Рецензия на роман «Плоскость морали»
«Если убеждения приводят к эшафоту – они не обязательно святы.»
Действительно очаровывает, как преподается один из ключевых посылов романа еще в самом начале, буквально парой строк диалога:
« - Но она же…сердцу не прикажешь.
- А она пыталась?»
И воистину, большинство человеческих бед, проблем и самоистязаний с которыми сталкиваются персонажи, заключены в этих простых словах. В том, как легко они помещают любую возможность работы над собой в зону «ах, это же сущеневозможно!» и продолжают убиваться (как в переносном, так и прямом смысле) по своим неукротимым чувствам.
Этим страдает недалекий Иванников, ослепленный любовью к Елизавете настолько, что даже готов попрыгать на собственной гордости, и ничего его в этом положении дел не смущает. Создается даже по первости впечатление, что пожелай «свет сердца его Лизонька» чтоб он поработал в борделе в алых чулках, и почтенный господин вздохнет горестно по-гамлетовски, да пойдет подбирать наиболее оттеняющий его волосатые конечности тон бордового. Хотя, по концепции жертвенного возлюбленного, должен бы вызывать сострадание, но вызывает лишь желание помыть руки после прочитанного.
Впрочем, Иванников там не один такой, очень альтернативно-развитый. Рисуя для читателя картину того, как сталкиваются два мира – «революционеры» и «аристократия» - автор щедро показывает с точки зрения людей куда более вменяемых, как отвратительно выглядят люди с перегибами. К чему бы эти перегибы не относились – убеждениям, чувствам, желаниям или действиям.
Чего стоит только первая встреча «пламенного сердцем революционера» Осоргина и Юлиана, когда Юлиан осуждает попытку только что спугнутого «революционера» подорвать пассажирский поезд, и получает в ответ жаркое возмущение Осоргина за непонимание высоких идеалов революции.
После чего персонажи смотрят друг на друга, и быстро делают выводы о собеседнике:
«Он (Юлиан) часто видел такие лица в университетские времена в Питере. Перед ним был вечный студент-радикал, правда, готовый в любую минуту стать защитником самодержавия и провокатором – надо было лишь хорошо заплатить. Нальянов даже молниеносно прикинул сумму, которую надо было предложить, а уверенно остановился на трехстах рублях в месяц.»
«Осоргин ничего не ответил, ибо понял, что имеет дело с откровенным мерзавцем, чуждым всего, что волнует лучших людей России.»
На фоне того, что Осоргин тоже едет на этом же поезде, который потенциально мог усвистать в бесконечность после взрыва, невольно задаешься вопросом, а стоит ли действительно принимать близко к сердцу осоргиновское определение «лучших людей и их стремлений»… Страшноватое оно какое-то.
С другой стороны баррикад, вызывают несомненную симпатию братья Юлиан и Валериан, хоть назвать их «безусловно хорошими людьми» язык едва ли повернется. Заботливые и преданные друг другу, разделяющие достойные моральные ценности, они так же жестки (и даже жестоки) к тем, кто пытается выдать внутренее пустозвонство за золото характера.
«Братцы – сфинксы, но старший, говорят, посентиментальней будет».
Юлиан, контактирующий с людьми куда как более часто, имеет в обществе репутацию «негодяя и подлеца», именно потому, что принципиально называет дерьмо – дерьмом, а не странно пахнущей шоколадкой. Вне зависимости от обстоятельств и того, как сильно его истина ранит чувства других людей.
«Я им (Юлиану и Валериану) о страданиях народа, обо всем, что всех передовых людей волнует, - так они тут и вовсе попросили меня поискать для таких разговоров кого-нибудь поглупее-с…»
Впрочем, за «теми, которые глупее» в этот временной период далеко ходить не приходится, особенно учитывая как активно эти волны мнений подогреваются соответствующей литературой: «…написан роман бездарно, но то было время отмирания эстетики: художественные красоты никого не волновали, все жаждали указаний, как должен жить «новый человек». Вот уж от души понимаешь мучение Юлиана и Валериана, жаждущих тем для общения получше «стадски-бараньих»!
Из толпы баранов того времени печально выделяется девица Варвара, тоже «на всю голову пламенная» революционерка, подхваченная общим течением, красивыми лозунгами и отсутствием собственного мнения. Она изо всех сил трудится на пользу освободительного движения, правда чаще всего поддерживает товарищей в горизонтальных плоскостях: «Трубников, раздвигая ей ноги, сильно стонал, Иванов же хрипел, Любатович молчал, только тяжело дышал…Порой у Вари мелькала мысль: те ли это идеально откровенные, деликатно-чистые отношения, описанные ее кумиром? Но так как у нее было много забот с изготовлением взрывчатых веществ и типографией, то времени задуматься об этом особо не было.»
Впрочем, кроме девицы Варвары мы видим в романе целую плеяду казалось бы более умных красоток, но нет – превалирующее большинство предпочитает заниматься сладким самообманом, просто не на таком сложном (возможно, только пока) уровне.
Лизоньки, Елены, Наташеньки активно прыгают на одни и те же грабли в лице прекрасного Юлиана – с первого взгляда обретая невероятную любовь, потом – несомненно мучительно – осознавая, что им ничего не светит, следом впадая в драму, а после нее – в лютое злословие. Конечно же, всегда удобнее приколотить хотя бы в слухах рога к чужой голове, чем обуздать вулканы собственных страстей.
Персонажи выбранного отрезка времени во множестве пугающе напоминают леммингов, которые выстроившись рядами топают к краю скалы, передавая друг другу истории о настоящем красивом мире, который ждет их после падения. И обливают презрением тех немногих, которые стоят поодаль, смотрят на эту толпу и выражают свое недоумение отсутствием логики в происходящем.
Честное слово, на фоне масштабной и уродливой трагедии, происходящей в обществе, несколько меркнет даже предистория становления характеров братьев Нальяновых, хоть автор не обидела рациональными обоснованиями и их, постепенно открывая тайну прошлого перед стремящимся разгадать ее Дибичем.