Начало новой истории

Лето в столице Цзинцзи стаяло, оставив после себя болотную духоту, что прилипала к коже, как влажный саван. Весь город, сердце Державы Алмазных Снов был отполирован до ослепительного блеска, отражая в своих нефритовых фасадах и лаковых крышах идеальную, выхолощенную картину могущества. Великую иллюзию — сновидение о порядке, что длилось уже тысячу лет. Но под этим алмазным блеском, в трущобах у великой реки Лунчуань, таились иные зеркала — мутные, потрескавшиеся, хранящие правду, которую Империя-Сон жаждала забыть. Здесь воздух был густым коктейлем из запахов гниющих лотосов, вонючей глины и перегоревшего масла из ближайших портовых таверн.

Но внутри старой, полузатопленной джонки «Нефритовая Ласточка», навечно ошвартованной у старого, разрушенного пирса, витал иной дух — горьковатый аромат корня полыни и увядающей плоти, призрачная нота жасмина и всепроникающая сырость, точившая дерево так же, как болезнь точила его хозяйку лодки. В те редкие дни когда солнечные лучи пробивались сквозь щель в обшивке, они падали на выцветший ковёр, где призрачные ласточки застыли в вечном полёте сквозь истлевшую шерсть. Их золотая нить поблёкла, но всё ещё хранила отсвет иного времени — времени, когда джонка скользила по водам, а не ржавела в грязном иле.

На стене, почерневшей от сырости, у старой деревянной скамьи, служившей обитателям лодки кроватью висели свитки. На них было не найти изречения мудрецов, только схемы - сплетения энергетических каналов, звездные карты с несуществующими созвездиями, анатомию духов, а не людей. Всё это было начертано уверенной рукой учёного и хотя чернила поблекли со временем, ценность свитков была очевидна даже непосвященному.

В углу, на потемневшие сундуке стояла нефритовая чаша для омовений. Камень был холодным и мутным, но в его глубине, словно воспоминание, жил мягкий зеленоватый свет. Здесь же стояла маленькая, закопчённая железная печурка. Рядом — примитивная полка с глиняной посудой и деревянными мисками. Но стоит присмотреться — среди них затерялась одна-единственная фарфоровая пиала тонкой, почти воздушной работы, с едва видимым рисунком лунных циклов.

Тишина здесь была особой. Не пустотой, а затаённым дыханием. Это было молчание хранящее запретное знание. Молчание последнего пристанища, ставшего склепом. Молчание ласточки, у которой отняли небо.

Женщина умирала. Не с покорностью нищей, а с тихим достоинством изгнанной королевы. Лихорадка выжигала ее изнутри, вымывая краски жизни, но обнажая тайную карту ее крови. Ее лицо когда-то, должно быть, прекрасное, было истерзано тенями истощения. Скулы заострились, проступая под кожей, похожей на тонкий пергамент. Но в этой хрупкости была не жалкость, а остающаяся грация высохшего цветка, сохранившего форму лепестков. Губы, бледные и потрескавшиеся, всё ещё хранили след благородного изгиба, словно застыв в беззвучной песне. Рассыпавшиеся по подушке длинные, спутанные пряди были цвета тусклого угасавшего золота....