Бонус от победителя ставок по циклу "Король решает всё" – молодой Шен и Барт

Сегодняшний (и не только) чемпион – Кудряшова Мария, партийная кличка Миссис Холмс   Поставила на то, что прядь волос госпожи Призванной точно не останется у Деми (раз), её выкупит господин министр (два), обменяв на продукцию Ларнского конезавода (три), а прядь положит в личный музей (четыре). И угадала четыре из четырёх! Это просто неприлично, хотя и ничего нового, конечно. Вот поэтому я и не принимаю у Марии ставки, я не хочу быть разорённым Но сегодня она милостиво выбрала бонус, который у меня и так давно лежит, поэтому мне не жалко – молодой Шен, когда он ещё не был министром, и ещё более молодой Барт, когда он ещё не был Кан Бартом, магом спецотдела, а был школьником с завышенным ЧСВ и огромным магическим даром. Когда-нибудь этот кусок войдёт в книгу, а пока я вас просто подразню ^___^ 

— Шевелись! — учитель подтолкнул его в спину, вынуждая сделать ещё один шаг к столу директора школы. — Натворил дел, отвечай теперь. По крышам скакал как здоровый, теперь плетёшься нога за ногу, пожалейте его!
Барт не ответил — смысла не было, это было сказано не ему, а просто чтобы сказать. В этой школе все взрослые так разговаривали.
Директор стоял у окна, в нескладной позе человека не на своём месте, а за его столом сидел богато одетый цыньянец, в позе человека, который где угодно будет ощущать себя на своём месте. Он сдвинул вещи директора, разложив свои максимально удобно, расстегнул воротник рубашки и положил перед собой ладони, расслабленные, безоружные, покрытые шрамами так густо, что как-то с трудом верилось, что он кабинетный работник.
«Руки бандита. Каким образом он здесь оказался вообще? Костюм карнский, а пишет иероглифами.»
На столе перед ним лежала стопка исписанных листов, он положил сверху чистый, взял карандаш и сказал с лёгким акцентом:
— Присаживайтесь, молодой человек, вы здесь надолго. Имя, фамилия, возраст?
Барт посмотрел на директора, по лицу которого было видно, насколько ему не нравится идея, что грязный ученик посмеет на что-то сесть в его чистом кабинете, решительно выдвинул стул, сам вздрогнув от звука, с которым ножки процарапали пол, но сделал вид, что всё в порядке, сел и сказал:
— Меня зовут Барт. У меня нет документов. Мне тринадцать.
Голос звучал хрипло, он не знал, что в этом больше винить, вчерашнее купание в ледяной воде или холодный липкий страх, в котором он жил всю последнюю неделю. Он ни на кого не смотрел, это позволяло хоть чуть-чуть держать себя в руках.
Директор презрительно цокнул языком:
— Не Барт, а Бартоломей! Отвечай правильно.
Он поморщился и ничего не ответил — полным именем его называли только в этом кабинете, и он ни разу в жизни не слышал здесь хороших новостей, хотя заходил частенько.
«Школа лицемерия и жадности. Ну ничего, я это исправлю.»
С усилием подняв глаза, он сказал цыньянцу:
— Я не буду отвечать на вопросы при свидетелях.
Мужчина поднял брови, но кивнул, полуобернулся к директору и ровно сказал:
— Оставьте нас.
Директор так поражённо выдохнул, как будто большей наглости даже вообразить не мог, вдохнул полную грудь, явно готовясь объяснить смелому гостю здешние порядки, но цыньянец обернулся полностью и прямо посмотрел на директора, от чего тот опустил глаза, проглотив своё мнение, покачал головой и вышел.
«Кто он такой, что отдаёт приказы директору? У него такие манеры, как будто в его жизни нет вообще никого, кто может командовать им, только он всеми командует.»
Цыньянец проводил директора взглядом до двери, удовлетворённо кивнул и посмотрел на Барта, отвечая на его незаданный вопрос:
— Меня зовут Кан Шеннон, я тайный следователь короны по особым делам.
