Отрывок из проды Герой Кандагара на зацен

Открыв дверь квартиры, втянул носом воздух. Он пропах запахом жареных котлет, приправленных тушёным луком.

Идиллия рухнула, едва я заглянул в зал. Перед диваном, на узорном ковре, валялись ошмётки того, что ещё утром было гордостью семьи – радиоприёмника Спидола-240. Пластиковый корпус расколот на несколько частей, динамик торчал жалкой консервной банкой, а позолоченные клавиши переключения диапазонов были разбросаны, как зубы после драки. На диване, развалившись, сидел пьяный отчим. Лицо красное, взгляд мутный, но сосредоточенный, будто он изучал картину разрушения.

– Это что? – спросил я недовольно, хотя всё и так было ясно.

– Что, что! – громко, с недовольной нотой в голосе отозвалась мать с кухни. За дверью слышалось яростное шипение чего-то на сковороде. – Нажрался, сволочь, и разбил!

– Я не нажрался! – парировал отчим, с трудом ворочая заплетающимся языком. – Просто… пива попил! А Спидола… Шел домой, доклепались трое. Давай, говорят, радио сюда. Теперь мы его будем слушать! А я как хряпнул его об асфальт! Хрен вам, говорю! А не Спидолу!

Он сделал паузу, пытаясь собрать мысли в кучу.

– А они потом… наверное, сказали, мы пошутили? – спросил я. − Ты хоть одного знаешь?

− Да не! Они заржали как лошади, и пошли дальше! – он махнул рукой, чуть не свалив со столика пепельницу. – Не знаю я их! К брату ходил на первый микрорайон!

– Есть будешь? – спросила мать, выглянув из кухни. В её глазах стояла усталость и привычная, натёртая годами злость на отчима.

– А что там?

– Гороховое пюре с котлетами!

Это, конечно, была бомба. Я прошёл на кухню, сел за стол, покрытый клеёнкой с выцветшим узором, и начал есть. Густое, дымящееся пюре, обильно сдобренное подсолнечным маслом, и две сочные, поджаристые котлеты.

Ел молча, думая о той Спидоле. Она же ловила всё – и наши Маяк с Юностью, и занудные голоса дикторов. На нём она хватала чистый, почти стереофонический звук польской или финской музыки, а ночами – глуховатые, голоса из-за бугра. За неё полгода назад отдали сто тридцать рублей. Взяли с рук, что было удачей – в магазине такая стоила за сотню, но чтобы её дождаться…

Мысли понеслись дальше, к Женьке, радиолюбителю, слегка завёрнутому на этой теме. Радио позывной у него был Кентавр. Он сам паял передатчики из того, что мог достать, и даже связывался с другими такими же энтузиастами за тысячу, а то и полторы тысячи километров. Но это было строжайше запрещено – простым людям засорять эфир не дозволялось. За этим зорко следила пеленговая машина – фургон с выдвижной антенной на крыше, который мог вычислить нарушителя за пару часов.

Наказание было серьёзное – крупный штраф, конфискация аппаратуры, а в худшем случае – статья за хулиганство или даже незаконное использование радиоволн. Помню, как однажды к Кентавру нагрянули с проверкой. Он, не растерявшись, схватил свой самодельный передатчик и сунул его в кастрюлю с остывшим борщом, которую тут же задвинул в холодильник.

Менты обшмонали всю хату, даже в унитаз заглядывали, но так ничего и не нашли. А ещё двое его друзей, тоже радио фанаты, отправились на террикон с ночёвкой, чтобы вести приём-передачу из высокого места. Поставили палатку прямо на верху террикона. А ночью оба угорели. Террикон, оказывается, тлел внутри, выделяя угарный газ. Они легли спать, и газ, поднимаясь снизу, постепенно вытеснил из палатки кислород. Закрытая, она стала уловителем тёплых газов, стремящихся вверх.

Покончив с ужином, я вышел на балкон, покурил, глядя на засыпающий двор, где в сизом мареве вечера зажигались жёлтые квадраты окон. Потом прилёг на диван, включив телевизор. Шёл сериал Место встречи изменить нельзя. Его тогда крутили, кажется, в сотый раз, но оторваться людям было невозможно. Шарапов, Фокс, легендарный Груздев…

Отчим что-то тихо, утробно бухтел на кухне матери, но звук был приглушён стеной и голосом Высоцкого.

Глаза начали слипаться. Язвенные реплики Глеба Жеглова плыли куда-то вдаль, смешиваясь с тенями на потолке. Потом пятна света поплыли, растеклись, и я провалился в тёплый, бесшумный колодец, где не было ни пьяных отчимов, ни пеленговых машин, ни табличек переучёт. Только тишина и абсолютная тяжесть сна…

***

Смягчённые гардиной лучи света пробивались сквозь закрытые веки. Я зажмурился, но было поздно – сознание уже выдернули из тёплой пучины сна в холодную реальность.

Открыл глаза.

Взгляд на табло моих часов. Потом сверка на будильнике Слава.

Пятнадцать минут седьмого.

Я встал, босыми ногами ощутив мягкость ковра, и потянулся к потолку, слушая, как хрустят позвонки, выстраиваясь в рабочий ряд.

Дорога в ванную была короткой. Включил свет. Маленькая лампочка шестидесятка осветила помещение тускловатым жёлтым светом. В зеркале на меня смотрел немного помятый и сонный парень со сходящим фингалом и красными белками.

Если вылечиться, умыться и причесаться, то девушкам буду нравиться.

