуя, как в глубине льнут друг к другу обломки кости, готовясь сцепиться и снова стать целым.
– Я Адриан, – потерянно пробормотал ошарашенный зверь.
Она прыснула.
– Милана и Адриан из деревни Кукуево.
Зверь вздрогнул, его шерсть встала дыбом, придав своему обладателю сходство с дикобразом. Зверь сел, нет, скорее рухнул на асфальт.
– Моя сестра… была…
– А тебя не насторожило, что от её крови ты стал вот такой? – с интересом спросила она. – Ты же её попробовал, верно? Целовал изувеченный труп и кричал в пустоту. Так у вас бывает в приступах безутешности? И что, последствия не натолкнули на размышления? И ничего тебя, Шарик, не смутило?
– Это чтобы найти тебя. Отомстить. От ненависти, – защищался из последних сил зверь. Его решимость и воля таяли, сжимались в пульсирующий комок и вставали в горле, мешая сглотнуть.
– Творила бы такое ненависть, на Земле уж и людей бы не осталось, – философски протянула она. – Ступай, Шарик. Скоро рассвет. А мне нужно искать Веру. Покуда не собралась пообедать…
Обманутый зверь поплёлся к гаражам, подволакивая правую заднюю лапу.
Он шёл умирать, смысла жить больше не осталось. Он шёл умирать и торопился, чтобы поспеть прежде, чем мысли накинутся стаей голодных гиен на испуганный разум.
Поверить было нельзя. Лучше смерть. Поскорее.
Она уже не смотрела на обманутого зверя. Изучала следы шин умчавшейся машины и принюхивалась. Остатки трупа успели засохнуть, ужаться в скелетированный остов. Она пнула его носком туфли, превращая в пыль. Такой ненаблюдательный Шарик. Раздавлен драмой в лепёшку.
О таком можно смело забыть.
И она устремилась по светлеющей дороге быстрым, переходящим в бег шагом.
* * *
Вера не умела водить машину. Пробовала когда-то, но так и не наловчилась чувствовать габариты управляемого механизма. Не умела брать под контроль его силу и мощь.
Ей подчинялись иные силы, куда более древние. Отдавались на время, нужное для атаки.
Вера врезалась в парапет моста над узкой, заросшей по краям травой, речушкой.
Кровавое месиво внутри салона уже обернулось в пыль.
Этот пропадёт. Не оставит следов. Он был уничтожен правильно.
Со вторым вышло очень, очень нехорошо.
Вера выслеживала Лёху Косого три месяца. Вычитала в новостях на интернет-сайтах об изнасилованных и убитых девушках, вычислила ареал маньяка, долго, очень долго искала его. И нашла.
Лёха Косой специализировался на собачницах, любительницах выгуливать питомцев рано утром перед работой и поздно-поздно ночью после оной. Ему нравились худые шатенки. Худой Вера была и так, а волосы пришлось перекрасить. И собаку купить.
Она провоцировала соседа, как могла.
Надевала короткие юбчонки, отмораживая свой тощий зад в ноябрьском морозце. Мучила ноги вызывающими, высокими тонкими каблуками сапог. Подкладывала в бюстгальтер вату и оставляла грудь открытой, торчащей из расстёгнутых курток, словно красный флаг.
Но получила только бронхит.
Она нарочито громко хлопала дверью, отправляясь таскать безымянную собаку по пустырям в полпятого утра или полтретьего ночи. Затыкала уши наушниками, оголтелая музыка в которых орала так, что было слышно и в метре от неё. Чтобы дать понять, что сама Вера ничего не услышит вообще.
Раз она даже попросила соседа прочистить на кухне слив и распласталась перед насупленным гостем раком, выгребая из шкафчика чьи-то ржавые кастрюли и полупустые засохшие флаконы чистящих средств, которыми в этой квартире, судя по её виду, отродясь не пользовались.
Зато аренда копеечная.
Лёха Косой Веру упорно игнорировал.
А покарать пленённых мыслью причинять вред можно, лишь став их жертвой. Тогда всё срабатывает правильно. Расправа не оставляет следов.
Семь ведьм хорошо знали об этом. До того, как убили себя. Одна за другой. Своими же руками. Во сне.
