А вы помните эту жуть из детства?..

Ванечка почти заснул, утонул в дурманной неге под мамину сказку. Мама ушла, потушив лампу на тумбочке, и притворила плотно дверь. А Ванечка перевернулся набок и вдруг стало ему страшно.

Так страшно, что было нельзя даже немножечко пошевелиться, а не то что позвать на помощь.

Ноги Ванечки лежали неудобно, но двигать было ими нельзя ни в коем случае.

Дышать тоже следовало едва-едва. И только широко открытые глаза бегали на испуганном лице.

Плохо то, что левая ступня немного высовывалась из-под одеяла, там, внизу. Это значило, что с ней может произойти всё что угодно. Прямо сейчас.

Ванечка окинул тёмную, едва освещённую слабым светом далёких уличных фонарей, комнату. Ему не понравилась пластмассовая ракета на полке над столом, где остались раскраски и фломастеры после вечерней игры. Рисунок на корпусе ракеты, оказывается, напоминал глаза. Тёмно-красные, из едва различимых квадратиков, отражающих фары редких далёких машин там, внизу.

Они наблюдали за Ванечкой.

Но главная проблема была, конечно, не в ракете.

Она притаилась за спинкой дивана.

Ванечка перестал дышать совсем, напрягая уши, прислушиваясь. Но от напряжения кровь в голове зашумела, и стало только хуже. Так он может всё пропустить. Позволит ему напасть.

Мальчик попробовал расслабиться, но расслабиться не выходило.

Левая ступня мёрзла. Напоминала о том, как он сейчас уязвим.

Ванечка впился взглядом в полосы на коричневом ворсе диванной спинки. Что там, за ней? Какое оно и чего хочет?

Наверное, если бы оно показалось, стало бы легче. Мелькни над спинкой щупальце или красные, как у ракеты, глаза, и оцепенение спало бы. Ванечка смог бы заорать, вскочить, убежать из комнаты – к маме и папе. Его бы защитили, спасли.

Но оно было слишком хитрым. Оно выжидало.

Чтобы он уснул? Чтобы неловким движением выпростал из-под защиты одеяла ещё какую-то часть своего тела?

Маленький мальчик мучительно сглотнул и тут же испугался, напряг зрение и слух до предела, так, что что-то на задней части шеи, между плечами и затылком, начало даже неметь деревенея.

И ещё Ванечка понял, что ему мучительно нужно на горшок. Но этого ведь было нельзя! Нельзя откинуть одеяло совсем, да ещё и спустить ноги с дивана: туда, где за щелью над ковром притаилось оно. Никак нельзя в темноте сделать несколько шагов. Это совершенно невозможно. Придётся терпеть. До самого утра.

А терпеть выходило всё хуже.

На глаза навернулись слёзы.

Плакать нельзя. Даже не потому, что он уже большой мальчик. Просто это ведь громко. За мучительным всхлипом он может пропустить, как оно там шевельнётся, приготовится к прыжку.

Оно там.

Точно, там. Ванечка чувствовал его присутствие. Знал наверняка.

Если завтра рассказать об этом маме, она обязательно возьмёт Ванечку на руки и вместе с ним заглянет за диван, покажет, что там ничего нет. Ну конечно! Днём Ванечка даже и спрятаться там мог, сидеть тихо-тихо, хоть целых десять минут, пока его все ищут, например, в шкафу. Это ведь день.

А вот если так получится, что рассказ про ночь услышит папа, – он станет подшучивать. Но только папа может считать, что такое бывает смешным. В последний раз папа сказал, что оно действительно есть и со скуки ходит по квартире, а потом вдруг схватил Ванечку под столом за ногу так, что Ванечка подпрыгнул, до синяка ударил коленку о столешницу и разлил суп из всех тарелок разом на мамину скатерть.

А значит, папа того и гляди, даже если набраться смелости, вскочить и побежать без оглядки, сбивая мебель и наступая на игрушки, через коридор к ним, родителям, за помощью, – может взять Ванечку на руки, отчитать, принести обратно в кровать и уйти, плотно закрыв дверь. А то и добавить внушительно, что оно не трогает хороших мальчиков.

Чтобы Ванечка вёл себя как следует.

