Некромант и такса

Мне написали хорошую рецензию

https://author.today/review/94158

и, я считаю, день удался, несмотря на +32 в тени и то, что река под окном разлилась,  разбушевалась и не разрешает в себе купаться.

Поэтому самопиар:

Встал я сегодня рано, спать мне не давала совесть. Всю ночь ворочался, не мог уснуть, потом снились кошмары в полицейской башне. Проснулся в таких разбросанных чувствах и под таким давлением безотрадных обстоятельств, что решил забыть про приказ братства не мешаться властям и предоставить им делать их работу, как они ее сами понимают. Я снова влез в местные полицейские порядки.

Пошел к полицмейстеру домой, вытребовал его из спальни (он вышел в рубахе и ночном колпаке, но побритый и бодрый) и заявил ему, что молодой идиот, запертый на верхнем этаже сторожевой башни, ни в чем не виноват, и, если его оставить так, как есть, он доведет себя до болезни, -- возможно, до душевной, то есть, неизлечимой. На что ответ я получил твердый и непререкаемый, о котором сам не подумал в стремлении к справедливости, и который в один миг поставил меня на место: если молодого идиота не держать там, он сиганет с колокольни, как та ведьма; он пытался.

Потому юный придурок, виновен или нет, будет сидеть под замком, пока его не заберут свои, чтоб городским властям не пришлось отвечать за новую смерть, а мне, некроманту, не прибавилось бы работы, с которой я, похоже, и без добавок не справляюсь.

В общем, меня отчитали как мальчишку, и выглядел я, по меньшей мере, чудаком с утра пораньше. Вот, нет мне покоя. Зачем я пошел? Мог бы и сам догадаться, что юнец представляет опасность не для общества, а, в первую очередь, для себя самого. Хорошо, что я теперь колдун, мне многое прощается. Могу себе позволить делать глупости, если заранее приму загадочный вид. Не помню только, принял ли.

Оправдаться мне было нечем, я спешно попросил извинения за непозволительно ранний визит и ретировался. Был смущен, поэтому на обратном пути повернул не туда и еле выплутал из городских переулков, где в такую рань не у кого было спросить дорогу. Тоби понял мои затруднения и вывел к фонтану, где я остановился подумать.

Уже заметно, что наступает осень. Солнце по утрам долго не отрывается от полосы зари, вначале красит шпили собора и колокольню розовым, потом розовое сменяется тяжелым расплавленным золотом, потом свет делается обычным дневным, бледным, прозрачным, и далекие горы протаивают сквозь дымку. Из сине-голубых они становятся того необычного то ли лилового, то ли серо-розового цвета, который так удивил меня, когда я разглядел их впервые.

Подумать мне нужно о многом. В основном, не беру ли на себя лишнее, занявшись правдоискательством и озаботившись справедливостью, которой от меня не требуют и не ждут. А у меня в мировоззрении кризис. Я должен понять, где я, что я и кто я.

 Но как я утром ни крутил в уме свои задачи, получалось, что, не добившись правды, я свою работу не сделаю. Или просто не понимаю, как ее можно сделать иначе, не вижу другой путь. Мертвая ведьма чего-то хочет от жителей Броммы. Чего-то, что они или не дали ей при жизни, или остались должны после смерти. Иначе никак. Нужно решить ее загадку, и всем нам станет лучше, и мертвым, и живым.

Через четверть часа открылись двери магазинчиков, ноги понесли меня в местную книжную лавку. Книг мне не нужно, я себя очень ограничиваю в их покупке, поскольку, дайте волю, и все деньги я стану тратить на книги. Но в лавки книготорговцев захожу часто -- погладить старые корешки, полистать страницы, посмотреть, что появилось нового, что отыскалось старого. Книги в Бромме либо хороши, но очень дороги, либо дешевы, но глупы. Серьезные издания по истории, философии, различным наукам в Аннидоре, например, можно приобрести почти вдвое дешевле. Знания здесь ценят, вот только из-за этого они становятся не всем доступны. А вполне доступные современные романы на серой бумаге я не читаю.

