По мокрой траве, на исходе лета, в преддверии осени...

Я тут постоянно устраиваю стёб над современными любовными романами, а сама? А сама пишу...

Отрывок из пятой главы:

...Знаете. что такое “нормальность”? Это лютая скука и жуткая тоска. 

Это засасывающий быт. 

Это серость, нет, это бесцветность пасмурного дня. 

...Это нелюбимая женщина, которая ждет от тебя ребенка, и ты (из чувства долга, из чувства так называемой порядочности (знать бы еще, с чем ее “едят”) приходишь к ней с полными пакетами продуктов и чем-то еще, какой-то ерундой, нужной “в хозяйстве”, и получается, что вы действительно ведете общее хозяйство, и в ее глазах - скрытая надежда... Она все еще надеется, что вернутся те отношения, которые так много обещали поначалу, вот только ничего не вернется, но ты все равно делаешь “хорошую мину”... и даже остаешься с ней на ночь, и вот наступает тот момент, когда она снова - твоя женщина, а потом ты чувствуешь опустошение, потому что в действительности это совсем не твоя женщина, и ты это понимаешь как никогда отчетливо... но, конечно, ей об этом не скажешь. Потому, что она ждет ребенка (которого ты-то не хочешь, но это тоже значения не имеет), потому что ей нельзя волноваться и бла, бла, бла... 

 А потом, оставшись один, без нее, ты тупо набираешь номер, который - и ты это прекрасно знаешь - опять сорвется, опять вызов будет сброшен, опять короткие гудки... 

 И ты понимаешь, что упустил что-то чертовски важное, именно для тебя важное, то, без чего твоя жизнь (и твоя работа, твое агентство, твоя деятельность помимо агентства, и твои акции, и твое имущество и вообще всё) не имеет, по большому счету, никакого смысла и превращается в лютую скуку и дикую тоску, потому что нет того единственного человека, той единственной девочки, той взбалмошной, непредсказуемой девчонки, которая, конечно, порет дикую чушь, но как тебе не хватает этой чуши, и ее глаз, и ее запаха, и ее атласной кожи, и ее прикосновений...  

Как тебе не хватает ее... 

 * * * 

“Лютая тоска и дикая скука”, подумала Настя, поскольку именно это и испытывала - на роскошном морском курорте, в обществе своего солидного (ну невероятно значимого) супруга и его сынка, который приперся к папеньке со своей новой пассией, эффектной блондинкой, увлекающейся йогой и медитациями и определенно, в прошлом имевшей большой опыт в службе эскорта. Когда Гера представил девицу едва ли не своей невестой, между отцом и сыном произошел тихий скандал (Горицкий никогда не скандалил громко, но от этого скандал был даже более угрожающим). Ноги этой девицы не будет в его доме, заявил отец, и за одним столом она с ним (и его молодой женой) сидеть не будет; если Егор так уж желает быть с этой вульгарной красоткой, пусть перебирается в мотель или снимает отдельное жилье и в мыслях не держит связывать с ней жизнь. В противном случае отец будет вынужден принять меры. 

 Настя подумала с иронией, как это всё предсказуемо. Наверняка папенька уже присмотрел для Геры выгодную, правильную невесту, из правильной семьи. Так что отдельные “взбрыки” сынка он еще потерпит, но не более. 

 “А ты, однако, деспот”, - заметила она иронично, на что Горицкий лишь пожал плечами. Вероятно, не видя разницы между деспотизмом и строгой отцовской любовью. Она удалялась от скучной (и чрезмерно комфортной) реальности в мир аудиокниг и подкастов, но в действительности уходила по ночам, в минуты между явью и сном, уходила к тому, кто был ей предназначен судьбой. Не той пафосной Судьбой, с большой буквы. Просто ее, маленькой, личной судьбой. Она в реальности (в этой серейшей, скучнейшей реальности) заблокировала его номер телефона и заблокировала его во всех мессенджерах (потому что сама мысль о том, что какая-то (тупая клуша, курица) женщина намеревается подарить ему ребенка (подарить. Как пошло звучит...), и он, настолько, черт побери, “рыцарь” и “джентльмен”, не собирается от этого ребенка открещиваться, эта мысль была совершенно невыносима. 

 Значит ли это, что она, Настя, была для него только игрушкой и забавой? Опять пошлые слова, не ее слова, не ее определения... Да и плевать, пусть “забавой”, пусть “игрушкой”, пусть “зверушкой”, главное, чтобы любимой “игрушкой”... 

 И, засыпая, сквозь сумбур сонных мыслей, она вновь и вновь видит его насмешливые глаза, и его легкую улыбку, и представляет, как он легко подхватывает ее на руки, и как сильны и в то же время бережны его руки... и как он ее обнимает, раньше даже Дэн ее так не обнимал, но лучше не думать о Дэне... 

 И вообще, не думать. Ни о чем. 

 * * *