Расширена 4 глава, добавлен новый диалог.

Он бросил провакационный взгляд на Мэрлина:

— А ты вообще хакер, нарушаешь законы, и тебе ничего за это не бывает. Какие гейтсы, тебе ли жаловаться?

— Обычному человеку — обычная жизнь, — парировал Мэрилин, уже на взводе. — Но стоит захотеть большего, и ты упираешься в границы клетки. Всё уже сделано, всё за нас придумано, решено. Даже если ты гений, роботы всё равно сделают лучше тебя.

В компании повисло напряжение. Михаил внимательно посмотрел на Мэрлина, пытаясь понять, говорит ли тот серьёзно или просто провоцирует. Анна молчала, но её взгляд выдавал интерес — и, кажется, легкое беспокойство.

— Это не я романтик, а ты дикарь, застрявший в начале 21 века, — резко бросил Мэрлин. — Сегодня богатство — это не деньги, власть или даже доступ к образованию и медицине. Настоящее богатство — быть человеком. Настоящим человеком, который ест настоящую еду, имеет настоящих друзей, занимается настоящей работой, любит, занимается сексом, заводит детей и проживает весь спектр человеческих эмоций.

— Ты перегнул палку. Успокойся, тебя понесло, — спокойно заметил Артём, отодвинув стакан в сторону.

— Так и есть, брат. Мы живём в кастовом обществе, более совершенном, чем всё, что было раньше, — продолжил Мерлин. — Настолько совершенном, что никто не хочет ничего другого. Нищие не осознают своей нищеты и бесконечно гоняются за своими ста бессмысленными гейтсами. Специалисты и чиновники обслуживают роботов, чтобы те обслуживали всех остальных. Акционеры пребывают в иллюзии власти и решений, а трансгуманисты вообще больше не люди.

Он сделал паузу, обведя компанию взглядом:

— Пятьдесят лет назад каждый мог стать каждым. А сегодня? Всё настолько «хорошо», что сценарий жизни предопределен твоим рождением. Переход между стратами настолько редок, что это скорее аномалия. Дети смотрят на своих родителей и просто продолжают их путь — те же шаги, тот же цикл. Всё подсчитано, взвешено и предопределено.

— Какой-то утрированный пессимизм, — покачала головой Анна, слегка нахмурившись.

— Думаешь, у тебя есть выбор? — продолжил Мэрлин, чуть склонившись к ней. — Ты уйдёшь в коммуну? Будешь жить жизнью пролетария? Отец — чиновник. Ты не примешь нейролинк, значит, не станешь специалистом. Коммуны — это отсутствие привычного комфорта. А жизнь пролетария покажется скучной и депрессивной.

— Я никогда не стану чиновником! — Анна вскинула голову, гневно сверкнув глазами.

— Ты уже им являешься, просто ранг пониже, — парировал Мэрлин.

— Ты зашёл слишком далеко, — тихо, но твёрдо вмешался Михаил, чуть придвинувшись ближе к Анне.

— Думаешь, ты лучше? — усмехнулся Мерлин, явно провоцируя. — Ваши мечты — это просто мечты. Всё слишком стабильно, чтобы что-то изменилось. Человек слишком инертен без раздражителя.

— А как же сны? Душа? — не сдавался Михаил. Он взглянул на татуировки на руках Мерлина. — Разве они не говорят, что всё не так однозначно?

— Мало знать, друг, — вздохнул Мерлин, на миг сбавив обороты. — Можно загрузить в себя весь курс физики или политической психологии, но что с этим делать? Как применить? Куда направить? Человек сам не знает, чего хочет. Стоит закрыть базовые потребности, и он тут же бежит себя отвлечь, лишь бы не столкнуться с пустотой внутри. А что такое пустота? Это осознание, что больше ничего не хочешь. Это всё равно что смерть.

Он помолчал, будто раздумывая, стоит ли продолжать:

— Когда-то человека вела нужда. Угроза — реальная или воображаемая — давала цель. Сегодня мы так защищены, что утратили это.

— И всё же, мы организовали эту выставку, а вы на неё пришли, — заметила Анна, обретая спокойствие. — Вы не видите в этом противоречия?

— Когда-нибудь вы поймёте, — отмахнулся Мэрлин, будто его это больше не волновало. — Настоящее всегда за пределами восприятия. Но вам кажется, что то, что за этими пределами, не существует. Но это вовсе не так.

— Звучит как бессмыслица! — пробормотал кто-то из компании.

— Только если не видеть в этом смысл, — спокойно вставил Михаил. — Но разве смысл — это то, что всегда должно быть измерено?

Он внимательно посмотрел на Мэрлина: 

— Что вы имеете в виду под "тем, что за пределами"? И как это вообще может иметь значение, если мы этого не ощущаем напрямую?

Мэрлин медленно повернулся к нему, словно решая — стоит ли тратить слова. — Всё, что человек способен измерить, он подчинил. Всё, что не поддаётся подсчёту, он объявил вымыслом. Но это не значит, что оно исчезло. Мы утратили язык, чтобы говорить о глубинном. Мы превратили счастье в продукт, цели — в KPI, а веру — в алгоритм вознаграждения.

