Пока Грета нашептывает мне свою историю, я покажу вам её личное дело...

За полтора века Грета научилась лечить обычные (и не очень) недуги бессмертных. Не стареют — не значит не болеют. Она умеет готовить антисептики из кактусов, знает, какая плесень с развалин полезная, а какая галлюциногенная. 

Ведёт дневник-карту, куда вносит не географию, а «карту» поселений: где живут отчаявшиеся, где обитают опасные гедонисты, а где можно найти относительно адекватных людей для бартера. 

Как танцовщица, считывает малейшие мышечные зажимы и микрожесты. Она может понять, что человек лжёт, не по словам, а по тому, как напряглось его плечо. Это её суперсила в мире, где все слова уже давно сказаны. 

Её выводят из себя не громкие звуки, а наоборот — полная тишина. А ещё запах жареной кукурузы, который напоминает ей уличную еду в Уругвае, и детский смех. 

Грета панически боится застрять. Не метафорически, а физически: в лифте (которых нет), в пещере, в любом замкнутом пространстве, из которого нельзя выбраться. Для бессмертного это хуже смерти. 

Каждый год, в день гибели семьи, она достаёт и надевает красное платье, в котором должна была танцевать в Риме. Не танцует. Просто сидит в нём до рассвета, смотря в окно и потягивая ксир - слабоалкогольную настойку из зёрен граната. 

Грета не просто тоскует по прошлому. Она считает, что ностальгия — это форма самоуничтожения, и презирает себя за эту слабость.

А что касается будущего, она уверена, что все попытки учёных — это самообман. Единственное «будущее», которое она допускает — это постепенное, всеобщее забытие, когда последний бессмертный забудет последнее воспоминание 

Примечание: Объект представляет интерес для изучения феномена экзистенциального кризиса в условиях гарантированного бессмертия.