Начало "Ключей зимы"

Пролог. Большой Соловецкий Остров, 1703г

Савва Нос проснулся в темноте от холода, и с каждым мгновением ему делалось всё обиднее от того, что он снова заперт в этой проклятой келье, в этой постылой жизни. Он так отчётливо видел эту карту, что мог бы её по памяти зарисовать, но для того надобно было выпросить у келаря кусок бумаги, а уголь можно украсть из печи. До тех пор карта, страшно подумать, могла вовсе стереться из его памяти. Савва мстительно подумал, что мог бы изобразить свою карту на свежепобеленной стене, но отказался от этой мысли хотя бы потому, что это была тайна!

Зазвонили к Первому часу, время подниматься и, не продирая глаз, спешить на молебен, где в это время согреться можно лишь близостью многих тел, стоящих бок о бок, да их совокупным дыханием. У Саввы замёрзли ноги, но вместо согласного гудения «Аз же мно́жеством ми́лости Твоея́, вни́ду в дом Твой, поклоню́ся ко хра́му свято́му Твоему́, в стра́се Твое́м. Го́споди, наста́ви мя пра́вдою Твое́ю, враг мои́х ра́ди испра́ви пред Тобо́ю путь мой» он, стоя в исподи головой1, повторял про себя два заветных слова, которые придавали смысл его ночному видению, хотя и смысл был ему ещё неясен. «Ключи зимы»! И он всё явственнее и резче видел перед собой изображение, посланное его разуму неизвестно кем, но уж точно не без причины.

Савву, по правде говоря, ни к одному делу годным не считали. Ни соль варить, ни колокола лить, куда уж там корабли строить… Корабельные ученики держали себя гордо, знали, что государю потребны, отменно задирались, и противоречить им не смей: руки у них сильные, к топорам привыкли. Сегодня, когда оттрапезничали после Первого часа, ему велено было по кругу лошадей водить, что хлебное тесто месят.

Теста в монастыре потребно было много: и для прокорма братии, и белое — на продажу паломникам освящённая сдоба. Целое хозяйство заведено для обслуги печей, Савву пытались было пристроить к истопнику, но тот слёзно молил избавить его от «блажного», потому что ремесло ответственное, кому попало в руки давать не след.

Лошади, ко всему равнодушные клячи, как и Савва, ни на что больше не годные, монотонно плелись по кругу, толкали перед собой жердь, соединённую с валом, на который надеты были лопасти тестомеса. Это была самая скучная работа из всех, куда его наряжали. Зато… зато под ногами был истоптанный в крошево песок, а в руках хворостина, и Савва наконец получил возможность овеществить свою ночную грёзу.

Это была настоящая кормщицкая карта! Любопытный саввин взгляд прослеживал береговые извивы, и перед его внутренним взором воскресали долгие песчаные кошки2 и злобно ощеренные каменистые корги3, коварные поливухи, баклыши и бакланы, увенчанные пеной, обледеневшие, встающие из чёрной воды, такой твёрдой, что тоже почти каменной. Там внутри, в направлении на шелонь4, стоял крестик, нарисованный жирно, словно отмечал нечто важное. Карта была подписана, но языка этого он не знал. На самом деле Савва едва читал на церковно-славянском и не был любимцем у диакона, обучавшего годовиков грамоте.

Он взвыл, потому что ухо его привычно скрутили заскорузлые пальцы. Иеродиакон Флор, идя через двор по какой-то надобности, увидел, что кони встали, и кроме наказания болью Савве пришлось выслушать долгую стыдобу за оставление братьев без хлеба насущного.

Савва понимал, что упрёки на него сыплются заслуженные, хоть и чрезмерные — не так уж долго простояли без присмотра эти подлые клячи, а только постарался незаметно затереть ногой свои художества. Знал, что идёт война со шведом, и что в Архангельске многие иностранные суда стоят, мало ли какой ушлый швед прикинется добрым гостем, чтобы государевы тайны выпытать. Двух лет ещё не прошло, как у острова Линский Прилук отогнали шведскую эскадру5, а о прошлом годе в августе сам Государь сюда жаловал на тринадцати кораблях, с архимандритом Фирсом6 долго говорил, и Савва слышал, что и архимандрит от Государя, и Государь от архимандрита получили всё, чего желали, а самого Савву тогда взяли на Большой Заяцкий остров, где государевой волей возводили деревянную церковь.

