Твёрдое решение

Автор: Ирина Валерина

Иван Никанорович решил помереть под Новый год. Решение это пришло внезапно, как сезонный грипп, и столь же неотвратимо. Никакой депрессии у него не было — просто жизнь выцвела, как старый коврик у входной двери. Как человек военный, пусть и в отставке, происходящее он оценивал сухо, адекватно: существование превратилось в долгое, бесцветное ожидание. Ждал то звонка, то приезда, то хотя бы короткой весточки — а между этими ожиданиями серым маревом медленно проползали бесконечные дни полной пустоты. Под Новый год это ощущение становилось особенно горьким — будто все вокруг пировали за тонкой стеклянной стеной, а он оставался по ту сторону, в тишине.
Запасной ключ соседке вручил, многозначительно подняв брови: мол, на всякий такой случай. Соседка, сама не особо крепкого здоровья, хоть и младше лет на десять, лишь грустно кивнула, словно бы подтверждая молчаливое соглашение не сдаваться до последнего. Её ключ у Ивана Никаноровича уже второй год в ящике стола пылился.
Он оплатил все квартирные счета наперёд, пенсионную карточку положил на видном месте вместе с бумажкой, где пин-код написан. Вроде и всё. Немного у него земных дел оказалось, в самом деле держаться не за что. Даже комнатные цветы, которые когда-то разводила Анна Николаевна, давно засохли, несмотря на все его попытки за ними ухаживать — будто они последовали за хозяйкой, не пожелав оставаться в этом мире без неё.
Постоял у давно не мытого окна, посмотрел с двенадцатого этажа на чужую предпраздничную суету. Внизу, по серому слежавшемуся снегу, сновали люди, целеустремлённые, как чёрные муравьи, тащили домой кто ёлки, кто набитые продуктами авоськи, кто верещащих мелких детишек, как обычно, всё ещё не нагулявшихся. А где-то там, в подвалах и на чердаках этого дома, возможно, уже готовились к празднику другие существа — те, что шуршат за стеной, мерцают после полуночи в зеркалах или прячутся среди теней. Но их праздник тоже был не для него.
Жизнь продолжалась, катилась себе вперёд, и не было ей никакого дела до забытого всеми, бесполезного деда.
Иван Никанорович решительно дёрнул шторами — тяжёлые портьеры, которые Анна Николаевна когда-то выбирала с таким тщанием, — сомкнул на окнах пыльную, плотную ткань, отсекая солнечный морозный день вместе со всей его глупой суетой, и повернулся в полумрак спальни.
— Всё. Теперь помру спокойно. Под праздник — самое время. Нечего старые долги в новый год тащить. Люди веселятся, а я отмучаюсь.
Сказал он это в гулкую тишину пустой квартиры и лёг на кровать, отвернувшись к стене, к обоям с едва заметным цветочным узором, который Анна так любила. Лежал не шелохнувшись, будто притворялся, как в детстве делают, но в глазах у него застыла каменная, настывшая усталость. За окном, за плотными шторами, мир продолжал готовиться к празднику, а в квартире на двенадцатом этаже время начало медленно останавливаться, подчиняясь его воле.
Семья его, шумная, детородная, в последние годы рассыпалась, как бусы, в которых лопнула нитка. А ниткой той была жена его любимая, покойная Анна Николаевна. Стоило ей уйти — так и семья следом развалилась. Нет, дети, слава богу, живы-здоровы, да только у каждого свои хлопоты, собственные семьи и проблемы. Три дочери, давно замужние, разъехались по разным городам, одна аж в саму Италию укатила — Катя, та, что больше всех похожа на Анну и которую Иван Никанорович любил особенно нежно, хотя и не признавался в этом даже себе. Младший сын, вечный непоседа, носился по бесконечным командировкам, сам порой не зная, где будет ночевать завтра. Понятно, отца престарелого развлекать некогда было.
Справедливости ради сказать, звонили дети пару раз в неделю — чаще не получалось, видимо, а самому названивать Ивану Никаноровичу гордость не позволяла. Набиваться не хотел, обременять детей ежевечерним исполнением сыновне-дочернего долга — тем более. Иногда ему казалось, будто в паузах между их редкими звонками в квартире слышался тихий серебряный смех Анны — тот самый, что когда-то наполнял эти комнаты жизнью.
Иван Никанорович лежал день, лежал два. Есть не хотелось, только воду пил из-под крана. Соседка, Татьяна Васильевна, заходила раз в день, робко спрашивала с порога, не нужно ли чего, может, супа какого сварить — он лишь отмахивался. Зачем вся эта суета? Готовить он и сам умел, всегда жене помогал при случае — только для чего уже готовить? Теперь только готовиться осталось.
Квартира погрузилась в тишину, нарушаемую лишь тиканьем настенных часов — тех самых, что он починил прошлой зимой. Стрелки отсчитывали время с завидным упорством, будто и впрямь знали что-то, чего не ведал их хозяин.
Вспоминалось много. Всю жизнь, можно сказать, перебрал, как чётки — от счастья к горечи и обратно. Где всплакнул, а где и посмеялся. Плакалось поболе, чем веселилось, конечно... Но хорошую жизнь прожил, не позорную. Было что вспомнить, было... Порой ему чудилось, будто тени прошлого оживали: вот там, в дверном проёме, мелькнуло платье Анны, вот здесь пахнуло её духами — лёгкими, цветочными.
А вот смерть к нему не шла. Конечно, он знать не знал, как она приходит, помирал-то всерьёз впервые, но было предчувствие, что ли, что сны там какие-то должны предшествовать или знаки... Может, сама Анна должна была прийти проводить?
Чертыхнувшись, он сел на кровати. Сны, знаки! Что за бабские забубоны в голову полезли? Совсем из ума выжил, старый дурень! Помирать собрался — вот и помирай, а пустые суеверия плодить ни к чему!