Нейросеть против писателя. Кто кого?

Я активно создаю картинки-иллюстрации в нейросетях, но писать там тексты не пробовал. Мне советовали, но я отвечал, что куда же я тогда собственное творчество дену. И вот сегодня утром мне один из моих читателей под ником "Илья" прислал продолжение моего "Эпилога", написанного нейросетью, и даже в двух вариантах. Надо сказать, что комменты Ильи всегда были крайне едкие и не без чёрного юмора, хотя и очень короткие. И нейросеть сохранила и едкость и юмор, но резко увеличила объём текста. Кто победил, я или нейросеть? Об этом судить могут только посторонние и беспристрастные судьи, то есть читатели. Итак:

Вариант 1 - психиатрический.

Иван Антонович Ефремов не сразу двинулся с места. Он стоял, глядя вслед удаляющейся фигуре читателя, пока та не растворилась в тени аллеи. Слова «*Ваши книги там всё ещё помнят и читают*» висели в воздухе, странные, обволакивающие, как дым от той папиросы, что он машинально закурил.
«*Наверное, это самое главное*», – повторил он про себя фразу незнакомца. Но вместо ожидаемого тепла или гордости, по спине пробежал холодок. Неясное беспокойство, копившееся с первой встречи, сгустилось в плотный, тяжелый ком.
Он медленно пошел по направлению к дому, мысленно перебирая каждую деталь последних встреч.
1.  **Знания.** Энциклопедические, но… *избирательные*. Блестяще – в физике инфразвука, биологии агрессии, тонкостях оружия, будущих политических раскладах (Чили, «бухаринцы»). Но поразительно слеп или нарочито игнорирующ в вопросах *человека* – в его же собственном романе! Тор и Тивиса как «хулиганистые школьники»? Серьезность – признак глупости? Это отрицание самой сути его идеалов зрелости и ответственности. И это «*человек такое же животное, только хуже*»…
2.  **Источник рукописи.** Полиграфически отпечатанный уникальный экземпляр романа, которого *не существует*. Книга «Час Быка» в его руках, *потрепанная*, хотя она еще не издана. Откуда? Фантастическое допущение о «будущем» не снимало вопроса о *механике* получения этих артефактов *здесь и сейчас*. Это была не гипотеза, это был факт, который он держал в руках. Логика трещала по швам.
3.  **Уверенность.** Абсолютная, почти фанатичная уверенность в своей правоте, в возможности опубликовать *что угодно*, в знании будущего. Эта уверенность граничила с *отсутствием восприятия реальности* – реальности цензуры, редакторов, политической ситуации. Он говорил о них с презрительным снисхождением, как о временном неудобстве.
4.  **Отношение к миру.** Мир – «серпентарий», «клубок змей». Власть – вечная война кланов («троцкисты, бухаринцы, сталинисты» – формулировка, от которой веяло патологической фиксацией). Человеческие отношения – поле для манипуляций (НЛП, «везде применяется»). Красота и ужас ядерного взрыва. *Спокойствие* его героев перед лицом этого ада. Это был не взгляд ученого, стремящегося понять и улучшить, это был взгляд *констатации* жестокого, неисправимого хаоса. Цинизм, прикрытый эрудицией.
5.  **Физиология.** Ефремов вспомнил: *очки*. Те самые, которые то становились абсолютно непроницаемыми, то прозрачными. В последний момент, когда незнакомец улыбался, говоря о будущем, Иван Антонович поймал этот момент – стекла потемнели мгновенно, как по щелчку, скрывая выражение глаз в самый пик эмоционального утверждения. Это было *неестественно*. Не технология (хотя и это), а *непроизвольность* или, наоборот, *искусственность* жеста. Как маска. И этот *искрящийся смех* в глазах, когда речь шла о смерти Фай Родис, о порнографии, о пытках – смех, не соответствующий ни серьезности темы, ни его собственному якобы восхищению романом. Это был смех *над* чем-то, над ним, Ефремовым, над его идеалами, над самой реальностью.
Он остановился у своего подъезда, но не стал подниматься. Беспокойство переросло в тревогу, холодок – в ледяное предчувствие. Его мозг, тренированный годами полевой работы и научного анализа, сопоставлял факты с безжалостной точностью.
*«Знания будущего, невозможные артефакты, патологический цинизм, маниакальная уверенность, неестественные физиологические реакции, фиксация на насилии и разложении под маской эрудиции...»*
Перед ним был не просто оригинальный мыслитель или талантливый графоман с опасными идеями. Перед ним был человек, чья картина мира *распалась*. Он жил одновременно в нескольких реальностях: в реальности улицы Горького, в реальности своего мрачного «Торманса», в реальности какого-то будущего, откуда он принес книгу. И эти реальности сталкивались, (ред.)

