об одном недошибленном нацистском преступнике
Автор: Доктор Шмурге
поскольку у нас литературный портал, мы поговорим о высокой литературе.
поскольку у нас запрещена политика, мы поговорим об истории. и исторической прозе, конечно.
к сожалению, без переходов на личности обойтись не удастся. впрочем, это не беда. таких тонких материй, как личность, или совесть, или, там, душа, у одного из героев сегодняшнего блога нет.
итак. вот литературный отрывок.
На рассвете, перед уходом заключенных на работы, и вечером, во время обеда, перед нашими палатками маячили десятки оборванных крестьянских ребятишек, выпрашивавших всякие съедобные отбросы. Странно было смотреть на этих детей «вольного населения», более нищего, чем даже мы, каторжники, ибо свои полтора фунта хлеба мы получали каждый день, а крестьяне и этих полутора фунтов не имели.
Нашим продовольствием заведовал Юра. Он ходил за хлебом и за обедом. Он же играл роль распределителя лагерных объедков среди детворы. У нас была огромная, литров на десять, алюминиевая кастрюля, которая была участницей уже двух наших попыток побега, а впоследствии участвовала и в третьей. В эту кастрюлю Юра собирал то, что оставалось от лагерных щей во всей нашей палатке. Щи эти обычно варились из гнилой капусты и селедочных головок — я так и не узнал, куда девались селедки от этих головок... Немногие из лагерников отваживались есть эти щи, и они попадали детям. Впрочем, многие из лагерников урывали кое-что из своего хлебного пайка.
Я не помню, почему именно все это так вышло. Кажется, Юра дня два-три подряд вовсе не выходил из УРЧ, я — тоже, наши соседи по привычке сливали свои объедки в нашу кастрюлю. Когда однажды я вырвался из УРЧ, чтобы пройтись — хотя бы за обедом, — я обнаружил, что моя кастрюля, стоявшая под нарами, была полна до краев и содержимое ее превратилось в глыбу сплошного льда. Я решил занести кастрюлю на кухню, поставить ее на плиту и, когда лед слегка оттает, выкинуть всю эту глыбу вон и в пустую кастрюлю получить свою порцию каши.
Я взял кастрюлю и вышел из палатки. Была почти уже ночь.. Пронзительный морозный ветер выл в телеграфных проводах и засыпал глаза снежной пылью. У палаток не было никого. Стайки детей, которые в обеденную пору шныряли здесь, уже разошлись. Вдруг какая-то неясная фигурка метнулась ко мне из-за сугроба и хриплый, застуженный детский голосок пропищал:
— Дяденька, дяденька, может, что осталось, дяденька, дай!..
Это была девочка, лет, вероятно, одиннадцати. Ее глаза под спутанными космами волос блестели голодным блеском. А голосок автоматически, привычно, без всякого выражения, продолжал скулить:
— Дяденька, да-а-а-ай!
— А тут только лед.
— От щей, дяденька?
— От щей.
— Ничего, дяденька, ты только дай... Я его сейчас, ей-Богу, сейчас... Отогрею... Он сейчас вытряхнется... Ты только дай!
В голосе девочки была суетливость, жадность и боязнь отказа. Я соображал как-то очень туго и стоял в нерешительности. Девочка почти вырвала кастрюлю из моих рук... Потом она распахнула рваный зипунишко, под которым не было ничего — только торчали голые острые ребра, прижала кастрюлю к своему голому тельцу, словно своего ребенка, запахнула зипунишко и села на снег.
Я находился в состоянии такой отупелости, что даже не попытался найти объяснения тому, что эта девочка собиралась делать. Только мелькнула ассоциация о ребенке, о материнском инстинкте, который каким-то чудом живет еще в этом иссохшем тельце... Я пошел в палатку отыскивать другую посуду для каши своей насущной.
В жизни каждого человека бывают минуты великого унижения. Такую минуту пережил я, когда, ползая под нарами в поисках какой-нибудь посуды, я сообразил, что эта девочка собирается теплом изголодавшегося своего тела растопить эту полупудовую глыбу замерзшей, отвратительной, свиной — но все же пищи. И что во всем этом скелетике тепла не хватит и на четверть этой глыбы.
Я очень больно ударился головой о какую-то перекладину под нарами и, почти оглушенный от удара, отвращения и ярости, выбежал из палатки. Девочка все еще сидела на том же месте, и ее нижняя челюсть дрожала мелкой, частой дрожью.
— Дяденька, не отбирай! — завизжала она.
Я схватил ее вместе с кастрюлей и потащил в палатку. В голове мелькали какие-то сумасшедшие мысли. Я что-то, помню, говорил, но думаю, что и мои слова пахли сумасшедшим домом. Девочка вырвалась в истерии у меня из рук и бросилась к выходу из палатки. Я поймал ее и посадил на нары. Лихорадочно, дрожащими руками я стал шарить на полках, под нарами. Нашел чьи-то объедки, полпайка Юриного хлеба и что-то еще. Девочка не ожидала, чтобы я протянул ей их. Она судорожно схватила огрызок хлеба и стала запихивать себе в рот. По ее грязному личику катились слезы еще не остывшего испуга.