Алиса, Дарина, Лариса, Милана, Ольга, Тамара. И Вера.
Семь охотниц за убийцами, приютившими мысль причинять вред в своих головах.
Семь ведьм ликвидировали многих. Пока не погибли.
Одна за одной.
Они знали, как всё делать правильно.
Но этой ночью Лёха Косой вломился в квартиру Веры не как маньяк, а как взбешённый шумом и криками дебошир. Он напал. И сила пришла. Но так останутся следы. Тело. Кровь.
Полиция, расследования, выяснения. Если повезёт, пропавшую жиличку квартиры, в которой обнаружится изувеченный труп, тоже признают жертвой.
Сейчас впервые Вера порадовалась тому, что её мать не вынесла тяжести судьбы и спокойно спала на городском кладбище очень далеко от этого города.
Другие родственники давно отвернулись от их семьи.
И слава богу.
Вера спустилась к речушке, волоча по кочкам свой одноколёсный чемодан. Сняла испачканную одежду. Нагая, вся испещрённая свежими ранами, вошла в ледяную воду, принялась оттираться вырванной с берега жухлой травой, словно губкой.
Порезы от холода прекратили кровоточить. И боль в них затихла, замерзая вместе с телом.
Вера выбралась на берег. Достала из чемодана скомканную юбку и футболку. Собрала влагу кухонным вафельным полотенцем, тоже оказавшемся в куче вещей. Натянула одежду.
Пальцы плохо гнулись.
Организм жаждал сна.
Но теперь Вера боялась спать.
Она начала резать себя две недели назад. Бессознательно. Когда не управляла своим телом. Когда должна была отдыхать и набираться сил для работы.
Резать всем тем острым и опасным, что оказывалось вокруг. Не обязательно рядом с кроватью.
В прошлый вторник в её руках очутился канцелярский нож, которого вообще не было в квартире. Тогда она прекратила избавляться от острых предметов и грызть на ужин палки колбасы и буханки хлеба, как дикарка.
Не было смысла.
С этого всё пошло и у уже погибших ведьм. Алиса, Дарина, Лариса, Милана, Ольга и Тамара в итоге прикончили сами себя. Во сне.
Седьмая ведьма Вера была последней. Из тех, о ком знала.
Она пробовала обмануть наваждение. Ставила будильники, чтобы просыпаться каждые полчаса. Прекращать самобичевание прежде, чем оно зайдёт слишком далеко.
Она не могла позволить себе умереть. У неё была работа.
Но от усталости и рваного тревожного сна разум Веры измучился, износился, размяк. Силы иссякали.
И без того худая, она стала ещё меньше, словно больная анорексией или побывавшая в концентрационном лагере.
Ведьмам очень нужен сон. Время, когда сознание отделяется от тела и напитывается энергией, так необходимой для их работы.
Ведьмы очень выносливы и очень сильны. Если достаточное время спят.
Вера пристроилась на стылой земле, сунула под голову ворох одежды из чемодана, и провалилась в забытьё, словно в разверзающуюся пропасть.
Она наблюдала с дороги. Город вокруг продолжал спать. Только работники завода на далёких холодных улочках пробирались к промзоне, словно муравьи к муравейнику. Они брели в другую сторону. Тянули за собой невесёлые мысли, придавленные житейскими проблемами к земле.
Мост вёл к вокзалу. А в этот город редко кто приезжал.
И выбраться из его безысходности тоже выходило редко.
Выждав около четверти часа, она спустилась по покатому оврагу. Туфли пришлось снять, чтобы не подвернуть ногу. На сегодня травм довольно.
Она осторожно приблизилась к Вере.
Сейчас та смотрелась ребёнком. Тощая и жалкая, ненужная никому. И совершенно беззащитная.
Она внимательно огляделась. Берег реки был завален мусором. Ветер гонял смятые цветастые обёртки, пластиковые бутылки покачивались на воде вместо покинувших город уток.
Она прищурилась и подобрала в жухлой траве зазубренную по краям и проржавевшую до крошева крышку консервной банки. Усмехнулась.
Подкралась к спящей и вложила оружие в её окоченевшие пальцы.