— Разве это «особое дело»? — Барт нахмурился с большим сомнением, внутренне холодея от мысли, что его художества вышли на такой высокий уровень.
Шеннон неоднозначно двинул бровями и взял стопку документов, выровнял о стол и начал перебирать, объявляя каждый:
— Проникновение со взломом. Кража. Поджог. И оскорбление чувств верующих, хотя я бы квалифицировал намеренный срыв ритуала в храме как нарушение общественного порядка, это административка, поэтому максимум шраф и исправительные работы. Это только то, что доказано. Ну, пока не доказано, до суда мы не имеем права никого обвинять, но в вашем случае у суда не будет сомнений. А вот бесследное исчезновение тридцати бочек вина пока остаётся загадкой, — он так улыбнулся этой бумажке, как будто лично для него это загадкой не являлось, но ему приятно, что все остальные слишком глупы для такого. Барт понял, что улыбается точно так же, этот человек странно влиял на него, заставляя чувствовать себя старше и смелее.
«Это из-за того, что он говорит со мной уважительно, как со взрослым. Никто больше так не говорит.»
Следователь отложил очередную бумажку и продолжил:
— Вы разбили все окна в здании школы, затопили три этажа и подвал, буквально снесли крышу храма Патеруса и сломали центральную статую.
— Демонтировал, — педантично поднял указательный палец Барт, — я могу собрать её как было.
— Ценное уточнение, — кивнул Шеннон, взял карандаш и сделал пометку, отложил лист. — После демонтажа статуи вы, по словам жреца-настоятеля, «грязно надругались над самой сутью веры», за что он просит для вас самого строгого наказания и запрета входить в храм. И предаёт анафеме, — Шеннон поднял лист, посмотрел на него, потом на Барта, понизил голос и чуть улыбнулся: — За всю историю патеральной церкви в Карне, а это почти тысяча лет, анафеме было предано пять человек — трое верховных жрецов конкурирующего культа, дочь одного из них, поднявшая восстание, и — Барт, ученик храмовой школы, демонтировавший статую. — Он опустил голову, взялся за переносицу и тихо рассмеялся, но через секунду взял себя в руки и прошептал: — Извините. В первый раз в жизни расследую предание анафеме. Это дело войдёт в историю. Если дойдёт до суда, конечно.
— Оно может не дойти? — с внезапной надеждой спросил Барт, Шеннон усмехнулся:
— Посмотрим.
Барт поморщился — он ненавидел это слово, потому что слишком часто его слышал, и успел накопить статистику.
«Когда взрослые так говорят, это значит, что они не будут делать ничего, потому что просто не хотят, но отчитываться о своём нежелании детям они не будут, потому что сильно много чести, детям ещё что-то объяснять.»
Шеннон заметил его реакцию и серьёзно сказал:
— Я не могу вам ничего гарантировать на данном этапе расследования. Пока что картина такая — вы нагрешили на исключение из школы с лишением всех пособий, в старшую школу вы с таким личным делом не поступите, в академию магии тем более. Плюс вам придётся выплатить около восьми тысяч штрафов и компенсаций, чисто материального ущерба, без учёта моральных страданий ваших учителей и урона репутации храма.
Барт похолодел, внутри как будто узел завязался от мысли, что он променял всю свою жизнь на одно невероятно глупое решение.