* * *

Когда шёл с Шестого часа через главный двор, мощёный лещадью, узрел невиданное: через тот же двор к палатам архимандрита шёл офицер. Настоящий, ещё не старый, в ботфортах и с саблей, в мундире зелёного сукна с красными отворотами. И шляпа треугольная на нем. Парика нет, волосы на затылке лентой связаны. Просто так по своим духовным надобностям такие гости здесь не бывали: государевым делом запахло. Любопытство Саввы в этот день было настолько сильно, что подсказало ему хитроумный план: заодно можно было разжиться куском кожи или даже бумаги настоящей, чтобы зарисовать тот остров, покуда в памяти свеж.

После трапезы, котору надлежало вкушать в молчании, подольстился к старому шведу, учёному человеку, безобидному подслеповатому недотёпе, жившему при обители и писавшему в книги всякие чудные вещи про погоды, птиц, зверей и букашек, про поморские обычаи, про особые словечки, какие нигде более на Руси не услышишь. Словом, был Карл Иванович такая же неприкаянная душа, как сам Савва, и на Большой Заяцкий Савву тогда он же брал, Савва того забывать не собирался. Швед и выпросил Савву к себе на вечер очинять перья. Заодно брат келарь велел Савве печи у шведа прочистить. Словом, надолго, и это было хорошо.

Часть I.Замысел

1. Вараксин

Архимандрит принял капитана Вараксина сразу, как только служка положил перед ним подписанное Государем Повеление о всемерном содействии. Хозяин, облачённый согласно чину в чёрное с красными скрижалями, некоторое время смотрел на гостя, составляя о нём собственное мнение.

Молод, но эти нынче все молоды, худы лицом и телом, ровно гончие псы государевы. С этаким рвением, с безуминкой, с истовым служением, каковое пристало скорее пред ликом Божьим, но время у нас новое. Истовые в этих самых стенах восемь лет против государевой армии сидели, государевых людей, пущенных на штурм, побивали, а после в петлях висели7. Истовых в Боге на памяти архимандрита в здешних краях в срубах жгли8. Тогда и думать не могли, что получим на царство истового государя. Апраксин, помнится, Федор Матвеевич той же породы. Долго не проживёт, пожалуй, если прежде не убьётся.

— Бумага сия не мне адресована, Григорий Фёдорович, — заметил он.

Вараксин кивнул согласно.

— Так и есть, Ваше Высокопреподобие, — ишь, выговорил и не запнулся. — Государь желал Владыке Афанасию отписать, однако Владыка нынче перед высшим престолом служит, а новый не назначен пока. Дело же не терпит, судьба государства решается.

Архимандрит рукой не махнул, но мысленно усмехнулся: эти все государством прикрываются, будто больше него в том смыслят.

— Так это в вашей власти, Ваше Высокопреподобие, порадеть означенному делу.

Порадеть-то можно. Если государь Пётр Алексеевич получает, что хочет, награждает по-царски. Другое дело, не видит он, Фирс Шарапов, особого смысла в этой затее. Чудны замыслы Петра Алексеевича, да мы уж удивляться устали. Делаем, помолясь. И то, о прошлом годе осенью два фрегата от Нюхчи до Повенца на Онеге протащили, тоже думали — дело невиданное.

— У воеводы-то были, Григорий Фёдорович?

— Был, Ваше Высокопреподобие. Всемерное содействие Алексей Петрович9 обещал. Теперь к вам вот перенаправлен.

— Обещать — обещал, а корабля не дал?

— Корабли нынче все для войны со шведом потребны. Государь велел возможности изыскать от местных поморских промыслов. Владения монастыря велики, велики и возможности. Но я от вас, Ваше Высокопреподобие, не корабля и не денег прошу, мне человек надобен. Шенстрём Карл Иоганн. Отпустите?

Архимандрит поджал губы, посмотрел на свечу. Надобности в учёном шведе он не испытывал, с чего бы и не отпустить, если просят, по государеву делу, но в его чине не след соглашаться сразу: пусть поуговаривает. Нас и Государь уговаривать не гнушается, и дорогими подарками жалует. Не в счёт ли этих подарков Вараксин этот требовать пришёл? Молод ещё.