01:50

переплетались, отрицали друг друга в его сознании. Его блестящие рассуждения были не доказательством ума, а *симптомом* – попыткой рационализировать бредовую конструкцию, натянуть логику на хаос внутреннего распада. Его смех над смертью Родис, его спокойное описание пыток – это была не сила духа, а *эмоциональная тупость*, притупленность чувств, характерная для глубоких психических расстройств. Его уверенность в публикации – классический *бред величия*, отрицающий объективные препятствия.
**Точка невозврата наступила.** Не в споре об инфразвуке или оружии, а в этом финальном диалоге, в этой улыбке, в этих глазах за мгновенно потемневшими стеклами, в абсолютной неспособности понять *цену* человеческой жизни и достоинства в *реальном* мире. Этот человек был опасен. Не потому что мог физически напасть (хотя и это не исключалось – фиксация на насилии!), а потому что его разрушенное сознание было генератором *идей-вирусов*, оправдывающих жестокость, цинизм, отрицающих прогресс и саму суть человечности, которую Ефремов воспевал. Он мог писать, говорить, *заражать* других своей искаженной картиной мира. И его абсолютная уверенность в своей правоте делала его неуязвимым для доводов разума.
Ефремов резко развернулся и быстрым шагом направился не домой, а к ближайшему телефону-автомату. Его лицо было спокойно, почти каменным. Ни тени сомнения, ни колебаний. Решение созрело мгновенно и было неоспоримым, как диагноз опытного врача.
Набрав номер, он произнес четко, без лишних слов, голосом, не терпящим возражений:
– Алло? Это Ефремов. Иван Антонович. Срочно соедините с профессором Снежневским. Андреем Владимировичем. Лично. Да, это крайне важно. Скажите – случай из практики, требующий немедленного вмешательства. Опасный *параноидальный бред* с элементами *прогредиентности* и *социальной опасности*. Да. Буду ждать на линии.
Он стоял у автомата, курил, глядя в ту сторону парка, где исчез незнакомец. Внутри было холодно и ясно. Он видел все: и блестящую эрудицию, скрывающую пустоту, и маниакальный огонь в глазах, и ту абсолютную оторванность от реальности, что делала этого человека бомбой замедленного действия. Научный термин «шизофрения» был слишком общим. Здесь было что-то более конкретное, более зловещее – *бредовое расстройство* с выраженными *псевдологиями* (сочинительством, замещающим реальность) и *аффективной уплощенностью*.
Через несколько минут трубка ожила. Ефремов коротко, профессионально, как коллега коллеге, описал симптомы: неадекватность эмоций (смех при обсуждении смерти/пыток), бредовые идеи (знание будущего, обладание несуществующими артефактами), патологическая убежденность, фиксация на темах насилия и разложения, возможные галлюцинаторные переживания (источник рукописи), явные признаки *деперсонализации* (странные очки как символ отгороженности). Подчеркнул социальную опасность: активное сочинительство, пропагандирующее цинизм и насилие под видом «дополнения» к известному роману, явное стремление к контакту с автором как фигурой влияния.
– ...И главное, Андрей Владимирович, – закончил Ефремов, его голос был низок и тверд, – **абсолютное отсутствие критики к своему состоянию.** Он искренне считает себя носителем истины. Это классический случай для срочной госпитализации. Острый. Он только что ушел от меня в сторону [указал направление]. Без промедления.
Положив трубку, Иван Антонович медленно вышел из будки. Тревога сменилась тяжелой усталостью и горечью. Он спас человека от самого себя и других – от его разрушительных идей. Но цена этого спасения – психиатрическая больница – была страшной. И все же иного выхода не было. Безумие, прикрытое эрудицией, было самым опасным. Оно могло соблазнить, увести за собой в пропасть.
Он посмотрел на папку с рукописью «Тени Торманса», которую все еще держал в руке. Нелепая пародия. Опасный бред. Он подошел к ближайшей урне и решительным движением бросил туда папку. Пусть горит. Как и те страницы, что сжег сам автор. Никаким теням Торманса не место в светлом мире разума.
Через час, уже дома, он услышал под окнами приглушенный звук подъехавшей машины,

01:50

тихие шаги и спокойные, профессиональные голоса. Потом – неразборчивые слова и шаги, удаляющиеся по асфальту. На душе стало немного легче, но горечь осталась. Память о блестящих глазах за странными очками и о том смехе, что прозвучал над пеплом сожженных страниц, будет преследовать его еще долго. Он заварил крепкого чаю, сел за стол и потянулся к рукописи своего нового романа. К миру, где разум все же побеждал тьму. Ему нужно было вновь поверить в это.