Встала в изголовье, за распотрошённым одноколёсным чемоданом.
Причинять вред не обязательно другим. Можно и себе. Но если склонности нет, то лишь неосознанно.
Лишённая сил Вера уже не могла сопротивляться. Рука послушно поднялась, замахнулась. Первый удар срезал куски плоти с шеи, и неровные впадинки быстро заполнила кровь.
Рука замахнулась опять.
Ещё раз.
Снова.
Рваная рана расширялась, росла, через неё из седьмой и последней ведьмы уходили ещё остававшиеся крупицы сил, волоча за собой на буксире жизнь.
Умирающей Вере снилось прошлое.
Её отец был замечательным и очень добрым человеком, когда не пил. И он почти не пил, на самом деле это было правдой. Вера видела отца пьяным (и страшным!) всего трижды за всю свою жизнь.
В первый раз он убил табуреткой их кошку Юлу.
Во второй толкнул маму со всей силы на раскалённый докрасна мангал с пылающими и искрящимися брёвнами.
В третий разбил головой дяди Ромы панорамное окно торгового центра.
Потом оказалось, что отец пил не трижды за Верину жизнь. А довольно часто. Просто не дома. Не рядом с близкими людьми.
Он уезжал в далёкие районы, а иногда даже и в другие города. Откупоривал бутылку. Физическую, полученную в магазине от ни о чём неподозревающей продавщицы, и эфемерную, внутреннюю, в которой таился злой джинн.
На суде, в который почти не получалось поверить, Вера, тогда восемнадцатилетняя, узнала, что её отец до задержания убил двадцать восемь человек. Мужчин, женщин, стариков и старух, даже одного маленького мальчика. Кстати, именно из-за него отца в итоге нашли и поймали.
Самым страшным для Веры оказалось то, что папа прекрасно помнил, что творил выпивая. И выпивал, чтобы такое творить.
Отец Алисы выслеживал большегрудых, похожих на кукол Барби, блондинок. Он дожидался, пока они выйдут на прогулку в красных туфлях. Отец Алисы убивал и насиловал только женщин, обутых в красное. Именно в этом порядке. Сначала убивал, а потом насиловал.
Отец Дарины похищал полненьких старшеклассниц. Он держал их в подвале дачного дома, полученного в наследство от дедушки и настолько запущенного, что никто и никогда не ездил туда даже летом. Этих девочек он морил голодом. Его жертвы все умирали от голода. Все пятеро.
Отец Ларисы душил одиноких пенсионерок в их собственных квартирах. А перед тем, представляясь соцработником, приносил им продукты и слушал их истории о прошлом. Он дружил по полгода, а иногда даже дольше, с каждой из своих одиннадцати жертв.
Отец Миланы и Адриана расстрелял из автомата детей в школе, в которой пятнадцать лет проработал охранником. В день, когда его уволили.
Мама Ольги убивала младенцев в роддомах. Она была медсестрой. Её маленький сын умер во сне, и мама Ольги была уверена, что его удавила подушкой соседка по палате. Она никому не говорила об этом. Просто, вернувшись из своего очень короткого декрета, начала мстить.
Отец Тамары отнимал жизни у своих жён. Так, что это выглядело несчастными случаями. Настолько правдоподобно, что его не подозревали. Ему сочувствовали. Возили его по непроложенным дорогам в забытые богом деревеньки к бабкам-шептуньям, снимающим проклятья, и вешали на шею амулеты из кроличьих лапок.
Только его собственная мать знала правду. Потому что сама прогоняла от страждущих проклятия. Когда-то.
Алиса, Дарина, Лариса, Милана, Ольга, Тамара и Вера познакомились в группе психологической реабилитации. Вместе проходили тренинги и рассказывали свои истории, чтобы освободиться от них и жить дальше. Дочери серийных убийц.
Все они хотели забыть о том, что творили их родители. Хотели, чтобы забыли другие.
Все, кроме Тамары.
Это её бабушка оказалась ведьмой. Той самой ведьмой, из лона которой когда-то родился настоящий, реальный, а не сказочный Синяя Борода. Тамара была единственной, кто долго знал о том, что творит родитель на самом деле. Отца Тамары единственного поймали не полицейские. Его убила родная дочь.
