Рецензия на роман «Крылья Ориенты. Том 1. Огни Экеры»

     Среди знатоков фантастики бытует мнение, что написать истинных не-людей в принципе невозможно. Будучи человеком, любой писатель способен вообразить и описать только тот спектр чувств и тип мышления, что свойствен хомо сапиенс. И в общем, если внимательно посмотреть на все произведения, где описываются не-люди, то мы увидим, что так оно и есть: или писатель запихивает в нелюдскую шкурку всё тех же людей, точнее, базовую составляющую хомо, завёртывая всё это в нетипичную для своего времени и окружения психологическую упаковку, – или писатель хитрит, скрывая от нас основную часть чувств и глубинных устремлений персонажей не-хомо, набрасывая их силуэты без прорисовки деталей и показывая их на контрасте с героями-людьми и глазами этих героев.

     Но даже так, с этими писательскими уловками, очень немногие могут убедить читателя в том, что мы имеем дело с действительно чуждой расой. Этих немногих можно пересчитать по пальцам. Кэролайн Черри, Скотт Кард… если порыться в памяти, может, я вытащу оттуда ещё пяток имён, но вряд ли больше.

     И вот теперь сюда добавляется автор «Ориенты». Причём я склонен ставить «Ориенту» в первые строки списка, поскольку тут ощущение чуждости героев буквально пронизывает читателя с первых страниц. Причём, что интересно, представители не-людских рас показываются тут не глазами людей – собственно, люди тут отходят на задний план. И хотя герои не-хомо не рассказывают о себе сами, то есть в глубины их помыслов и эмоций читатель всё-таки не допущен, – но используется приём, весьма приближающий героев к читателю, который я называю «от третьего-первого лица»: совершенно очевидно, что рассказывает историю не некий всезнающий Автор, мы видим всё глазами самих героев.

     И то, что именно мы видим, весьма сложно классифицировать – а ведь это так любят читатели. Поместить книгу в категорию – кратчайший путь к сердцу читателя, как следует из популярности тегов и жанров. Но «Ориенту» можно спокойно помещать в несколько разных категорий – а потом быстренько оттуда убирать, дабы не дезинформировать народ. Сам автор помещает книгу в разряды «фэнтези», причём таковых даже несколько, «социальная фантастика», «приключения»… упуская из виду постапокалипсис, НФ и постмодернизм, элементы которых тут также имеются. Но я бы сказал, что и от фэнтези сюда затесались разве что элементы. История эта совершенно не выглядит фэнтезийной, даже если брать не традиционный у нас толкиновский вариант, а классический, где наличие эльфов, гномов, колец всевластья и волшебных палочек вовсе не обязательно. Фэнтези – это магия… в любом виде. И хотя условно-магическая составляющая в «Ориенте» есть – живые страны лаохорты, инарис (иллюзия, показывающая зверей в аналогичном людском обличии) – но есть и вполне реалистичные достижения наук и технологий, зато чего нет, так это какой-либо эпичности. Я имею в виду не масштабность истории (она-то как раз присутствует, и ещё как, с масштабностью тут всё в порядке), а общую атмосферу эпоса, которая незримо витает на фоне большинства фэнтезийных историй. Такие темы, как Избранность, Рок и Долг, Высшая Воля и Предопределённость, Свобода против Судьбы, и всё это с большой буквы – в большинстве фэнтези оно есть. В том или ином виде. Не говоря о вмешательстве богов, а где нет их напрямую, там могут быть неявные знаки их присутствия: пророчества, артефакты и прочие штуки, которые просто есть, а почему – ну вот так оно устроено.

     Но здесь нет ни эпика, ни чего-либо с большой буквы. По сути, не будь лаохортов (которые, хоть убей, за богов не сходят) – и даже разумные звери не сделали бы эту историю фэнтезийной. В конце концов, есть мнение, что и люди по сути разумные звери; и немало стопроцентного НФ рассказывает о зверях различной степени разумности.

     Но терминология – штука обманчивая. Бесспорно можно сказать одно: «Ориента» – это уникальный, без преувеличения, пример иномирной фантастики, где автор с блеском решает почти неразрешимую задачу: погрузить нас в атмосферу действительно чужого мира. Чужого не только по части мышления героев-зверей, но и героев-людей тут вполне можно поместить в категорию иномирцев. Здесь описана цивилизация предельно неземная – и хотя общего немало, люди-то есть и там – но я сказал бы, что цивилизация Ориенты шла по пути, весьма отличному от нашего. Даже без разумных зверей.