— Вы против благополучия? — вмешался Артём с лёгкой усмешкой. — Звучит так, будто богатство и комфорт — препятствие.

— Я не против богатства, — мягко ответил Мэрлин. — Истинное просветление невозможно без ресурсов. Без власти и влияния человек не может влиять, даже если понимает. Но проблема не в деньгах или власти, а в том, что они стали целью, а не средством. Когда цель забыта, любое движение превращается в бессмысленное метание. Тогда и просветление становится декорацией, а человек — функцией собственного страха.

— То есть, можно оправдать всё, если у человека якобы была "высшая цель"? Даже войны? — не выдержала Анна.

— Нет, — покачал головой Мэрлин. — Истинная цель не допускает войны. Осознанность исключает насилие. Человек, знающий, что делает и зачем, не разрушает. Он создаёт.

— Но ведь большинство не знает, чего хочет, — заметил Михаил. — Или думает, что знает, пока не получит.

— Потому что бежит. 80% бегут в духовность от реальности. Думают, что просветление — это отказ, уход, удаление. Но духовность — это реализация. Единственный путь — это путь через действие. Через Кама, Артха, Дхарма, Мокша. Через бытие, обладание, служение и освобождение.

— А почему не получается? — спросил кто-то сзади.

— Потому что нет концентрации. Нет способности держать внимание и аскезу. Энергия утекает в страх, в ложь, в желания, которые не наши. В гнев, в сомнение, в чужие смыслы. В стремление угодить и быть кем-то, вместо того, чтобы быть собой.

— А как отличить свои смыслы от чужих?

— Слушать. Где твоя энергия — там и твой смысл. Что наполняет, то и твоё. Что обесточивает — чужое. Мы живём в проклятиях, которые сами на себя наложили, желая другим того, чего боимся сами.

— Это звучит как система, — тихо сказал Михаил. — Как игра, где есть уровни.

— Да. Но ты не игрок. Ты программист, тестирующий свою игру. Свободен тот, кто видит поле целиком.

— И всё же... если волшебства нет, во что тогда верить? — спросила Анна.

— В то, что есть. В любовь. В счастье. В логику и в ещё не открытую физику. А главное — в доверие. Без доверия ничего не вырастет. Никакая душа не созреет в недоверии и скептицизме.

— Я всё равно не понимаю, — с раздражением бросил Артём. — Это всё красивая философия, оторванная от жизни. Что я должен делать, вот конкретно? Просветлиться до чёртиков, чтобы стать прозрачным? — язвил он, явно провоцируя.

— Нет, — спокойно ответил Мэрлин. — Ты должен начать с простого. Сделать то, что боишься. Завершить то, что откладываешь. Перестать притворяться, что тебе всё понятно. Перестать бороться с собой. Просветление — это не экстаз и не сияние. Это, в первую очередь, ясность. Она не красива, не возвышенна и часто неприятна. Она — как зеркало без искажений. Ты не станешь прозрачным. Ты станешь видимым. А это страшнее.

— Конкретней Мэрлин, конкретней! — Настаива Артем.

— Но если уж тебе нужно конкретнее — богатство и власть не противопоставлены духовности. Духовный человек не может быть нищим вечно, если он действительно растёт. Он может держать аскезу, накапливать энергию, но его природа — реализовываться. И для этого он должен уметь обладать. Управлять. Создавать. Влиять. Помогать. Это конечная цель обладания богатством. Не только себе, но роду, племени, стране, миру. Мы не осуждаем бедность, но не должны её обожествлять. Смирение — это не цель, а промежуточная точка. Без реализации путь не ведёт к Творцу. И без обладания опытом власти невозможно понять, для чего она вообще нужна.

— Ну дак я, в отличие от тебя, — с вызовом отозвался Артём, — имею стабильную, понятную работу, жену, и, возможно, заведу ребёнка. Что со мной не так?

— Разве я говорил, что с тобой что-то не так? — Мэрлин посмотрел на него почти с сочувствием. — Но где здесь ты? Это весь твой план на жизнь? И предел твоего "я"? Представь, что ты проживёшь так не сто, а тысячу лет. Готов ли ты веками повторять одно и то же? Может, дело не в том, что это плохо, а в том, что ты просто не доживёшь до момента, когда поймёшь, насколько это скучно и насколько не приближает к Творцу.

— Это уже религия, — отрезал Артём. — А я не религиозен. Я учёный. Как и ты, кстати. Просто ты у нас с прибабахом.

— Это слишком долгий разговор, а нам пора идти дальше, — сухо ответил Мэрлин, вставая. — Кстати, я с радостью купил бы пару работ.

— А мне понравилась идея любви как смысла, — попыталась поддержать беседу какая-то девушка из группы, но Мэрлин уже потерял интерес. Он не стал ни спорить, ни соглашаться, просто развернулся и ушёл, не оставив ни реверанса, ни прощального взгляда.