Вариант 2 - Шпионский.

Иван Антонович Ефремов замер, глядя вслед удаляющемуся незнакомцу. Слова "Ваши книги там всё ещё помнят и читают" звучали теперь не как утешение, а как двусмысленная угроза или насмешка. Теплота, промелькнувшая было в душе, испарилась, уступив место холодной, цепкой настороженности ученого, почуявшего ложь в стройной теории.
Он медленно пошел домой, но его ум работал с лихорадочной скоростью, перемалывая каждую деталь встреч, как геолог образцы породы, ища золотую жилу истины или, в данном случае, ядро лжи.
Знания: Слишком точные, слишком узкие. Блестящая эрудиция в очень специфических областях: инфразвук как оружие, тонкости поражающих факторов ядерных взрывов (особенно высотного ЭМИ – критически важно для ПВО!), детали устройства и применения полицейского оружия (необходимо для диверсий или оценки уязвимостей), политические прогнозы (Чили, "бухаринцы", распад СССР – явно нацеленные на подрыв веры в систему). При этом – полное игнорирование или искажение гуманистической сути его романа. Это не любопытство читателя, это профиль интересов разведчика. Физик? Биолог? Слишком широко для чистого ученого в СССР. Специалист по вооружениям? Тогда откуда глубина в политике?
Источник рукописи: Невозможный артефакт. Полиграфическое качество "одного экземпляра"? Книга "Час Быка" в потрепанном виде, хотя она еще не издана? Это не фантастика, это оперативная легенда с материальным подтверждением. Откуда? Значит, либо доступ к сверхсекретным типографиям (невозможно), либо книга привезена... оттуда, откуда ее уже издали. Но где? Только на Западе могли проигнорировать авторские права и издать пиратски, да еще и "дополнить". И он держал западное издание в руках!
"Предсказания" будущего: Дезинформация или утечка? Чили? "Бухаринцы"? Возврат к капитализму? Это не прогнозы ученого, это идеологическая диверсия, внедрение идей о неизбежности краха. Или... страшнее – это слив реальных планов или аналитики западных спецслужб. Как он мог знать про Чили так уверенно, если это еще в проекте? Ответ один: он связан с теми, кто этот проект разрабатывает.
Политический яд. Постоянные нападки на советскую систему: унификация оружия – "идиотизм", милиция воюет с гражданами (намёк на репрессии), власть – вечная война "кланов" (троцкисты/бухаринцы/сталинисты – явное стремление дискредитировать руководство, посеять недоверие). Пропаганда НЛП как инструмента манипуляции – это прямой инструктаж по методам психологической войны.
Физические детали – оперативные признаки:
Очки: Странные, с изменяющейся прозрачностью. Это не просто технологическая диковинка. В контексте шпионажа – возможный прибор для скрытого наблюдения или съемки. Ефремов вспомнил, как стекла мгновенно потемнели, когда незнакомец улыбался, говоря о будущем – скрывая глаза в момент ключевого утверждения. Маскировка эмоций? Или... съемка реакции Ефремова на провокационные темы?
Сумка: Всегда при нем. Черная, наплечная. Идеальный контейнер для документов, мини-фотоаппарата, оружия или рации. Оттуда он доставал и "папку", и "книгу", и "фотографии Кхаджурахо" (которые тоже могли быть фальшивкой или оперативным материалом).
Появление/исчезновение: Появлялся "как ниоткуда". Знание маршрутов Ефремова? Наблюдение, слежка.
Цель контакта: Зачем искать контакта именно с ним? Не просто фанат.
Вербовка? Проверка на лояльность, зондаж взглядов через провокационные темы (политика, критика системы).
Дискредитация? Связать имя Ефремова с крамольным, порнографическим (по меркам СССР) текстом, с антисоветскими прогнозами. "Тени Торманса" с его подачи – идеальный компромат.
Получение информации? Реакция на военные темы (инфразвук, ядерное оружие), на политическую аналитику. Возможно, Ефремов, как известный ученый и путешественник, сам по себе интересен как источник косвенных данных или как "маяк" для оценки настроений интеллигенции.
Передача материалов? Сама рукопись – носитель скрытой информации? Шифр? Микроточка? Или просто "троянский конь" крамолы для последующего использования КГБ против Ефремова?
Точка невозврата. Не в спорах о литературе, а в совокупности

