«Бездна, или эпоха Без» (про сериал «Мир! Дружба! Жвачка!»)

90-ые годы XX столетия для большинства людей старшего поколения навсегда стали этаким символом безнадеги, беззакония… словом, всего с приставкой «без». Из серии «вспомнишь – вздрогнешь». Оно и понятно – жизнь на стыке эпох, на обломках былого, едва ли может считать увеселительной прогулкой. Разве что вам доставляет радость бродить по тонкому канату над рекой, кишмя кишащей пираньями. А если еще представить, что канат - китайский, купленный за три копейки неким предприимчивым «челноком» и проданный нам по сто рублей за метр, становится и вовсе не до смеха.

Рискну предположить, что именно по этой причине сериал «Мир! Дружба! Жвачка!» был принят старшим поколением довольно скептически. Впрочем, иного и быть не могло - ведь создатели сериала и названием (отсылающим, как нетрудно догадаться, к классическому «Мир, труд, май!»), и лозунгом («Тем, кто вырос в 90-ые») сразу дают понять, на какую аудиторию их творение рассчитано. Это про тех, от тех и для тех, чье детство пришлось на весьма странное и страшное время или, если угодно, безвременье – еще одно слово с приставкой «без», которой прекрасно иллюстрирует последнее десятилетие двадцатого века.

Именно поэтому не стоит относиться к сериалу «Мир! Дружба! Жвачка!», как к документалистике. У любого заклепочника, возьмись он считать количество ляпов того или иного масштаба, уже к концу пилотной серии наверняка закончатся пальцы на руках и ногах. Наплевательское отношение к эпохе? Да нет, пожалуй, просто другой подход. 

Могу ошибаться, но у меня создалось стойкое впечатление, что сериал «Мир! Дружба! Жвачка» - это 90-ые, пропущенные через сознание подростка, росшего в те времена. Сознание, которое в данном случае выступает, как некий фильтр,  который отсеивает все не интересное и не важное для этого подростка и позволяет ему (и нам вместе с ним) сконцентрироваться на самом важном.  Не на финансовых пирамидах и нюансах их построения, а на приставке «Денди» с ее угловатыми файтингами, на «чупа-чупсах», на мире, дружбе, жвачке… и любви.

Главный герой сериала, Саша Рябинин – это собирательный образ парня из безымянного провинциального городка, парня, чей переходный возраст совпал с переходным возрастом нашей «старо-новой» страны. Саша вместе с друзьями обитает на крыше скучной серой многоэтажки, в своем, личном мире детства – с высоты которого все проблемы людей внизу кажутся мелкими и незначительными. За челку, как у Саши, в любом приличном дворе местные хулиганы наваляли бы по полной программе – что, в общем-то, с Сашей и происходит, когда он вместе с друзьями забредает на территорию Цыгана и его дружков – обитающих, к слову, под мостом, на этаком своеобразном «дне социума». Собственно, очередная стычка с Цыганом и провоцирует запускающее действие сюжета: убегая от хулиганов, Саша и его новая подружка, Женя, угоняют и разбивают машину кавказца Зураба – местного криминального авторитета, чья бригада находится в состоянии холодной войны с бригадой афганцев Сашиного дяди, Алика. Таким образом, семья Саши оказывается между двух огней: с одной стороны – кавказцы, чужие, злые, жестокие, с другой стороны – Алик, вроде бы свой, и в то же время все равно – бандит. И поначалу родители Алика отчаянно пытаются удержаться на том самом китайском канате и не свалиться вниз, к пираньям: они не хотят ни становиться кормом, ни обзаводиться зубами и присоединяться к этим хищным тварям. Несмотря на то, что жизнь у них далеко не сахар - мама Саши, Надежда, торгует на рынке, а отец, Федор, преподает в университете и втайне мечтает стать известным писателем – чета Рябининых до последнего старается жить по совести. Однако их союз, как кажется, изначально обречен на провал – они разные, как лед и пламень: Федор – это русская интеллигенция во плоти, и, как и подобает русской интеллигенции, он пытается эмигрировать за рубеж в мифическую Америку; Надежда же – хабалка, боевитая, хваткая тетка, не чурающаяся работы на рынке во благо семьи, которую от адаптации к новым правилам игры сдерживает только отец и его жесткое воспитание. Реальность в итоге ломает их обоих: Федор, потеряв возможность уехать, разочаровывается в своем таланте и безвольно плывет по течению, Надежда благополучно убивает в себе совесть, когда судьба ставит ее перед неравноценным выбором – работать честно, но за гроши, или же дурить людей, но за такие деньги, что и на стол хватит накрыть, и на сапоги из Италии останется… 

