Когда у героя почти не осталось сил

К флэшмобу "Герой устал" от Дарьи Нико:

Есть ли у вас отрывки, показывающие как устал ваш герой или герои? Как они теряют последние капли сил и когда их сознание и воля уже на грани?

Я, пожалуй, начну с фрагмента последней главы "Дочери Хранительницы". Путешествие Таньки по Британии подходит к концу, она уже добралась до Тинтагеля, где ее саму и ее друзей приняли на борт парового корабля "Модлен". Позади не только тяжелая дорога, но и еще более тяжелая потеря: жуткая смерть совсем недавно обретенного друга -- Робина Доброго Малого. Конечно, Танька очень устала. Правда, бороться ей уже не с кем и не за что: первоначальная цель достигнута (вызволена из плена подруга), а новая (спасти Робина) уже недостижима. Можно, правда, подарить умершему другу новую жизнь в легенде -- но боль от этого едва ли утихнет.

Моряки невероятно радушно встретили и Таньку, и ее подруг, и рыцарей, не говоря уже о мастере Сигге, повстречавшем на «Модлен» нескольких добрых знакомых. Немножко подпортил всё капитан, попытавшийся окружить Таньку якобы подобавшими ей императорскими почестями. Конечно, ей быстро удалось отвоевать и ужин за общим столом, и даже место в одной каюте с Орли и Санни, но неприятный осадок на душе все равно остался. Наверное, потому-то и вышло, что, перебравшись к подругам, Танька тихо уселась напротив них и погрузилась в задумчивое молчание. А те, ничего не замечая, бурно вспоминали мерсийские и думнонские приключения. Орли радовалась, что ей за всё путешествие так ни разу и не пришлось ехать верхом. Оказалось, она сиживала на лошади всего два раза в жизни, а с седлом и вовсе познакомилась только на Придайне. Санни понимающе кивала подруге: сама она верховой езде была обучена, но лошадей побаивалась. С какой же благодарностью смотрела теперь Танька на Санни, представляя себе, как та, преодолевая страх, ездила ради нее в англскую деревню!

Спустя некоторое время, так и не найдя в себе сил включиться в разговор, Танька тихонько вышла из каюты и поднялась на палубу. Побродив немного, она прислонилась к мачте и долго смотрела, как из трубы «Модлен» одна за другой вылетали оранжево-красные искорки. «Почему люди связали с именем Робина холодные и тусклые болотные огоньки? — думалось ей. — Робин — он ведь был совсем другим — вот как раз таким, как эти искры, теплым и ярким!»

А тем временем искорки, подхваченные полупрозрачным дымком, устремлялись в небо и терялись среди сиявших на нем многочисленных звезд. Казалось, они и сами становились звездами. И так же, как искрам находилось место на небе, Робину, конечно же, должно было найтись место среди звездного народа.

Задумавшись, Танька безотчетно достала из-за пазухи птицу-свистульку, так же безотчетно поднесла ее к губам, и свистулька вдруг послушалась — испустила чистую звонкую трель. А в следующий миг за Танькиной спиной послышался радостный голос Орли:

— Так вот ты где, Этнин, — а я тебя ищу, ищу! Пошли к нам вниз, холмовая!

И еще один персонаж цикла "Камбрийский Апокриф" (а формально -- и канона Коваленко тоже)  -- Танькин брат Владимир (Ладди). Еще недавно легат гарнизона крепости в Мемфисе, он вынужденно оставил службу из-за навалившейся на него тяжелой болезни. Усталый ли он? Обессилевший? Ну можно сказать и так. Правда, это усталость и бессилие от повторяющихся приступов тропической малярии. В приводимом ниже эпизоде из первой части "Большого путешествия" мы застаем Владимира на корабле, который везет его на родину из Египта.

– Ну так и что? – тут же возразил сэр Маэл-Дун. – Разве военные откажут в помощи племянникам императрицы Анастасии?

Мэтр Кай неуверенно пожал плечами и снова погрузился в размышления. Зато внезапно оживился Ладди.

– Не дело это, – заявил он, брезгливо поморщившись. – Пользоваться родством для решения текущих проблем – это наживать куда бо́льшие неприятности в будущем – и не только себе. Дурной пример, как известно, заразителен.

Не раздумывая, Танька согласно кивнула. Уж тут она была совершенно солидарна с братом.

Сэр Маэл-Дун тихо вздохнул. Пожилой моряк недоуменно посмотрел сначала на Ладди, потом на Таньку и молча пожал плечами. А мэтр Кай вдруг кашлянул, а затем осторожно произнес:

– Послушайте, великолепная. Тут ведь речь идет не о только о вас с сэром Владимиром. Судьба пяти девушек зависит от этого послания.