Я стоял перед нею пришибленный и растерянный, полный великого отвращения ко всему в мире, в том числе и к себе самому. Как это мы, взрослые люди России, тридцать миллионов взрослых мужчин, могли допустить до этого детей нашей страны? Как это мы не додрались до конца? Мы, русские интеллигенты, зная ведь, чем была «великая французская революция», могли бы себе представить, чем будет столь же великая революция у нас!.. Как это мы не додрались? Как это все мы, все поголовно, не взялись за винтовки? В какой-то очень короткий миг вся проблема гражданской войны и революции осветилась с беспощадной яркостью. Что помещики? Что капиталисты? Что профессора? Помещики — в Лондоне, капиталисты — в Наркомторге, профессора — в академии. Без вилл и автомобилей, но живут... А вот все эти безымянные мальчики и девочки?.. О них мы должны были помнить прежде всего — ибо они будущее нашей страны... А вот — не вспомнили... И вот на костях этого маленького скелетика — миллионов таких скелетиков — будет строиться социалистический рай. Вспоминался карамазовский вопрос о билете в жизнь... Нет, ежели бы им и удалось построить этот рай — на этих скелетиках, — я такого рая не хочу. Вспомнилась и фотография Ленина в позе Христа, окруженного детьми: «Не мешайте детям приходить ко мне...» Какая подлость. Какая лицемерная подлость!..
Много вещей видал я на советских просторах — вещей намного хуже этой девочки с кастрюлей льда. И многое как-то уже забывается. А девочка не забудется никогда. Она для меня стала каким-то символом — символом того, что сделалось с Россией.
мощный фрагмент, согласитесь.
а вот другой литературный фрагмент, послабее, конечно, но о том же:
казалось бы, в тексте нет субъективной оценки автором описываемых событий. но это не так:
вроде бы, оба автора руководствуются благородными мотивами, попрекают тоталитарный режим, но...
есть маленький ньюанс, который заключается в личности автора первого текста.
это не Солженицын. это не Шаламов. это не тысячи писателей и писатилишек, выползших в перестройку. о неееет. это настоящий титан. это предтеча. это он:
Иван Солоневич. интересующиеся могут погуглить историю великого писателя самостоятельно. а так же почитать восхищенные речи Геббельса в адрес этой совести земли русской.
да. сочинения Солоневича использовались в антисоветской пропаганде, и даже несмотря на показной антифашизм, данный писатель вполне себе спокойно и вольготно жил в частном доме в восточной Германии. после краха третьего рейха, Солоневич использовал чит коды, и материализовался в латинской америки. krisinie tropy. и уже готовился к эмиграции в США, когда дал о себе знать рак желудка.
и пришлось американцам ждать еще 20 лет, пока не появился новый проект сол... но это другая история.
важно иное. то, что художественный вымысел конкретного человека (думаю, того калейдоскопа фоток штабелей трупов, и живых скелетов из воркуты, как в освенциме, на фото вы не найдете. не срастается с фоточками) стал фундаментом человеконенавистнической пропаганды для целой нации. и вздроченные этой пропагандной немцы шли убивать бессердечный, жестокий советский скот.
мой покойный дед, например, рассказывал, что их колонну пленных пацанов из под бреста гнали в германию. пешком. по жаре. без воды и еды. отстал и упал - конвоир останавливался, пинал пару раз, а потом выстрел в голову. и вот, остановка. жара. июль. толпа пленных, изнывающих от жары. а рядом небольшой пруд. даже скорее лужа. и немцы организовали живую очередь, водопой. изможденные жаждой люди, естественно, кинулись скопом. ну а немцы начали постреливать в эту кучу людей из автоматов, кидать гранаты. что характерно, пленные продолжали пить эту кровавую, с мозгами, воду. и что характернее всего, дед знал немецкий. и прекрасно слышал слова немцев: "ну вы, русские, вы же коммунисты, где ваше человеческое достоинство?"
или другой эпизод. уже в германии, стоят значит пленные строем, перед конвоем. а рядом толпа немцев, смотрят на унтерменшей из книг солоневича. и тут маленький пухлый мальчик берет кирпич, и кидает в русского. и сносит ему поллица. кровища, выбитые зубы. и ноль эмоций у конвоя. мальчик смеется. мама одобряет. все так и надо.
дед на своей шкуре убедился, что реальные немецкие концлагеря не идут ни в какое сравнение с выдуманными солоневичем. не понравилось ему там. очень не понравилось.
ну а простреленные черепа маленьких советских девочек поисковики до сих пор находят на местах немецких карательных операций. вместе с гнилыми немецкими презервативами. вымысел одного обиженки перерос в убийства и изнасилования тысяч девочек.
и я не сомневаюсь, что Солоневич, борец за совесть и нравственность, знал о лагерях смерти и геноциде советского населения. и я очень сомневаюсь, что в своем пособничестве нацистам он раскаивался.
иначе бы пулю себе в лоб пустил.
в принципе, эта последовательность - совестливый борец с тиранией (особенно сталинской) - расчеловечивание тирании - уничтожение тех, кто под властью тирана, характерна и для последующих писателей диссидентов. проблемой Солоневича является то, что он, в отличии от других, официально замарался связями с нацистами. поэтому и малоизвестен. но наличия означенной закономерности это не отменяет.
в связи с этим вопрос. можно ли считать человека, который раз за разом пишет об ужасах совка, о преступлениях сталинизма, о страданиях детей в гулагах и чечен... ну или татар в теплушках... можно ли считать этих творцов святыми?
или это конченые мрази, у которых в душе харкотина, а вместо мозгов - блевота (это не оскорбление, если что, а метафора великого Венечки Ерофеева.)?
можно ли считать активизацию разного рода неполживцев и борцов со сталинизмом признаками приближения некоего большого полярного лиса?
комментарии приветствуются. репорты - тем более)