Но ведь уже поздно. Ванечка уже капризничал в супермаркете, уже недоел кашу, уже забыл сказать бабушке «спасибо» за шоколадное яйцо с игрушкой внутри, уже замазал кетчупом кухонный уголок, уже исчеркал фломастером штанину пижамы, уже снимал с головы шапку по дороге к подъезду, потому что от неё, вообще-то, чешется лоб! Ванечка нагрешил за свою недолгую жизнь так, что хватит до старости. Ничего не исправить.

И оно знает.

Оно, может, потому и пришло.

Занавеска на окне, там, вдали, чуть заметно колыхнулась.

Ванечка впился глазами в трепещущий край и тут же вскинулся, вскочил, сел, всем телом вжавшись в подушку. Левая нога теперь вся была под одеялом. Но…

Пальчики ребёнка побелели оттого, как сильно впились в уголок ткани. Тишина комнаты словно бы пульсировала. Оно всё ещё было там, и плечи сковало оцепенением. Теперь снова нельзя было шевелиться, ни в коем случае. Даже повести головой. Шея одеревенела.

Чуть правее на тумбочке стоит настольная лампа. Нужно только коснуться её основания, и свет, пускай и тусклый, немного разгонит этот кошмар. Так просто. Но нельзя. Придётся повернуть голову. Оставить то, что за диваном, за затылком.

Если же попытаться нащупать лампу вслепую, рука протянется в сторону, повиснет между диваном и тумбой. Нельзя забывать о щели внизу. И о том, что красные глаза ракеты всё ещё наблюдают и могут подать сигнал.

«Мамочка! – мысленно взмолился Ваня. – Мамочка, пожалуйста, проснись! Пожалуйста, приди! Умоляю тебя! Мамочка!»

Если просидеть так ещё какое-то время, он точно намочит постель. Папа станет дразнить его. Если бы он только знал…

У Ванечки зачесался бок. Но руки были скованы. Ими нельзя шевелить. Оно ждёт.

Пересилить себя и рывком заглянуть за диван? Убедиться, что там никого нет?

Не получится. Никак. Это невозможно.

Что же делать? До утра так долго. Утро может вовсе не наступить.

Когда светло, Ванечка бывал очень храбрым. Мог играть в комнате один, мог отбегать от мамы на детской площадке так, что её становилось не видно. Мог в зоопарке подойти близко-близко к клетке с тигром и смотреть на него. Мог залезть на дерево и прыгнуть с крыльца там, сбоку, где нет ступенек, а внизу – твёрдый асфальт.

Днём всё совсем иначе.

А ночью правит оно.

И ночь такая бесконечная…

Он больше никогда не будет спать. Не сомкнёт глаз, сколько бы мама ни читала ему сказку, вцепится в её руку и не даст уйти. Он сделает так обязательно завтра вечером. Если завтра вообще случится.

Если оно не победит.

Как же чешется бок. Как же нужно сесть на горшок сейчас.

Оставаться одному невыносимо. В этой темноте. На этом диване. Рядом с этой спинкой, провалом во мрак за ней. Здесь, где колышется занавеска и смотрит ракета. В бесконечном ужасе…

«Мамочка, приди!»

Ванечку спас кот Пушок. Это он, а не мама, услышал страстные мысленные мольбы о помощи. Толкнул мордочкой дверь и приоткрыл её со скрипом, а Ванечка смог воспользоваться этим. Он успел. Успел вскочить, безумно, дико вскочить ногами на подушку, стремительным прыжком, прилагая все силы, оттолкнуться ногами, чтобы оказаться как можно дальше от дивана, и опрометью, сбив горшок и что-то ещё, больно до слёз наступив на детальку конструктора, понестись к двери, к Пушку (так же стремительно рванувшемуся в сторону), к свободе.

Пронестись по тёмному, бесконечно длинному коридору, чувствуя, что оно устремилось следом, врезаться бедром в угол, толкнуть всем весом родительскую дверь, хлопнув ею о стену так, что едва не вылетело стекло, и успеть, всё-таки успеть заскочить на их кровать раньше, чем беззащитные лодыжки ухватили чьи-то ледяные пальцы.

Папа рассердился, а потом, конечно, стал его дразнить. Но сейчас это было всё равно. Сейчас это не имело значения.

Мама хмурилась.

Но на сегодня Ванечка был спасён.

А страх просочился дальше, в соседнюю квартиру…

Ваш лайк очень порадует автора (ссылка на книгу)

И тут тоже)))) (ссылка на аудиоверсию)