Они совсем из других миров…

Прошло несколько беззаботно счастливых для Василька и Елизаветы месяцев, когда в Межиричи пришло письмо из Вильно. Пан Авром на польском осведомлялся о здоровьи паны Межирической, а на древнееврейском просил пана Межирического приехать в Вильно: разговор серьезный, только с глазу на глаз вести можно. Василёк тут же снарядился в дорогу, попрощался с семьей, взял с собой, как всегда, Ваську и Петьку, и обещался Елизавете через неделю-две вернуться.

Он добрался до Вильно под вечер, остановился опять в доме Острожских, не медля пошел в еврейский квартал к пану Аврому. Открыл дверь молодой помощник и сразу узнал его, пригласил зайти. Появился пан Авром, поблагодарил Василька за быстрый приезд:

- Я не ожидал, что пан приедет так быстро. Сегодня пятница, скоро начинается Шабат, когда говорить о делах нельзя. Пан Василий, окажи нам честь, останься с нами ужинать.

Василёк вежливо поклонился и принял приглашение. Его провели на жилую половину дома, где он раньше не был. В столовой усадили за тяжёлый, дубовый, покрытый расшитой бархатной скатертью стол. В углу, где у него в горнице висели бы образа, стояла высокая узкая столешница с серебряным витым подсвечником на пять свечей. На стенах, обшитых светло-коричневым с тёмными прожилками деревом, были вырезаны гроздья винограда.

С любопытством наблюдал Василёк за незнакомыми обычаями. Откуда-то из глубин дома появилась женщина, вежливо с ним поздоровалась, зажгла свечи, почему-то прикрывая лицо ладонями и быстро бормоча молитву. Она накрыла на стол, за которым ели вчетвером. Сначала пан Авром произнес молитву над вином, потом все помыли руки. Василька это удивило, но даже понравилось, и он подумал, что неплохо бы и дома перед едой руки всем наказать мыть. Ели еврейский хлеб, потом простую, но вкусную похлёбку, жареную рыбу. Когда все насытились, женщина поднялась и неспешно и спокойно начала убирать со стола.

Василёк исподтишка рассматривал её: очень высокая, выше его, стройная, в каком-то просторном мягком восточном платье, которое должно было скрыть, но наоборот, подчеркивало очертания её тела; блестящие, очень тёмные волосы, чёрные, миндалевидные глаза, прямой нос, изящный рот с полными губами. Она была очень красива, необычной, волнующей, но холодной красотой. Ему вдруг захотелось жадно впиться губами в этот рот, бросить её на постель, сорвать выражение холодного спокойствия с её прекрасного лица, увидеть, как оно искажается страстью, растворяется в покорности. Это было моментальное наваждение. Васильку показалось, что она прочла его мысли, и он густо покраснел.

Перед уходом, он подошел к её руке, и она дала ему её поцеловать, хотя он знал, что у евреев женщины не касались мужчин, только близких родственников. Её рука было похожа на руки доктора, с длинными тонкими пальцами.

- Спасибо за ужин, пана…

- Рахель, - сказала она, и её низкий глухой голос заставил его вздрогнуть.

- Это моя сестра, - добавил доктор.

Василёк обещал прийти в воскресенье, поговорить о деле. Когда дверь за ним закрылась, Рахель взглянула на брата:

- Ты был прав. Он очень молод и очень красив. Ты уверен, что он сможет нам помочь?

- У нас нет выбора. Он обещал мне услугу. Я навел справки, и он не так прост, как кажется. Его отец был холопом, а он женился на дочери князя Острожского и был пожалован в рыцари самим Баторием.

Рахель улыбнулась, чуть загадочно:

- По-моему, он хотел меня поцеловать.

- Ты уверена? Я никогда не видел, чтобы муж так заботился о жене. А ты?

- Не приглашай его больше к обеду.