Защищаясь. Спасая свою четвёртую мачеху.
Только после этого ей поверили.
Тамара была самой молодой из них. Ей было пятнадцать, когда они все познакомились. Тамара была направлена в группу реабилитации насильно.
Она не хотела реабилитироваться.
Она хотела защищать жертв от маньяков.
Бабушку Тамары они хоронили уже все вместе, спустя два года. Ту самую ведьму, научившую их ритуалу. Изменившую их естества. Подарившую им умение распознавать их. Провоцировать. И истреблять.
Их – мужчин и женщин, в которых засела мысль причинять вред.
За пять лет Алиса, Дарина, Лариса, Милана, Ольга, Тамара и Вера стёрли с лица земли больше полусотни маньяков. Они колесили по городам и странам. Их сложно было заподозрить в чём-либо. Они знали, как сделать так, чтобы нежелательный субъект по-настоящему исчез. Рассыпался в прах, иссушенный ядом мысли причинять вред, которая его одолела.
Семь ведьм отдали свои души во спасение других. Отдали самих себя.
И тогда она, мысль причинять вред, воплотилась в реальность. Ей надоело терять своих доноров. Она решилась избавиться от помех, заставить каждую из семи ведьм причинить вред самой себе.
Зазубренные края консервной банки наконец-то располосовали сонную артерию, слабеющая от потери крови рука упала на мёрзлую землю.
Воспоминания затухали.
Отчаянный дух уже не поддерживал в теле шёпот тех, кто остался жить, благодаря их работе. Кто уцелел.
Через пять минут седьмая ведьма умерла.
В трёх километрах на запад лежал на рельсах зверь. Он уже слышал приближение поезда. Земля дрожала. Пепельные, замёрзшие травинки танцевали погребальный танец зверевой тоске. Шерсть в уголках его глаз намокла, и к ней приклеилась пыль высохшей земли.
Сестра зверя была чудовищем, пожиравшим людей. Он не имел права мстить за неё. Она оказалась даже хуже их отца, помутившегося умом от отчаяния. Она была настоящим монстром.
Зверь опустил тяжёлые веки.
Машинист в кабине стальной махины со смертоносными, как гильотина, колёсами не сможет его увидеть. Днём зверя не было видно даже тем, кто спокойно зрел его по ночам.
Безымянная собачка в распахнутой настежь квартире затаилась под ванной, в самом далёком, сыром и заплесневелом уголке . Она испугалась криков и оглушительных сирен, топота одетых в форму ног, растущей толпы за окном. Она не могла отделаться от запаха крови, просочившегося в её тело и терзавшего инстинкты.
Далёкие предки безымянной собачки были волками…
Звонил стандартной мелодией на последние проценты батареи упавший под сиденье кнопочный телефон в разбитой машине такси. Его разлетевшийся в пыль владелец не всегда брал плату за проезд деньгами. А жертвы не жаловались из-за стыда. Их стыд защищал его, словно рыцарская броня.
Сегодня на рассвете, за две минуты до смерти, водитель такси впервые понял, что не только стыд может заставить его жертв молчать. Мысль причинять вред, спланировавшая с крыши девятиэтажки, получила развитие в его голове. Стала объёмнее и глубже.
Она сделала несколько шагов от трупа седьмой ведьмы, и улыбнулась рассвету. Кости срослись, кожа стала гладкой и бледной, совершенно ровной, нетронутой.
Она снова свободна. Вольна́ выбирать из целого мира, кому подарить себя, кому отдаться, с кем стать единым целым. С кем породить детей, чтобы отпустить их искать своё пристанище среди прочих.
Их так много всюду. Подходящих людей. Готовых принять мысль причинять вред и дать ей приют. Готовых стать её руками.
Кто-то вёз по мосту над её головой что-то вроде тачки, которая подскакивала на выбоинах.
Она выглянула и заметила заспанного патлатого работника в оранжевом жилете поверх синего комбинезона. Он остановился, с любопытством и злорадством рассматривая разбитую машину, смявшую бампер о бетонное ограждение.