Впрочем, что мы все о скучных взрослых? Разве кого-то из детей по-настоящему волную их проблемы? А мы ведь смотрим на 90-ые глазами подростка, Саши, и его друзей. Мы воем от тоски, глядя на родителей, которые суетятся ради нелепых цветных бумажек с портретом Ленина. Мы восхищаемся дядей Аликом, который носит темные очки, ездит на байке без шлема и вообще по ощущениям круче Сталлоне, а, может, даже Чака Норисса (пусть говорить об этом стоит шепотом, а лучше про себя). Мы искренне любим соседскую девочку Женю, которую неким чудесным ветром занесло к нам в дом, и соперничаем в борьбе за ее сердце с лучшим другом Вовкой. Мы втихую смеемся над странным парнем Ильей, но готовы всегда помочь ему разобраться с его тараканами, потому что он наш друг… а почему он наш друг, нам совершенно не важно, просто так сложилось, живем мы рядом. Мы боимся кавказцев, потому что они громкие и страшные, но Цыгана и его дружков-наркоманов из-под моста мы боимся все-таки чуточку больше, потому что они уже делали нам больно, а кавказцы только грозятся. Мы боимся Цыгана – но в то же время, когда нам плохо, мы хотим забыться вместе с ним и его дружками и смотреть не на серый безнадежный мир, а на мир цветной, яркий, как в наших любимых мультфильмах, которые мы еще не успели разлюбить. Мы еще верим, что сексом занимаются только сумасброды и мерзавцы, и предпочитаем пистолету и любому другому оружию баян – в смысле музыкальный инструмент, а не то, о чем подумал бы Цыган. Мы живем одним днем, одним моментом и хотим выжать из него максимум – как та лабораторная крыса, которая, жажда получить заветный разряд положительных эмоций, безостановочно жмет на кнопку с надписью «Удовольствие». 

В девяностые многие взрослые оказались детьми, предоставленными сами себе, сиротами, лишенными опекунов – таких, каким был для Надежды и Алика их отец, Сан Саныч: неидеальных, но поживших и знающих, что есть хорошо и что есть плохо. У кого-то срывало крышу от вседозволенности, как у племянника Зураба или афганца Вити, чье противостояние просто взрывает повествование на экваторе сезона; кто-то сломал себя и подстроился под новый мир, как Надежда; кто-то, как Федор, лишенный гена хищника, оказался списан в утиль – а мы просто танцевали на крыше и пели «Вот из лав, бэйби, донт харт ми», пока взрослые, прикрывая нас, решали вопросы жизни и смерти. Мы были детьми, и потому 90-ые так или иначе воспринимаются нами через призму детства – разного, странного, страшного, не очень светлого, но подлинно нашего, честного, того, которое у нас не отнять. И что бы ни происходило вокруг, мы всегда знали, что в нужный момент наши мама и папа обязательно придут нам на помощь – пусть даже для этого придется проломить стену бандитского ресторана на угнанном милицейском «УАЗике». Потому что наши родители, несмотря на свои недостатки, всегда хотели, чтобы мы выросли в лучших людей, чем они – и готовы были жизнь положить, лишь бы мы хотя бы попробовали.

Рискну предположить, что авторы сериала «Мир! Дружба! Жвачка!», как и я, не скучают по тем временам, но вспоминают о них с теплом – потому что никогда больше мы не были так же беспечны, так же безрассудны и еще что-то там на «без» или «бес», без чего и детство-то не детство, а так, одно название.

Ведь хуже всего, когда все есть, потому что тогда ничего уже по-настоящему не хочется, правда? (с) Олег Бондарев