Субботнее. Мин здесь нет.

— С Вивьенн ничего не получится, — говорила она, — Вивьенн не будет нас слушать. Ей не нужно электричество. Не нужно справедливое правосудие. Не нужно всё то, что низводят до эзотерики и до запретной магии. И это при том, что у меня есть неоспоримые доказательства, что члены её семьи, родственники и предки сами не гнушались прибегать к магии, чтобы повелевать.

Опять разговор ступил на зыбкую почву, и Джет особым чутьём догадался, что на сей раз ему будет куда труднее лавировать.

— Что же ты предлагаешь? — спросил он, надеясь перевести любой ответ в шутку.

— Заставить её признать мою правоту. Нашу правоту, Джет.

— Каким обра…

Она прижала палец к его губам.

— Ты знаешь. Своим.

Теперь Вира склонилась над ним, так, что Джет мог видеть только её лицо и длинные, бриллиантово-красные кудри, лишь по ощущениям угадывая, что творилось внизу, где блуждали её мягкие руки с цепкими пальцами. Внезапно она приподнялась и скользнула туда, вслед за руками, напоследок добавив:

— Ведь это будет вполне справедливо, не так ли?

И тотчас же мыслям о справедливости и фатальности методов её провозглашения пришли на смену другие — не мысли вовсе, скорее, мыслеощущения: удивление, порождённое первой неожиданностью застигнутого врасплох земного начала, восхищение, краткий миг опасения, что всё завершится так же внезапно, как началось, и далее — безграничный восторг, такой же, какой возникал всякий раз, как они были вместе, и в то же время совершенно новый, ошеломляющий своей остротой, с каплей пристыженности, растворившейся вскорости в океане неги. Анджулиа, королева (и та, и другая), электричество, магия, — всё это разом перестало иметь значение, за исключением, пожалуй, последнего: магии нового порядка, свершавшейся в этот миг.

Кажется, она прерывалась, задавала какие-то вопросы — он отвечал впопыхах, положительно (не до них сейчас, не до них). Дразнила, как будто, своими ремарками, но давала пощаду и возвращалась к тому единственному, в чём обретался смысл.

Как долго это продолжалось? Джет не мог сказать, он разучился воспринимать время, потерял ощущение времени в целом, ощущение себя в этом времени. Оставалось лишь чувство парения между небом и землёй, чувство, когда ступаешь по облакам и тебе всё подвластно, оттого привечаешь и друга, и недруга, и во всём находишь гармонию.

Когда он пришёл в себя, то снова увидел её лицо перед собой. Фиалковые глаза мерцали в свете газового рожка, по подбородку стекала прозрачно-белая струйка. Вира провела по ней пальцем, посмотрела на свет.

— Вот так, — сказала она. — Эти люди будут вынуждены с нами считаться. Вообще-то я не знаю, каковы лилии на вкус. Но мне кажется, именно такие.

И облизала палец.