Субботний отрывок

Решил вспомнить о перманентном флэшмобе "Субботний отрывок" от Марики Вайд.

Опять самое свежее.

Труд прошедшей недели почти полностью:

Не добежав нескольких шагов до Исула, Моника растерянно остановилась. Посмотрела на него. Тот тоже заметил ее, повернул голову.

– А, это ты? – спросил он с легким удивлением. – Случилось что-то?

Моника смутилась, неуверенно покачала головой.

– Нет-нет, всё в порядке... – поспешно вымолвила она, пряча глаза.

Исул на миг задержал на ней взгляд, затем деловито кивнул.

– Ну тогда хорошо, – продолжил он благодушно. – А я как раз к твоим заглянул. С Итту играют. Угостил их карфагенскими финиками – вмиг за обе щеки умяли! – И Исул широко улыбнулся, показав крепкие чуть желтоватые зубы.

– Спасибо тебе за заботу, – привычно откликнулась Моника – и вдруг почувствовала, как у нее екнуло сердце и неприятно похолодело в груди. Похоже, только теперь она осознала всю бедственность положения, в котором оказалась. Уходить от Исула и ей самой, и ее сыновьям было некуда. Отца уже несколько лет как не было в живых, мать удалилась в монастырь, один брат служил в легионе и жил в казарме, другой учился далеко за морем. Даже родительский дом – и тот был продан за долги, и теперь в нем жили незнакомые, чужие люди. Всё, что осталось теперь у Моники и ее сыновей своего, не взятого взаймы, – это одежда, которую они носили, и пара больших дорожных сундуков: один – с женскими вещами, другой – с детскими. При этом добрая половина игрушек, которыми играли Вул и Рруз, была подарена им всё тем же Исулом.

Между тем Исул самодовольно ухмыльнулся.

– Рад, что угадал, чем их порадовать, – произнес он.

Моника вымученно изобразила подобие улыбки, беззвучно шевельнула губами. В горле у нее словно застрял колючий комок, мешая говорить.

– Скажи, это правда? – судорожно вздохнув, произнесла она наконец – и тут же почувствовала, как щеки у нее вспыхнули огнем.

Исул на миг нахмурился, затем удивленно приподнял бровь.

– Что правда? – спросил он с недоумением.

– Это правда, что я у тебя в попине... – Моника запнулась, отвела глаза и, пересилив себя, решительно выпалила: – Что я приманка для моряков?

На миг Исул замер. Затем хохотнул:

– Что? Ты – приманка?

Теперь уже отступать было некуда. Моника кивнула.

Исул хмыкнул, затем недовольно поморщился.

– Можешь, конечно, считать и так, – медленно, с расстановкой вымолвил он. – Я, правда, предпочитаю называть это иначе – твоей бескорыстной помощью. И на всякий случай напомню, что две трети дохода от попины я жертвую на добрые дела. Между прочим, и на твоих детей тоже. Последняя Пророчица учит заботиться о бедных, не считаясь с различиями в вере.

Закончив говорить, Исул пристально посмотрел на Монику и снова улыбнулся. На этот раз улыбка у него получилась натянутой, а взгляд остался жестким и колючим.

Что ж, Исул сказал ей всё как есть. По сути, открытым текстом. Она и ее дети – нищие, принятые в дом из милости. А милость полагается отрабатывать.

– Я поняла, эрэ Исул, – тихо сказала Моника и опустила голову. Похоже, ничего, кроме как смириться, ей не оставалось.

– Ну вот и славно, – тут же откликнулся тот. – Помни, что гордыня – один из смертных грехов. Так, если не ошибаюсь, говорил когда-то ваш папа Григорий... Впрочем, ты же, кажется, донатистка, не так ли?

Сердце у Моники екнуло. Ее единоверцев официальная церковь действительно называла донатистами – не в честь отца Доната, разумеется, а по имени карфагенского епископа, несколько веков назад основавшего это течение.

– Так, эрэ Исул, – едва слышно подтвердила она.

Отпираться Моника не стала и пытаться. В том, что Исул прекрасно знал о ее походах в часовню, она не сомневалась.

Натянутая улыбка на лице Исула тотчас же сменилась довольной ухмылкой.

– Ладно, – сказал он, махнув рукой. – В конце концов, это не столь важно. И не беспокойся, дорогая моя родственница: ничего дурного тебе не грозит. Те, кто ходят в мою попину часто, давно усвоили, кем ты мне приходишься, так что ничего лишнего себе не позволят. А от случайных гостей тебя всегда защитит Яни. Да и моряки вступятся: они тебя любят!

Моника робко кивнула. Завсегдатаи «Нереиды» относились к ней действительно очень хорошо, и она это чувствовала.

– Я сейчас вернусь, – торопливо проговорила она. – Наверное, Фула там уже с ног сбивается...

– Иди уж домой. – Исул благодушно усмехнулся. – Мы с Евфимией, так и быть, управимся. Новых кораблей сегодня вроде бы не приходило, так что много народу не будет.

– Спасибо тебе, – тихо вымолвила Моника. Сейчас Исул уже и правда казался ей благодетелем.

– То-то же! – самодовольно хмыкнул Исул в ответ. – Иди-иди, посиди уж вечерок со своими мальчишками.

И он укоризненно покачал головой напоследок:

– Надо же выдумать такое: приманка!

 

* * *

 

После того разговора с Исулом на душе у Моники немного полегчало. Но сомнения до конца ее так и не отпустили. Перед ее внутренним взором вставали то крошечная комнатушка без окон, в которой она ютилась последние годы вместе с сыновьями, то устремленные на нее масленые глаза незнакомых мужчин. А в голове как наяву звучал возмущенный голос старой Фулы: «Превратил невестку в вывеску для своего заведения!»

Погруженная в неприятные мысли, Моника даже не заметила, как добралась до дома. Опомнилась она только на лестнице – когда услышала доносившиеся сверху громкие голоса Итту и детей. Все трое отчаянно веселились, причем великовозрастная Итту смеялась громче всех.

Итту Моника сразу же отпустила до утра: вечная беззаботная жизнерадостность служанки была ей сейчас невыносима. Уговаривать Итту не пришлось: та тотчас же торопливо поклонилась и, мурлыча под нос веселую песенку, вприпрыжку унеслась вниз.

«На свидание помчалась, – раздраженно подумала Моника. – Ну и пусть! Вот останется одна с ребенком – не до смеха станет!» О том, что у Итту любовь с молодым садовником, в доме знали, кажется, все, включая глухую и полуслепую старуху-приживалку.

До заката Моника провозилась с сыновьями: сначала отмывала им перемазанные соком Исуловых фиников ладони и мордашки, потом собирала разбросанные по всей комнате игрушки, потом пыталась рассказывать мальчикам сказки. Со сказками, правда, у нее получалось неважно. Мысли Моники были по-прежнему заняты совсем другим, и поэтому она всё время путалась и в сюжетах, и в героях. Крестьянин у нее внезапно превращался в портного, пес – в кота, шакал – в черепаху. Дети, слушая эти исковерканные сказки, то и дело перешептывались и хихикали, а бойкий Вул даже пытался Монику поправлять.

А вскоре после заката в дом вернулась Фула.