Взял зубную пасту Жемчуг – выдавил немного на намоченную щётку. Запах мяты, резкий и бодрящий, ударил в нос.

И тут, чистя зубы и глядя на белую пену в раковине, я принял решение.

Всё…

Сегодня первый день будет без сигарет. Не попробую не курить, не сокращу. А никогда. Больше ни одной. Самое главное – больше ни одной и никогда. С таким решением легче. Чёткая, железная граница. Не зыбкое может быть, а приговор.

Пока одевался в просторные синие треники с белыми лампасами и потёртую хлопковую футболку, мысли возвращались к старой, избитой канители.

К курению…

Часто люди не курят по две недели, месяцу. А потом закуривают. Спрашивал таких, зачем?

Да, – говорят, – две недели не курил, потом на бутыльке одну сигарету выкурил, и всё. Теперь опять курю.

Был у меня один случай. Не курил дней десять. А потом случился тот самый бутылёк. На нём сдержался, отмахнулся, но внутри уже подтаяло. А когда приехал на посёлок, зашёл в магазин, и почти не думая, сказал:

− Пачку Атамана и зажигалку.

Выкурил жадно пару сигарет по дороге, а потом дома, на крылечке, ещё штуки три, глядя в тёмное небо мутными глазами.

Проснулся утром с горьким разочарованием. Ну, всё, думаю. Десять дней борьбы насмарку. Чувство было гадкое, как предательство самого себя.

А потом, как вспышка, ударил протест. А почему это, собственно, я должен курить, раз сорвался? Я себе хозяин или нет? Не рассуждение, а именно крик души. Встал, взял почти полную пачку сигарет и зажигалку, вышел в сени, швырнул их в красную пасть горящей печки. Смотрел, как пламя лижет бумагу, как плавится пластик. И столько было во мне решимости, что этот срыв словно сжёг последние мосты. И с тех пор – ни одной.

Надел кеды. Неказистые, но удобные, туго зашнуровал. Легко, почти бесшумно, сбежал по лестнице, касаясь прохладных перил. Дверь подъезда со скрипом открылась, впустив внутрь утро.

Двор встретил приятной прохладой. Воздух был не просто свежим – он был кристальным, с едва уловимыми запахами первой зелени.

Во дворе ни души. Только длинные, косые тени от домов, окрашивающие асфальт в синеву, да воробьиная перепалка где-то в кроне тополя. Солнце, ещё не жаркое, заливало восточную сторону фасадов.

Я сделал первый глубокий вдох. Воздух обжёг лёгкие непривычной чистотой. И пошёл, легко, ускоряя шаг, навстречу этому дню, навстречу Бугру, навстречу самому себе – человеку, который больше не курит. Решение было принято. И с ним действительно было легче это всё перенести.

Перескочив центральную трассу, вступил на первый микрорайон. Пройдя два дома, оказался в нужном дворе. Время где-то без пятнадцати, так что в двери ломиться рано. Лавки холодные, поэтому стал ходить по тротуару перед домом.

В принципе, здесь можно было свободно гулять по чужим районам. Как таковой, особой вражды не было. Но были уникумы, которые перестревали чужаков, видя своё преимущество в числе.

Самым простым доклёпом было: дай закурить. Если не куришь, можно было отхватить в голову. Иногда кто-то хочет доминировать. А достаётся слабым и терпилам.

Доклёп для наезда может быть любой. Почему сигарета без фильтра, или почему спичками даёшь прикурить, а не зажигалкой. Или прикурить небрежно дал, неуважительно типа…

И наоборот, на просьбу, можно ли прикурить, скажут: сейчас мы дадим тебе прикурить! И могут дать так, что мало не покажется.

Тут кто круче, тот и форсит. Если у доминатора попросили прикурить, он протянет спички. А когда он попросит прикурить, ему должен ты зажечь спичку и поднести.

Ещё анекдот такой был на этой волне. Василий Иванович говорит Петьке.

− Вон… видишь, мужик стоит. Подойди, попроси прикурить. Если даст от спички, то врежь ему и спроси, почему не зажигалку. А если даст от бензиновой, врежь, спроси, почему не от газовой.

Петька подходит, просит прикурить. Мужик даёт ему от газовой.

Он бьёт ему в бубен:

− Почему без шляпы?

Вообще этому уделялось особое внимание. Уважение типа проявил или нет. Даже поговорка ходила: друзьям от спички, плятям от притычки.

По силе я был не последнего десятка, так что на микрорайонах себя чувствовал вольготно.

Но… никогда не знаешь, где нарвёшься и на кого. Если кому-то отвешали люлей, и он знает, с какого района наподдали, то всё. Собирает компашку и идут лупят в центр всех, кто под руку попадётся с того района. А уж если кто из авторитетных закусится, тогда всё, может дойти и до массовки.

И когда возле кинотеатра перестревают и спрашивают, с какого ты района, уже понятно, что тут же могут начаться злоключения.

− Давно ждёшь? – Бугор вышел из подъезда в болоньевых синих спортивных штанах, по пояс голый. Но со спортивной сумкой на плече.

− Да минут пять…

Он поздоровался за руку, поправил ремень сумки:

− Тогда побежали!

Он легко затрусил по тротуару, умело придерживая сумку. Я за ним. Мы выскользнули с шумного двора, миновали садик и перебежали широкое асфальтовое полотно. По ту сторону начинался другой мир. Город резко обрывался. За асфальтом шли поля и посадки. Асфальт словно отрезал цивилизацию от природы. Лишь где-то вдали виднелись какие-то склады.

Книга живёт здесь https://author.today/work/516228