История Бурого Дженкина (фрагмент черновика)

В те годы, когда Лэнгвуд еще не погрузился окончательно в ту дремотную, почти летаргическую апатию, что ныне сковывает его узкие, кривые улочки паутиной плесени и забвения, а воды реки Мискатоник, казалось, несли в себе меньше ила и скрытых тайн, молодая Шапо, хозяйка единственной в городе гостиницы, ощутила в себе пробуждение древней, беспокойной силы. То был неясный зов, шепот крови, идущий из темных глубин ее существа, или, быть может, нечто иное – эманации самого места, пропитанного вековой тоской и близостью к таким гниющим язвам на теле Новой Англии, как Иннсмут и Аркхем. 

Гостиница, унаследованная ею от давно почивших родственников – старое, скрипучее здание с нелепыми башенками и вечно подтекающей крышей, – приносила скудный доход, едва достаточный для поддержания видимости респектабельного существования. Но душа ее, душа женщины, вынужденной улыбаться редким постояльцам и выслушивать сплетни соседей, жаждала иного – власти, неподвластной мирским законам, знания, сокрытого за пеленой обыденности, соприкосновения с тем леденящим и притягательным мраком, что лежит за гранью видимого мира.

Ночи напролет она проводила в запертой мансарде – комнате под самой крышей, где пыль лежала толстым слоем на полусгнившей мебели, а воздух был тяжел от запаха старого дерева, мышиного помета и чего-то еще, неуловимо-тревожного. При тусклом свете сальной свечи, отбрасывавшей пляшущие, гротескные тени на стены с облупившимися обоями, ее пальцы, еще не иссушенные временем, но уже отмеченные нервной, неестественной бледностью, листали страницы ветхих гримуаров. Книги эти, приобретенные за бесценок у бродячих торговцев с безумным блеском в глазах или найденные на чердаках покинутых домов в Аркхеме, куда она ездила под предлогом закупки провизии, были ее единственной отрадой и проклятием. 

«Пнакотические рукописи», «Символы Р'льеха», «Писания Потерянной Расы» в скверном латинском переводе, даже несколько пожелтевших листов, предположительно вырванных из самого «Некрономикона» – все они были исписаны кощунственными символами, формулами призыва и описаниями ритуалов, от которых кровь стыла в жилах. Чтение давалось с трудом, требовало нечеловеческого напряжения воли и рассудка. 

Не раз Шапо охватывала дурнота, а перед глазами плясали цветные пятна, но малейшие, едва заметные успехи – самопроизвольное движение предметов, странные звуки в пустом доме, мимолетные видения во сне – лишь распаляли ее амбиции. Она знала: для истинного могущества ведьме необходим фамильяр – существо из иных сфер, верный раб и проводник в мире духов, демонов и тех сущностей, чьи имена смертным лучше не произносить.

Первый ритуал Шапо провела в ночь полной луны, когда ее болезненный свет заливал мансарду мертвенным сиянием. Круг, начертанный на пыльном полу смесью мела и толченой кости, едва заметно мерцал. Воздух стал плотным, труднопроходимым для дыхания, насыщенным едким дымом благовоний, купленных у подозрительного старика в порту Иннсмута, и запахом чего-то горелого, металлического. Произнеся нараспев слова заклинания, почерпнутые из ветхих «Свитков Ран-Тегота», Шапо ощутила, как пространство в центре круга начало вибрировать, подергиваться рябью, словно горячий воздух над костром. 

Раздался оглушительный, влажный хлопок, будто лопнул гигантский пузырь, и перед ней предстало существо. Индейка, но индейка невероятных, абсурдных размеров, чье оперение переливалось всеми цветами радуги с такой интенсивностью, что резало глаза. Цвета эти казались неестественными, флуоресцирующими, словно не принадлежали нашему спектру. Глаза птицы горели недобрым, расплавленным золотом, в них не было ни мысли, ни жизни – лишь пустота и алчность. Она гордо вышагивала по кругу, оставляя на пыльном полу странные трехпалые следы, и, к изумлению Шапо, снесла яйцо из чистого, ярко блестящего, неестественно тяжелого на вид золота.

Однако восторг, смешанный с тошнотой, быстро сменился глубоким разочарованием. Индейка, кряхтя и булькая, заговорила на ломаном, исковерканном английском, но речь ее была бессвязна, полна абсурдных повторений и лишена всякой логики. Мысли ее, если это можно было назвать мыслями, были примитивны и сосредоточены исключительно на блестящих предметах, корме и собственном радужном великолепии. Через полчаса бесплодной беседы, от которой у Шапо разболелась голова, она поняла тщетность этой затеи. 

Золото? Оно казалось холодным, мертвым, неправильным. Оно не несло в себе тепла солнечного металла, но источало едва уловимый запах тлена. Алхимия, пусть и сложная, казалась более честным путем. А спутник, способный разделить ее тягу к запретным знаниям? Эта самодовольная, пустоголовая тварь с глазами идиота была бесполезна. Резким, почти злобным жестом она разорвала меловой круг ножом, и радужная индейка исчезла с таким же влажным хлопком, оставив после себя лишь тяжелое золотое яйцо, от которого веяло холодом могилы, да легкий, тошнотворный запах озона и птичьего помета.