     Но обратимся к конкретике. Герои. Основных сюжетных линий тут три: линия Скадды, линия Луи и Эрцога, линия Есы (которая, впрочем, раздваивается: намечена и линия Дайгела, и пока неясно, разделятся ли они или наоборот, сплетутся теснее). И две из трёх линий принадлежат вовсе не людям, а разумным зверям – а как они стали разумными, стоит спросить ещё одну «расу», если её можно так назвать: страны тут тоже обладают собственным разумом. И активно участвуют в жизни своих обитателей.

     Юная грифоница Скадда желает войти в ряды звериной гвардии, поддерживая традицию своей семьи и стремясь не посрамить достойных предков.

     Молодой лев по имени Луи Фернейл является кейнорским лидером звериного сообщества – тирниском, – однако не все довольны его решениями, и в частности, его младший брат, инкрикт (полукровка) Эрцог, который искренне считает, что сам он в качестве правителя принесёт куда больше пользы, чем старший братец.

     Еса – на первый взгляд, наиболее обычный персонаж, девушка-студентка, не имеющая каких-либо особенностей и политических амбиций, увлечённая химией и даже не горящая желанием поквитаться за предков, объявленных когда-то бунтовщиками. В доме своего профессора она знакомится с его сыном, талантливым техником Дайгелом, существенно старше Есы, приехавшим в гости к отцу вместе со Скаддой, которую с Дайгелом связывает нечто вроде дружбы.

     С линией Луи-Эрцога Еса пока связана очень отдалённо, через другую студентку, которая, кажется, Эрцогу симпатизирует. То же можно сказать и о Скадде: проходя обучение гвардейца, она знакомится с Эрцогом, и между ними намечается товарищество.

     Полагаю, вы заметили, что я очень осторожно обозначаю взаимосвязи между героями, – на то есть причины. И дело не только в том, что эта книга по сути экспозиция, где герои нам лишь представлены, и как станут развиваться их отношения, пока неясно.

     Важнее другое: к большинству этих отношений привычное нам «дружба» и даже «симпатия» не очень подходит, не говоря о любви, – поскольку герои в основном не люди. И тут я возвращаюсь к тому, с чего начал рецензию: автор не просто утверждает, что Луи, Эрцог, Скадда и прочие – звери, но мы в самом деле ощущаем, что речь тут о существах с иными представлениями о морали, и социальные взаимосвязи у них выглядят непривычно, а иногда и могут оттолкнуть – и дело даже не в том, что они на глазах читателя делают что-то пугающее, нет. Они просто не делают того, чего мы неосознанно ожидаем. И это касается именно отношений: родственных, дружеских, в перспективе любовных (последних тут нет, но полагаю, в дальнейшем и они обозначатся).

     Первым «звоночком чуждости», пожалуй, становятся мысленные слова Скадды:

     Странно, что он считает Георга отцом, хотя давно не детеныш. Дайгел все еще не объяснил, почему у людей так.

     Риад умер, когда сама еще не повзрослела. И поэтому он до сих пор отец.

     Это наивное удивление юной Скадды (как я понял, она едва стала совершеннолетней, то есть по меркам людей ей где-то 16-17) уже даёт понять, что в зверином мире всё обстоит не так, как привычно нам. И дальше мы получаем этому подтверждение.

     Но по порядку. Раз уж я начал со Скадды, да к тому же она и самая младшая из наших героев, то поговорим о ней. Предварю свои рассуждения ремаркой: я попробую провести аналогии с теми портретами, которые читателю наверняка знакомы, чтобы показать на контрасте интересные отличия и нюансы.

     Кстати, не удержусь: контрасты – это возможное второе название всей этой истории. Она предельно контрастна вся: как по части психологии, так и по части атмосферы… и даже стиля. Столь двойственного, противоречивого впечатления у меня от книги давным-давно не было. И это крайне интересный приём, который определённо привлекает внимание. В числе прочего. Но об этом позже.

