Клад

Сорокалетний мужчина, высокий голубоглазый брюнет, нажав на автомобильном брелке кнопку сигнализации, кивнул одобрительно пискнувшему черному стальному коню, словно поблагодарив его за прекрасную поездку, неторопливо пошел в сторону подъезда.

Сегодня вечером он проводил многочисленное семейство в гости к теще. Жена и пятеро дочерей оставили его холостиковать на две недели. Именно столько, по подсчетам Маруси, его супруги, понадобиться на излечение мамы, Зои Федоровны, от тяжелейшего недуга, а именно придуманной мигрени, слабости ног, и подозрения на скоропостижный инфаркт, обострившийся на фоне хандры, отягощенной невыносимым характером, и сдобренных скукой одиночества, и брюзжанием по поводу неудачного замужества дочери, достойной как минимум олигарха, а как максимум принца заморского, или даже короля.

Иван Иванович Иванов звали мужчину, вернувшегося в этот момент домой из аэропорта. Характер он имел спокойный, можно сказать флегматичный. Жил безбедно, да и не мог бедствовать заместитель генерального директора по финансовой части, не маленькой фирмы по производству туалетной бумаги, с весьма образным названием «Поптеришка». Все было бы у него хорошо, если бы не вредная теща, и заветная мечта родить сына.

Если с первой проблемой он справился, купив Зое Федоровне двухкомнатную квартиру на берегу моря, и отселив ее туда, поправлять здоровье на курортном солнышке и морском бризе, то вот со второй справиться оказалось сложнее. Не желала жена рожать пацана, хоть волком вой, пять девчонок подряд. Проклятье какое-то. Сглазил видимо кто-то.

Фамилией своей Иванов гордился, именно Иванов, с ударением на первый слог, а не какой-то там пошлой» «Иванов», с ударением на последний, набивший оскомину многочисленностью, наравне с Петровыми и Сидоровыми. «Иванов», с ударением на переднем слоге звучит гордо.

В семье у него, всех первенцев мужского пола называли Иванами. Традиция такая зародилась в незапамятные времена, почему так произошло, ни кто уже не помнил, но она никогда не нарушалась, и теперь мужчина рисковал стать последним из династии Иванов Ивановичей Ивановых, если жена не родит ему все-таки долгожданного сына, продолжателя рода, носителя великой фамилии.

К теще Маруся уехала беременной в шестой раз, и не смотря на то, что срок давно уже позволял определить пол ребенка, папа с мамой не спешили узнавать, кто находиться в огромном животе, надеясь на лучшее, при чем у каждого, это лучшее представлялось по своему: Муж ждал наследника, а жена, возможность наконец прекратить на этом рожать.

Обычно Иван мало обращал внимание на то, что валяется у него под ногами, мусор его никогда не интересовал, так уж воспитан был этот мужчина, но в этот раз, словно кто-то подзатыльник дал, даже голова слегка закружилась, что бы мимо не проходил, заставив все-таки нагнуться к блестящему предмету.

Находка оказалась странной монетой, где на аверсе светило, выгравированное на позеленевшей в крапинку меди солнце, а на реверсе тусклая луна и три звезды в форме треугольника, но самое необычное в этой вещи, было то, что гурта как такового не было, а вместо него как сливочное масло между хлебом и сыром находился слой светло-зеленой плесени, которая однако держала половинки крепко, хлюпала и подрагивала при нажатии, но не пахла, ни капала и не вытекала.

Первым порывом Ивана, было естественное желание выкинуть, столь грязный, да еще и подозрительный предмет, но любопытство, поборовшись с брезгливостью, все же победило отвращение. Положить в карман монету он побрезговал, потому так и зашел в подъезд, а потом и в квартиру с зажатой в ладони странной вещью на вытянутой подальше от себя руке, что бы ненароком не запачкать дорогой костюм.

Скинув в коридоре обувь и обувшись в тапочки, он не снимая с себя верхней, уличной одежды, прошел в ванную комнату, где бросил монету в раковину, а сам тщательно помыл руки и только после этого вернулся, и переоделся в домашнее.

На кухне, в плите, в духовом шкафу, женой заботливо был оставлен остывший, к возвращению мужа пирог с яйцом и капустой. Иван, зажег газ, в естественном желании подогреть себе ужин (не любил он холодное), ну а между делом, в ожидании, отмыть и получше рассмотреть странную монету.

Отчистив под струей кипятка основную грязь мылом и щеткой, которые однако так и не справились с заплесневевшим гуртом, для большей безопасности, и во избежание подцепить заразу от каких-либо там бацилл, Иван поместил странную вещицу в стакан с довольно дорогой водкой, которую достал предварительно из бара, где та дожидалась своего звездного часа, по соседству с немецким ликером, шотландским виски и ямайским ромом.

Сделав все что было можно в данной ситуации, и не придумав ни чего более существенного для дезинфекции, он поставил стакан на стол в кухне, а сам пошел смотреть новости по телевизору, в ожидании разогреваемого ужина, в зал.

Не прошло и пяти минут, как не дав дослушать хозяину квартиры последние сводки с аукционных бирж, оттуда где дезинфицировалась монета, раздался стук падающего стакана и характерный хлопок закрываемой дверки духового шкафа.

Что там могло произойти непонятно? В квартире он один, если только форточку забыл закрыть, и сквозняк шалит в помещении? Но какой же силы должен быть ветер, что бы стакан перевернуть? А дверью в кухонной плите хлопнуть? Но что тут раздумывать, если можно просто пойти и посмотреть? Что может быть страшного в собственной квартире, где он знал каждый шов на обоях, каждый стык в паркете, каждую трещинку в мебели. Да и характер Иванов имел далеко не трусливый, а очень даже решительный.

Форточка действительно была открыта. Стакан лежал на боку в луже пролитой, залившей дорогую скатерть водке, а рядом лежала прикрытая легким, белесым туманом, монета. Странный туман, необычный, но всему можно найти объяснение, если захотеть. Но с этим позже, а что там с духовкой?

Дверка закрыта и сквозь стекло, виден в свете тусклой лампочки разогреваемый пирог с капустой. Но что-то там не так? Что-то, или вернее кто-то шевелится, кого Иван туда явно не клал.

— Кот что ли залез? — Усмехнулся сам себе Иванов. — Вот же блохастый, в форточку умудрился запрыгнуть, и как только сил хватило дверку в плите открыть?. Зажарится ведь дурень… Спасть надо — С этими словами он потянул на себя ручку, в попытке освободить пленника, но едва заглянул внутрь, как сел от неожиданности и изумления на пол, выпучив глаза, открыв рот и вытянув ноги.

Прямо посередине пирога, смачно чавкая капустой, сидел малюсенький, вусмерть пьяный, заросший по брови рыжей бородой мужичок, с кусочком яичного желтка, на огромном, усыпанном конопушками носу. Он поднял зеленые, осоловелые от плескающейся в них водки глаза, икнул и произнес голосом оперного баритона:

— Человек! Еще водки, и парку поддай! Холодно в твоей парной становиться...https://author.today/work/450391