— Шведу этому определено поселение в Соловецкой обители без права оную покидать. Поговаривали, что он для своего короля тут шпионил, и не только про травы и тварей вызнавал, но про фарватеры и течения, про берега и бухты. С поличным взят не был и вместо дыбы приговорён был к монастырскому житью, поелику Государь наш учёных людей ценит и привлекает на службу. А от Владыки Афанасия получена у нас уставная грамота…

Он прикрыл глаза и процитировал на память:

— … таковых на вселенную по своей воле с острова хотящих отходити да не отпустите, и за таковыми повелеваю погони крепкия посылать… Приказываю накрепко лодейщикам, и карбасникам, и богомольцам всем, чтоб без нашей общей воли никого утайкою с острова на вселенную не свозили…

— Так то «без нашей воли» сказано, а если на то будет ваша воля, то слову Владыки покойного нет противоречия.

Умны птенцы гнезда государева, хватки, речь на всяких языках разумеют, науку мореходную, математику. Новую Россию на плечах своих поднять мыслят.

— Не из новгородских ли Вараксиных будете? В Бархатной книге числитесь?

Вараксин кивнул сдержанно.

— Знатная фамилия, — архимандрит выдержал паузу. — «Варака» по-местному, по-поморски — отдельно стоящая скала, отвесный утёс. Многие удары на себя принимает. Ну бери своего шведа, если своей волей с тобой пойдёт. Если откажется, приказать ему не могу, тут он в мире живёт, а здоровьем слаб. Не по вашему делу человече.

* * *

В келье у шведа было темно, горела сальная свеча, а против нее стояла бутылка с водой: свет проходил насквозь и чудесным образом делался лучше, при нём можно было читать и писать. Немало, учитывая, как подслеповато сощурился хозяин кельи на гостя: этакая птица сюда на памяти Карла Иоганна Шенстрёма не залетала.

— Офицер?

— Григорием Вараксиным меня звать, герр Шенстрём, и я к вам по государеву делу. Для начала выслушайте суть, а после скажите, что о том думаете. Послан я Петром Алексеевичем искать землю к северу для контроля северных морских путей.

— Что-то вроде Груманта?

— Грумант не наш. Грумант мы с норвегами делим и военные корабли наши держать там нам не позволено. Грумант для промысла, для торговли, для зимовок. Вот если бы что-то вроде Новой Земли сыскать да заселить его нашими людьми, как ту же Новую Землю в свое время самоедами заселили. Был бы у нас форпост в Арктике.

— Это не будет выгодное приобретение, — задумчиво сказал швед. — Большую часть года водные пути недоступны, условия жизни суровы. Люди, поселившиеся там, своей ли волей или по принуждению, окажутся отрезаны от мира и предоставлены сами себе. Навигация в тех широтах возможна только в летние месяцы. Даже северные народы едва ли выдержат такой способ существования… Господь желает видеть эту землю свободной от человека.

Вараксин нетерпеливо махнул рукой:

— Русский человек существо невероятное и выживает везде, поскольку живёт не для радости — так ни в одной земле не живут! — не во славу божию, а назло, но так далеко мы не смотрим. Первое дело — есть ли хоть малый шанс эту землю сыскать?

— Вы же, офицер, слова «нет» не понимаете? Как и государь ваш. Впрочем, если вы желаете отыскать остров Буян, — он произнёс «Буйян», — из русских сказок, а на нём Алатырь-камень, под которым лежат ключи зимы…

В тёмном углу громко упала кочерга, Вараксин дрогнул лицом, но это был всего лишь мальчишка, голый по пояс и перемазанный сажей.

— На полночь от Груманта есть земля!

Белёсые брови Шенстрёма поползли вверх.

— Откуда ты знаешь, Савва?

— Видел, вот как тебя. Нарисовать могу.

— Пусть нарисует! — немедля загорелся Вараксин. — Дайте ему бумагу какую-нибудь или пергамента кусок, хоть бересту…

Парень пододвинулся к столу, послюнил карандаш, выданный ему шведом, и принялся за дело.

— Буковки там ещё были, — бормотал он, — но я таких буковок не знаю, буковки написать не смогу.