Решил утешить себя газетами, но и здесь выбор оказался скудным: местный еженедельник, отпечатанный кустарно деревенскими энтузиастами, -- его я уже видел, -- восьмидневной давности столичные "Добрые известия", рассылаемые заранее, так что новостям в них не менее десяти дней, и еще, как ни странно, стопка соседских, заграничных, странноватых даже с виду изданий. Они продавались хозяином как оберточная бумага, были куцего формата и неряшливой печати, но выглядели словно только что вынуты из-под станка. В принципе, ничего удивительного в том, что заграничная пресса здесь свежее аннидорской. Граница в двадцати с небольшим милях, столица же от Броммы отстоит почти на четыреста. Я взял две последние беррийские и нашу столичную, причем, столичную мне отдавать не хотели, она была кем-то заказана, но я настоял, пообещав вернуть, как прочту.

На беррийском я читаю сносно, и потянулся к иноязычным листкам потому, что это самые свежие новости, какие только можно достать в Бромме. Пишут же и в наших газетах, что происходит в соседних государствах?.. В "Добрых известиях" никаких важных событий обнаружить не удалось, известия были спокойны, как пруд, задушенный ряской, даже в особой рубрике "беспорядки" там лишь живописалась лошадь, сбежавшая вместе с ландо и забрызгавшая грязью гуляющих благородных дам.

Зато беррийские газеты изумили меня до озноба.

Собственно, пройди они столичную цензуру, из них не осталось бы даже заголовков, несмотря на то, что лютостью наша цензура не страдает, и при ней какого только свободомыслия ни печатали. Но в листках этих содержалось столько пороха, заложенного под общественные нормы, мораль и право, что не нужно было даже искры, они могли самовозгореться от собственного горячечного жара.

Одна называлась "Пламя народного гнева", другая "Народный трибун". Я понял, что совершенно не представляю -- а что же творится там, за лиловыми горами, если в газетах у них пишут: "Для свержения узурпировавших власть земных кумиров, именующих себя князьями и королями, сперва нужно свергнуть кумира небесного, именуемого бог, тогда только человечество истинно освободится от цепей и оков, и начнет новую жизнь", -- и: "Долой церковь, долой разврат, который навязан нам посредством жен, детей и брака как обязательный для человека; свободное человечество должно быть свободно от страстей не по повелению свыше, а по строгости разума и воспитанию через общество". Далее, между пламенными призывами к свободе, я прочел якобы научные размышления о том, что лягушки, например, как и другие насекомые, падают с неба взрослыми и окончательно сформировавшимися, они могут затем размножаться в воде, а могут зарождаться в облаках силами всемогущей природы, следовательно, обязательной потребности в быте и семье у живых существ нет, и учиться народной свободе и общественной пользе любое существо, включая человеческое, должно без костылей из семьи, самостоятельно, как только станет способно ходить.

Лягушки эти, причисленные к насекомым, и дети, учащиеся свободе без семьи, почему-то впечатлили меня больше призывов свергнуть земные и небесные власти, я даже вынужден был протереть глаза платком, словно мне попал в них песок, а не слова.

Два года назад там, за лиловыми горами и еще дальше на юго-запад, казнили на площади короля и королеву, а несовершеннолетний наследник сгинул в тюрьме. Бежать далеко за океан удалось только двум старшим принцессам, от которых сейчас ни слуху ни духу, но за ними, по словам нашей прессы, были посланы шпионы-убийцы. Потом в Иберрине последовательно казнили аристократов, вождей переворота, пытавшихся стать новой аристократией, купцов, ведущих нечестную торговлю -- ведь любая торговля нечестна по определению, поскольку несет торгующему выгоду, -- военных, способных установить в перевернутой с ног на голову  стране диктатуру, и кого-то еще, кого ловили там и сям, через год все уже перестали понимать, кого именно, за что и почему, да еще и наши газетные писаки многое перевирали, внося в заграничный хаос свою лепту.

Бромма, думал я вчера, живет спокойно?

Нет, спокойно живет все наше княжество, большое, мирное и все еще относительно богатое.