«Он сказал „если“…»
— Но дело может не дойти до суда, правильно? И тогда ничего не будет? — голос дрожал, Шеннон смотрел на часы, потом посмотрел на Барта и указал на стопку бумаг на углу стола:
— Это отчёты пожарной службы. Рядом отчёты службы магического сканирования. Вот это показания вашего директора. Вот здесь показания жреца-настоятеля, младших жрецов, учителей и прочих фигурантов. А вот здесь завтра должна лежать такая же стопка листов ваших показаний, — он указал на пустое место прямо перед собой. — Послезавтра я это всё ещё раз проанализирую и напишу одну страницу отчёта, с моими личными рекомендациями. Его величество изучит этот отчёт, и примет решение, как поступить. Поэтому в ваших интересах убедить меня в том, что все ваши действия были совершены исключительно с благими намереньями, просто что-то пошло не так. В этом случае вас всё равно исключат из храмовой школы, потому что анафему не может отменить даже король, это внутреннее дело храма. Но вы сможете поступить в другую школу, и на бюджетное место в академии сможете претендовать, я думаю, с вашими магическими талантами, это не составит труда. Но компенсацию заплатить всё равно придётся.
«Восемь тысяч золотых…»
Его стало подташнивать от ужаса, он никогда в жизни не держал в руках даже один золотой, и серебро не держал, только медяки, и те были краденые. Осознать эту сумму было нереально, она не укладывалась в голове, он понятия не имел, что делают с людьми, которые не могут выплатить долги. Про долговую тюрьму он слышал, но туда забирали только взрослых, кто будет отвечать за долги несовершеннолетнего, он не знал.
«Родители, кто ещё?»
Представлять свою насквозь больную маму в кандалах не хотелось, да и вряд ли её возьмут — в тюрьме надо работать, а она этого давно не может…
— Барт?
Мягкий голос следователя вытащил его из затягивающей пучины мрачных мыслей, он поднял глаза, Шеннон отложил документы, и отодвинул, как будто подчёркивая, что официальные дела закончены. Посмотрел ему в глаза и сказал:
— Я могу тебе помочь. Могу оформить всё так, чтобы ты особо не пострал, могу даже выплатить твои долги, если не удастся их списать. Но для этого мне нужно знать, почему ты всё это сделал. И для чего. Какая у тебя была цель?
— Я вёл… расследование, — он смотрел на свои руки, на руки Шеннона, на бумаги на столе. Сейчас, когда напротив сидел настоящий следователь, его самоуверенность неделю назад казалась такой глупой, что себя хотелось избить за саму мысль, что он сможет это всё провернуть.
— Что ты расследовал? — голос Шеннона звучал так ровно и спокойно, так серьёзно, как будто тринадцатилетний школьник действительно мог что-то расследовать, и кому-то может быть до этого дело. Он выдохнул и признался:
— Подделку лекарств. Я думал, что смогу их обвинить, и они… прекратят.
«И мама перестанет тратить на это деньги, которые могла бы потратить на еду. И мы перестанем голодать. А меня перестанут лечить всякой ерундой, от которой только хуже.»
Шеннон невольно потянулся к карандашу, но сам себя остановил, переплёл пальцы и сказал:
— Ты вёл какие-то записи по делу?
— Нет, я боялся, что их найдут. Но я собирал доказательства. У меня есть образцы поддельных лекарств, образцы ингредиентов, записи жреца-настоятеля, бухгалтерские книги храма и магазина при храме.
— Впечатляет, — Шеннон уважительно поднял брови, опять невольно посмотрел на записи, но не взял карандаш, только сильнее переплёл пальцы. — И что, ты думаешь, что сможешь выстроить на этом обвинение, которое устроит суд?
Барт медленно качнул головой:
— Есть один момент, который я доказать не могу. Это то, с чего всё началось, и без этого дело рассыпается, а как его собрать, я не знаю, потому что это доказательство… нематериально. Я не могу принести его и показать, и даже доказать, что это существует, я не могу.
— Что это?
Барт молчал, смотрел на Шеннона, думал, сказать или нет. Посмотрел на его рукава, на которых одни только пуговицы стоили больше, чем вся его жизнь, отвёл глаза.
«Он сможет заплатить мои долги. Чем я за это заплачу — уже не имеет значения. В этом мире не так много людей, предлагающих мне помощь.»
Он собрался, посмотрел Шеннону в глаза и сказал:
— Я читаю мысли.
***

Основной цикл про Шена здесь, книга про Барта здесь :)