Подробности срама

Рука губурнатора оглаживала ягодицы Борзобелки, та мелко хихикала, жеманилась: - Педро Гонзалович, что вы!

- Пойдем туда, - он потянул журналистку к волчажнику.

- Что вы, неудобно, я не могу…

- Идем, я хочу тебя, – шептал он, - пойдем, Борзобелочка, я тебе лошадь подарю, «Бентли» подкованную.

- Но… ваша жена…

- Да какая тебе разница! не сплю я с Дульцинеей, живу с ней ради сына и, вообще, она у меня по-женски больна, сама понимаешь… а я ж мужик, мне надо…

- Ну да, вы такой мужчина… я вообще-то не соглашаюсь так быстро, - жеманилась белка, - но с вами… ой!

Кихада дернул ее за руку, она влетела вглубь кустарника; ветви тотчас заколыхались. Звери отводили глаза, тощая нетопыриха топталась и потихоньку сплевывала, толстая ухмылялась, церковная мышь бухтела: «Срам-то какой!» - и вытягивала шею, пытаясь разглядеть подробности срама. Крот высунул голову из обширной «червоточины», пасть его прикрывала чистая марлевая повязка, на носу посверкивали двумя радугами новенькие очки. В стеклах возник темный силуэт: в два маха дракон развернулся и возвращался к горе. Послышалось странные звуки: шлеп-шлеп.

- Фугаски мечет! - выкрикнул из подлеска губурнатор и через секунду среди мелкого цвета, осыпавшего куст, показалась его зажиревшая физиономия. Вслед за ним выползла белка с травинками в челке.

- Мордой ее в траве возил, что ли? - шепнула толстая летучая мышь тощей.

Но та ее не слышала.

- Ложись! - скомандовал Кихада. Судейские бросились на землю под смачное шлепанье, и только тощая нетопыриха переваливалась с боку на бок, взлетала, ползла, изо всех сил плюя вверх, в дракона. Она подпрыгнула выше, плюнула еще отчаянней – и вдруг упала, как подрезанная автоматной очередью.

- Ой! - тихо вскрикнула Борзобелка, прижала пальцы к губам. Сверху низверглось еще несколько «фугасок», судейские плотней прижались к земле, к запахам лыка и перегретой солнцем травы примешался навозный дух, после чего небо просветлело, очистилось.

- Ф-фу! - произнесла журналистка второе односложное слово и опять плюхнулась в обморок, из которого восстала, стеная и жалуясь, поскольку платье ее непередаваемо апельсинового цвета было сильно загажено.

- Это он еще напалм не применял, - самодовольно сказал губурнатор и посмотрел на песочные часы от Картье, прикрученные к запястью. – Двадцать песчинок третьего. Согласно расписанию, к городу полетел, на совещание по инфраструктуре.

Он оглянулся на тощую – та лежала, скорбно сложив лапки на седой грудке, - присвистнул: - Однако!

Склонился; вслед за ним потянулись судейские. Церковная причитала и молилась, белка подхныкивала, оплакивая рыжее платье, крот брезгливо чистил запачканные очки. Толстая летучая мышь прислушалась к дыханию усопшей:

- Живая!

Нетопыриху подняли, та села, раскинув крылья, ощупала себя:

- Целая… Что-то в глаз попало, меня как срезало…

- Конечно! ежели вверх плевать! - проворчала соплеменница. – Ты хоть соизмеряй мишень с дальностью своих выстрелов.

- Я же говорила, у нее слюна ядовитая, - угрюмо бурчала журналистка, очищая платье. – Сначала оплевали, потом… Уволюсь я!

Уволилась ли Борзобелка - author.today/reader/357089