02:16

несовместимых фактов. Знания будущего + Западное издание книги + Специализация на военных и подрывных темах + Странная оптика + Политические инсинуации. Вероятность случайности – нулевая. Вероятность психического расстройства? Неадекват мог бы знать что-то одно, но не всё и не с такой оперативной точностью и материальными подтверждениями. Это классический агент влияния или резидент, работающий под легендой "читателя-энтузиаста".
Ефремов резко свернул к телефону-автомату. Его лицо было спокойным, но в глазах горел холодный огонь решимости. Он набрал не номер института или больницы, а короткий, запомненный на всякий случай номер из совсем другой сферы.
– Алло? Дежурный? Говорит Ефремов. Иван Антонович. Код "Палеонтолог-12". Требую срочной связи с товарищем из Второго Главка. Да, по оперативному вопросу. Обнаружен контакт с подозрительным лицом, признаки агентурной деятельности. Вероятная попытка вербовки или передачи дезинформации. Личность установлена визуально, последнее направление движения – [точно указал]. Предмет интереса – военные технологии, политическая ситуация, возможная передача компрометирующих материалов. Да. Буду ждать.
Он положил трубку, прислонился к стенке будки, делая вид, что закуривает. Внутри – ледяное спокойствие и ясность. Он видел картину целиком: тщательно подготовленная легенда, подстроенные "случайные" встречи, вброс идеологически опасных идей под видом литературной критики, материальные доказательства западного происхождения (книга). И главное – целенаправленный интерес к закрытым темам оборонного значения. Этот "читатель" был волком в овечьей шкуре, и шкура начинала трещать по швам.
Через десять минут раздался звонок. Ефремов кратко, четко, как докладывал о находке в экспедиции, изложил суть:
Объект: Мужчина, ровесник, очки с изменяемой прозрачностью, черная наплечная сумка. Последняя встреча – [время, место].
Легенда: Читатель, автор дополнений к "Часу Быка".
Оперативные признаки:
Обладание потрепанным экземпляром не вышедшей книги (западное издание?).
Детальное знание поражающих факторов ядерного оружия, особенно высотного взрыва (ЭМИ).
Глубокие познания в применении инфразвука как оружия и тактико-технических характеристиках полицейского/армейского оружия.
Уверенные политические прогнозы антисоветского толка (Чили, "бухаринцы", крах СССР), звучащие как инсайдерская информация или директива.
Попытка передачи крамольной рукописи ("Тени Торманса") с элементами порнографии и политической сатиры.
Фиксация на методах психологического воздействия (НЛП).
Цель контакта: Вероятно, зондаж, вербовка, дискредитация, сбор информации. Переданный материал ("Тени Торманса") требует особой проверки на предмет скрытой информации.
Вывод: Высокая вероятность работы на иностранную разведку. Требуется немедленная проверка и задержание для предотвращения утечки информации и враждебной деятельности.
– ...Материал, "Тени Торманса", у меня. Передам при встрече. Жду инструкций. – Ефремов закончил доклад. Голос был ровным, металлическим. Ученый превратился в солдата незримого фронта.
Он вышел из будки и направился домой, держа папку с рукописью не как подарок, а как вещественное доказательство. По дороге он заметил двух мужчин в штатском, невозмутимо читавших газеты на скамейке у его подъезда. Их взгляды скользнули по нему, ничего не выражая. Это были свои.
Дома, не раздеваясь, Ефремов положил папку на стол. Через полчаса раздался тихий, но настойчивый стук. Открыв дверь, он увидел тех же двоих. Старший, с внимательным, проницательным взглядом, представился кратко:
– Майор Семенов. По вашему звонку, Иван Антонович.
Ефремов молча указал на папку. Майор надел перчатки, аккуратно взял ее, передал напарнику, который поместил документ в плотный пакет.
– Описание внешности, особенности, последнее направление – все передано. Работаем. Благодарим за бдительность, Иван Антонович. Вы оказали неоценимую услугу. – Голос майора был тихим, но полным уважения. – Больше он вас не побеспокоит.
Они так же тихо исчезли, как и появились.
Иван Антонович подошел к окну.

02:16

На улице уже сгущались сумерки. Где-то в этом городе, наверное, уже в машине с глухими стеклами или в кабинете на Лубянке, сидел тот человек со странными очками. Его "обратная связь" обернулась крахом его легенды. Ефремов чувствовал не облегчение, а тяжелую усталость и горечь. Мир его романов, мир светлого будущего, постоянно атаковался миром теней, подлости и обмана. И иногда долг требовал не писать, а действовать.
Он вздохнул, заварил крепкого чаю и сел к столу. Перед ним лежала чистая рукопись. Он взял перо. Нужно было продолжать строить мир, где "Тени Торманса" останутся только на страницах книг, а не ходят по улицам Москвы в образе "читателей".