Он ненавидел всех тех, кто устроился в мире лучше него. Гребущих лёгкие деньги лопатами таксистов – в первую очередь. Ведь ему приходилось поднимать лопатой только мусор, а мусору не выкатишь двойной тариф, от него не получишь на чай.
Ничего, теперь пускай этот скот-водитель несёт свои накопленные деньжищи ворам в техсалоне. Этим сволочам, которые…
Мысль причинять вред прищурилась, принюхалась.
И очень обрадовалась.
Опала туманом, поднялась невидным маревом, просочилась под одеждой, скользя по немытому телу злобствующего человечка. Угнездилась, свила себе удобное ложе в голове Артура Гурабова. Растеклась по его чувствам, подзуживая, распаляя желания, едва прорисованные, нечёткие, размытые. Ростки из обиды и недовольства.
Они дадут пышные цветы, которые украсят десятки могил на окрестных кладбищах.
Мысль причинять вред захватывала Артура, подчиняя себе его волю.
* * *
Егор не выспался, потому что в соседнем дворе с утра выли сирены – то ли полиция, то ли «скорая помощь», и не одна. Егора не особо интересовали такие вещи. Он не ассоциировал себя с этим районом, с этим маленьким городком. Он приехал, чтобы продать квартиру почившего дядьки, которого никогда не видел, но у которого не оказалось ни детей, ни жён. В такой дыре поиск покупателя занял почти три месяца. Но завтра наконец-то можно будет вернуться в столицу.
На свалившуюся с неба сумму, пусть и не особо значительную, они с Маринкой устроят наконец свадьбу. Маринка была на седьмом месяце беременности и твердила о свадьбе постоянно. Егор не то чтобы был против. Просто не имелось свободных денег.
Выходит, Маринка – колдунья. Свела в могилу далёкого дядьку, чтобы заиметь вожделенное пышное платье и фату, – посмеивался Егор.
Уехать от капризной беременной невесты под благовидным предлогом – лучший подарок от незнакомого родича, даже круче, чем свадебный бюджет.
Хотя на самом деле Егор по Маринке соскучился.
Он зашёл в приложение, чтобы включить GPS-трекер перед вечерней пробежкой, когда на почту пришли билеты. Отправление в 15.43 с местного вокзала, семь часов в пути. Егор отослал купившей дядькину квартиру девчонке сообщение, что освободит квадратные метры в три. Включил музыку в наушниках. И побежал в последний раз по здешним неживописным улочкам к лесопосадке, где хотя бы не воняло рыбоперерабатывающим заводом, расположенным неподалёку в промзоне.
Городок отпускал Егора нехотя. Днём на мосту образовалась пробка из-за разбившейся машины такси, в магазинчике шушукались о каком-то убийстве, чуть западнее сошли с рельсов два вагона товарняка.
Егор бежал, ускоряя темп в такт грохочущей музыке. Пронёсся мимо собирающего мусор у баков работника в оранжевом жилете поверх синего комбинезона.
Артур Гурабов распрямился, швырнул надорванный и щерящийся рыбьей требухой пакет в бак. Разжиревшие свиньи окрестных домов даже мусор не могут вынести по-человечески.
Он проводил бегуна в белоснежных кроссовках, модной куртке и дорогих беспроводных наушниках прищуренным недобрым взглядом. Нездешний парень, про каких теперь принято говорить «мажор», направлялся к лесопосадке.
Артур облокотил свою лопату с широким пластиковым совком о вонючий ненавистный бак. Прошёл вперёд. Взял в траве увесистый прут арматуры. Скинул яркий жилет и повесил на сук высыхающей берёзки.
Насвистывая мелодию из детства, побрёл за бегуном вслед, лаская и поглаживая до довольного урчания мысль причинять вред, поселившуюся у него в голове…
С Артуром она чувствовала себя отлично ещё целых три года.
Больше никакие ведьмы не пожирали её маньяков.
Можно было веселиться вволю…
Отсутствие Егора очень порадовало тучную склочную тётку, пожалевшую денег на нижнюю полку в купе. Её сына Артур Гурабов убьёт только следующим летом…
Ваш лайк (и доб.в библиотеку) осчастливит автора (ссылка)