– Из-за меня и так сорвали яхту с патрулирования, – раздраженно откликнулся вместо Таньки Ладди. – Открыли для непрошеных гостей подход к гавани! Ну вот скажи, почтенный мэтр: разве оно того сто́ит?!

– Так вы ведь не вправе распоряжаться своей жизнью, великолепный, – спокойно ответил мэтр Кай. – От нее слишком многое зависит – и в Британии, и не только.

Ладди тяжело вздохнул, махнул рукой – а затем медленно опустился на кровать. Внезапно Таньке почудилось, что на его лбу выступила испарина.

– Тебе нехорошо? – встревоженно спросила она.

Ладди с видимым усилием улыбнулся.

– Пустяки, Танюш, – тихо произнес он. – Сейчас у меня приступы куда слабее, чем были поначалу.

– Ну вот, – старательно подхватила Танька. – А в гленском госпитале тебя совсем поставят на ноги.

Лицо Ладди внезапно помрачнело.

– Эх, сестренка... – вымолвил он с досадой. – Дело же не в болезни! Просто... Знаешь, мне всю жизнь приходится доказывать, что я чего-то сто́ю сам по себе, а не только как сын императрицы!

Вздрогнув, Танька испуганно уставилась на Ладди. Таким – удрученным, подавленным, почти отчаявшимся – брата она не видела никогда. Помнила его Танька совсем другим – сильным, веселым, уверенным в себе – и невероятно заботливым. А еще – всегда очень разумным в своих поступках. Как же не походил нынешний Ладди на прежнего: сейчас он, похоже, вообще не следил за своими словами!

То ли смятенные чувства отразились у Таньки на лице, то ли, как не раз уже бывало, ее подвели опустившиеся уши – хотя сейчас-то они вроде бы были надежно спрятаны под прической – то ли просто так уж совпало, но Ладди словно прочитал ее мысли. И тут же, чуть усмехнувшись, подмигнул ей:

– Не бойся, Танюха, никто моих печалей не узна́ет! Ты ведь о них рассказывать не станешь, правда же?

Танька машинально кивнула – и замерла, лихорадочно пытаясь понять услышанное. Как это «не узнает», если слова Ладди уже успели услышать и мэтр Кай, и сэр Маэл-Дун, и пожилой моряк?! Лишь спустя некоторое время она сообразила: да ведь Ладди, заговорив с нею, перешел на русский язык! Значит, на «Махе» никто, кроме Таньки, не смог бы понять его слов! Ну, может быть, кое-что разобрал бы этот новый оруженосец, Здравко, – но того в каюте сейчас все равно не было. И при этом то, что Ладди говорил сейчас именно по-русски, явно не было случайностью!

Осознав это, Танька облегченно перевела дух. Получалось, что брат все-таки не совсем потерял контроль над собой, что он продолжал вести себя более или менее разумно, – и это не могло не обнадеживать.

– Я ничего не расскажу, конечно, – быстро проговорила она. – Но... Ладди, пожалуйста, не забивай себе голову такими мыслями!

Ладди не ответил. Вытянувшись на кровати, он лежал неподвижно с полуприкрытыми глазами, и на его желтом, как воск, лбу блестели крупные капли пота.

– Ладди?!.. – растерянно прошептала Танька.

Тот медленно шевельнулся, затем распахнул глаза. Только сейчас Танька обратила внимание на странный желтоватый цвет их белков. «Ну да, симптомы малярии: желтушность глазных яблок, озноб, лихорадочное состояние...» – мелькнула в ее голове запоздалая мысль.

Между тем Ладди с усилием приподнялся. Затем попытался сесть на кровати. Получилось это у него лишь со второго раза – да и то не без Танькиной помощи. А усевшись на постели, первым делом Ладди вымолвил:

– Танюш, дай-ка плед, пожалуйста. Холодно что-то.

Кивнув, Танька сама набросила плед ему на плечи, аккуратно поправила – а про себя ужаснулась: тело брата прямо-таки горело огнем.

– Ага, теперь другое дело, – с трудом проговорил Ладди, постукивая зубами, на мгновение изобразил на лице подобие улыбки, а затем продолжил с досадой: – Эх, Танюха... Зря я, выходит, радовался: опять эта дрянь вернулась!

– Вылечим, – стараясь говорить как можно увереннее, отозвалась Танька. – Слышал же: мэтр Кай привез тебе гленский полынный эликсир. Проверенное средство!

