В тишине

Он жил в тишине, которая была громче любого шума. Тишине из полувздохов, невысказанных мыслей и вопросов, которые он задавал только своему отражению в темном окне по вечерам.

Его мир был аккуратен и стерилен: книги по философии, психологии, эзотерике, выстроенные в идеальные ряды на полках. Они были его единственными собеседниками, эти мертвые учителя. В них он искал ответ на единственный вопрос: кто он? Зачем? Иногда ему казалось, что он вот-вот докопается до сути, до той блестящей, как алмаз, истины о себе самом. Она маячила где-то в глубине, за слоями анализа, травм, детских воспоминаний, социокультурных наслоений. Стоило только снять еще один пласт — и там, в ядре, будет он. Настоящий.

Телефон молчал. Родственные звонки — редкие, вымученные — он отбивал короткими фразами: «Всё нормально. Работаю. Да нет, не устал. Как-нибудь потом». «Потом» никогда не наступало. Мамин голос, звучавший все тише и неувереннее с каждым годом, он отгонял чувством вины, которое тут же пускал в топку своего бесконечного самоанализа. «Почему я ее игнорирую? Потому что она меня не понимает. А почему она меня не понимает? Потому что я никогда не показывал, кто я есть. А кто я есть?»

Друзей не было. Были знакомые, коллеги, случайные собеседники в сети, с которыми можно было обсудить концепцию «подлинного бытия» Хайдеггера. Но близости — той, где можно молчать, не копаясь в причинах молчания, — не существовало. Близость требовала выхода из скорлупы, а он боялся, что без скорлупы от него ничего не останется. Что он — и есть эта скорлупа, бесконечно глядящая внутрь самой себя.

Однажды, разбирая старые бумаги, он нашел школьную фотографию. Себя, лет десяти, с разбитой коленкой и дурацкой, до ушей, улыбкой. Тот мальчик не копался в себе. Он просто жил: бежал, падал, смеялся, злился, мирился. Он был цельным, не разделенным на наблюдателя и наблюдаемого.

В ту ночь он долго смотрел на фотографию, а потом — на свое отражение в окне. Два чужака. Между ними — пропасть лет, наполненных лишь рытьем этой пропасти. И он с ужасом осознал, что копал не к той цели. Он искал сокровище, разгребая груды земли, но забыл, что сокровище — это сам процесс жизни, который он отложил «на потом», до момента полного самопонимания.

Он взял телефон. Палец замер над маминым номером. В голове, привычно, зашевелились аналитические черви: «А что я скажу? А зачем? Это ведь будет неискренне, просто порыв...»

Он глубоко вдохнул и набрал номер. Прозвенело три длинных гудка. Сердце колотилось не о самоанализе, а о простом человеческом страхе и надежде.

— Алло? — услышал он сонный, встревоженный голос. — Сынок? Что случилось?

И он, специалист по сложнейшим философским категориям, нашел самые простые и самые сложные слова в своей жизни:

— Мам... Прости. Просто соскучился. Как у тебя дела?

И впервые за много лет он не думал о том, правильно ли он поступил, что чувствует и почему. Он просто слушал ее голос. И это было похоже на возвращение домой после очень долгого, бессмысленного и одинокого путешествия вглубь самого себя.