Он и не закончил ещё, как Вараксин выхватил рисунок и впился взглядом.

— Откуда знаешь? Где видел?

— Во сне.

У Вараксина опустились руки.

— Что ж ты, дурень, и меня за ровню держишь?

— Сегодня и видел, весь день повторял, чтоб не забыть.

— Может ли быть такое? — спросил офицер у шведа.

Тот пожал плечами:

— Чудны дела Господа. Не на схожие ли резоны опирался Христофор Колумб? Господь любит безумцев, хотя безумцы мало с ним считаются… Вот вы, герр Вараксин, определённо безумец. Теперь я размышляю, достаточно ли безумен я сам.

— Так, — Вараксин сел к столу со всей основательной вескостью. — Что вы там начали говорить про Алатырь-камень? Досказывайте.

— Байки о земле на полночь от Груманта время от времени всплывают в рассказах поморских рыбков и зверобоев. Часто это заключение делается по косвенным признакам: птицы летят не оттуда, рыбный косяк нарушает привычный ход. Кто-то был там да что-то видел, рассказал — да нынче умер… Вот всё таким образом. Что же касается Алатырь-камня, — тут Савва уши навострил, — это буквально калька с арабского Ал-Атыр, что означает Бел-Горюч. Почему он бел и каким образом горюч — материал для сказок, но история знает примеры, когда из сказки возникало научное открытие… хотя и не всегда то, какого желали. Известные земли в интересующих вас краях все открыты голландцем Виллемом Баренцем сто лет назад, оный же Баренц и Грумант открыл, назвав его на свой лад Шпицбергеном, землёй Острых гор. Но вы, герр Вараксин, должны непременно держать в уме, что даже великий Баренц, хорошо снабжённый и лучше всех знающий Арктику, был этой Арктикой съеден. И не он, я полагаю, последний.

— А что за ключи зимы? — не утерпел Савва. — Про них что-то знаете?

Старшие переглянулись.

— Легенда сходится в том, что под камнем тем лежит невиданное сокровище, коего все желают, но что именно — того я не доискался. Видишь ли, Савва, любая ценность относительна; ты, скажем, отдашь за неё бессмертную душу и жизнь до последнего вздоха, а кому-то — тьфу, пустышка.

Ближе к вечеру, когда Савве следовало отбыть на богослужение, Вараксин, слегка одуревший от шведовой учёности — и от умственного напряжения, потребного, чтобы привести обрушенную на его голову сумму знаний к знаменателю государевых нужд — спросил, что за отрок этот Савва, откуда он взялся и следует ли и его взять в экспедицию, ежели та состоится.

— Толковая ж карта, — удручённо сказал он. — Не была бы она на моих глазах нарисована блажным отроком, так счёл бы её за доказательство. Опять же, остров как будто есть, но где именно он есть? Привязки к известным землям я не вижу.

— Да, с привязкой проблема, — согласился Шенстрём. — Это же опять наугад по всей Арктике шарить. Что же до Саввы, отрок он любопытный. Начальство церковное полагает это за грех, но любопытные двигают мир. А мир нынче двигается, вы и сами жилы рвёте, толкаете его как те корабли «государевой дорогой».

— Всё началось в прошлом году, когда Государь Пётр, прибыв в обитель на тринадцати кораблях, повелел ставить церковь на Большом Заяцком. Нам с Саввой тогда позволено было туда поехать, записать и зарисовать для науки…

1В исподи головой — низко склонив голову (здесь и далее приведено толкование по словарю Б.Шергина)

2Кошка — песчаная отмель

3Корга — каменистая отмель или островок

4Шелонь — юго-запад.

5События отражены в романе Алексея Германа «Россия молодая» и в одноимённой экранизации романа.

6Архимандрит Фирс управлял Соловецкой обителью с 1689 по 1718 г.

7Соловецкое сидение, 8 лет осады монастыря, когда монахи обители отказались принять архимандрита-никонианца и успешно противостояли царской армии.

8Аввакум Петров, противник церковной реформы, сожжен со сподвижниками в апреле 1682 года в городе Пустозерске. В том же месяце умер приговоривший его государь Фёдор Алексеевич.

9Алексей Петрович Прозоровский, воевода Двинский и Архангелогородский, выведен в романе Алексея Германа «Россия молодая».