Разумеется, она сказала сущую правду. Умолчала лишь о малом: до сих пор полынный эликсир применяли только на Придайне, где малярия вызывалась другим видом паразита и протекала более легко. Впрочем, Танька и в самом деле очень надеялась на это лекарство – даже несмотря на то, что в мамином справочнике ни о полыни, ни о малярии не было написано ни слова. В конце концов, как бы то ни было, а в мире маминого Учителя препараты полыни действительно помогали от тропической малярии. И неважно, что гленские врачи совместно с «естественниками» потратили несколько лет на поиски подходящего вида полыни, облазив и Придайн, и Эйре, и даже континент. Ведь нашли же в конце концов!

– Конечно, вылечим, – снова повторила Танька для пущей убедительности.

Ладди с усилием кивнул ей. Затем он тихо пробормотал:

– Дай-ка я опять прилягу, Тань. Видишь, совсем ленивым сэр Владимир сделался... – и с этими словами медленно опустился на кровать.

– Ты подремли, Ладди, – шепнула Танька, дотрагиваясь до его лба. Тот был по-прежнему горячим и мокрым от пота.

В ответ Ладди чуть заметно покачал головой.

– Не получится. Проверено уже, – тоже шепотом откликнулся он, а потом вдруг задумчиво добавил: – Занятно как выходит, Танюха... Полынь и сын правительницы, возвращающийся домой из далекой страны... Есть, Тань, одно старинное предание – в том, другом, мире. Будто бы сын вождя одного степного племени нанялся со своим войском на службу к королю горной страны. Будто бы прожил он там много лет, став знаменитым полководцем. А потом явился к нему с родины брат и позвал домой. Знаешь, как брат уговорил его вернуться?

– Не-ет... – озадаченно откликнулась Танька: история эта оказалась для нее совершенно незнакомой.

– Сын степного вождя очень долго не поддавался уговорам, – продолжил рассказ Ладди, – ведь у него в горной стране было всё: и слава, и почет, и несметные богатства. Но потом брат подал ему сухую ветку полыни, привезенную из родных краев, – и тот вдохнул ее аромат... И сразу стало ему не нужно ни почестей, ни богатств на чужбине...

Договорив, Ладди устало улыбнулся и прикрыл глаза. Танька наклонилась над ним и замерла, с тревогой вслушиваясь в хриплое, тяжелое дыхание. Затем, немного выждав, она тихо позвала:

– Ладди!..

Тот слегка шевельнулся.

– Сейчас, Танюш, – подожди немножко... – пробормотал он. – Я отдохну чуточку...

– Хорошо-хорошо... – поспешно откликнулась Танька. Теперь она слегка успокоилась: по крайней мере, брат оставался в сознании. А успокоившись, задумалась над услышанным от него рассказом. Может быть, Ладди вспомнил ту историю неспроста? Может быть, он пытался таким вот странным образом намекнуть, что вовсе не против вернуться домой? Догадка эта сначала показалась Таньке такой правдоподобной, что мысленно она возликовала.

И почти сразу же себя одернула. Что бы там ни говорила на своих лекциях мэтресса Нион, а пытаться выстраивать логические цепочки из разрозненных фраз – последнее дело. Просто потому, что люди далеко не всегда последовательны, что в мыслях, что в поступках, – даже когда они совсем здоровы. Да и сходство между историями Ладди и неведомого степняка не стоило преувеличивать. Не была для Ладди полынь никаким приветом с родины – и не могла им быть: не рос этот вид на Придайне. Вот если бы Танька привезла ему веточку терновника или вереска...

– Рассказать тебе о доме? – вдруг предложила она.

Ладди едва приметно кивнул.

И Танька заговорила. О зеленых сланцевых крышах над белыми домами Кер-Сиди. О горьковатом запахе торфяного дыма очагов. О ветряках, без устали машущих растопыренными крыльями дни и ночи напролет. О широкой Туи, неторопливо несущей свои воды в кажущийся бескрайним Абер-Хенвелен, и о пронзительных голосах кружащих над нею чаек. А потом – о семье. О вечно занятой неотложными делами маме. О Тристане, по-прежнему разрывающемся между Университетом и Советом Ордена Милосердия, – так уж повелось, что Ладди всегда называл отчима по имени, словно старшего брата. О сделавшейся совсем старенькой, но всё еще бодрящейся нянюшке Нарин. Даже о домашних любимцах, белых хорьках-мышеловах Рикки и Тикки, – и то не забыла. А Ладди слушал ее и блаженно улыбался.