     Итак. Скадда Корфай – довольно типичный образ «дочки полицейского». Точнее, даже двух полицейских: в гвардии Кейнора состояли и отец, и мать Скадды. Сама она с раннего детства иного пути для себя не мыслит – и прилагает все силы, чтобы попасть в ряды гвардии. Ключевыми чертами Скадды я назвал бы целеустремлённость и любопытство, и это интересное сочетание делает её крайне перспективным персонажем. Здесь мы видим Скадду в самых разных ситуациях: с товарищем детства, с тренером гвардейцев и другими кандидатами, с Эрцогом и людьми: преимущественно Дайгелом и его отцом. У неё цельная натура и сильная воля, сомнения ей неведомы, а препятствия (в частности, своё несовершенство) она воспринимает спокойно, явно следуя принципу: сложности нужны, чтобы их преодолевать. Такой волевой натуре можно позавидовать… а ещё подобные персонажи нередко отличаются занудством, но в случае Скадды это не так, поскольку она, во-первых, очень юна – мыслит она скорее как подросток, а не взрослая девушка, – а во-вторых, она открыта миру и с огромным интересом впитывает всё новое, что ей попадается на глаза. Скадда – существо отважное: она твёрдо знает, что «грифоны не боятся» и всячески это доказывает своим поведением. Но она и любопытный подросток, которому ужасно интересно всё в этом мире, – и подросток с пытливым умом, достаточно гибким, чтобы присматриваться к образу жизни и мышления иных разумных существ. И хотя в первой книге на этом акцента нет, но по Скадде видно, что она не из традиционалистов и умеет мыслить шире, чем её сородичи. Над ней подшучивают из-за «ручного» образа жизни у людей, но хотя она и фыркает в ответ, но продолжает общаться с Дайгелом, не особо беспокоясь о том, что об этом скажут другие грифоны. И несмотря на всеобщее настороженно-опасливое отношение к «безумным» инриктам, она вступает в товарищеские отношения с Эрцогом (а сама квалифицирует их даже как дружбу), хотя и удивляется себе из-за этого нетипичного и «неправильного» товарищества: «Нашла друга, конечно», – думает она, то ли сердясь на себя, то ли слегка над собою посмеиваясь.

     Скадда и дружба – Скадда и её гвардейский долг… пока такого противопоставления нет, но лёгким намёком оно сквозит между строк – заделом на будущее. И наверное, самым значимым, кульминационным моментом является поступок Скадды на гвардейском испытании, где становится уже совершенно ясно, что она – невзирая на своё стремление к цели – не из тех, кто полностью предан букве закона, дисциплине и повиновению. Как бы важно ни было для неё пройти испытание, сколь много сил ни потрачено на тренировки – и как бы хорошо Скадда ни понимала, что нарушать прямые приказы старших нельзя, – но она делает это, проваливая испытание, но доказывая и наставнику, и читателям, и себе самой, что для неё гвардия – не самоцель, и важно для неё не считаться кем-то, а являться. Быть защитницей. И когда надо выбрать, сдать ли экзамен или защитить (рискуя не только оценкой, но и жизнью) – она выбирает защиту.

     Всё это вместе делает Скадду потенциально очень многообещающей фигурой в этой игре. И её возраст, и гибкость взглядов (причём она сама вряд ли себя бы гибкой назвала), и живой интерес к окружающим, к темам дружбы и справедливости – всё это говорит о том, что Скадда, очень возможно, раньше многих других зверей перешагнёт грань, которая отделяет инстинкты от истинного разума… с которым, как утверждает история нашей цивилизации, неразрывно соседствует гуманность, вытекающая из пресловутой дружбы, а другими словами, милосердие. Вопрос, конечно, спорный… и насчёт милосердия вообще, и насчёт Скадды и её будущего в других книжках «Ориенты». И уж если я начал с цитат из серии «Скадда и дружба», то вот ещё любопытный отрывок её диалога с Дайгелом – очевидным «старшим людским братом» и неявным наставником юной грифоницы:

     «Все равно не понимаю. Объясни еще. Я знаю только, что нельзя заводить потомство с грифоном, если он был детенышем тех же грифонов, что и ты. Или с тем, чьим детенышем ты была. А то выводок будет больным. … Люди привязываются к близким по крови. Это поняла. Не поняла, почему. Взрослые детеныши чужие для родителей. Друг для друга тоже чужие звери. Объясни».

     — Ну дружба-то у вас бывает. Вот тут тоже как дружба. Только еще чувство, что этот человек тебе близкий, особенный. Разумеется, не всегда между родственниками хорошие отношения, но родство все равно ощущается, куда денешься.

     «Дружба — понятно. Когда кто-то интересен. С близкими по крови не всегда интересно. Можно подружиться с ними, когда они перестанут быть семьей. Но это дружба. Чем отличается от родства? Непонятно, — Скадда наклонила голову набок. — Родство — относиться как к детенышам? Глупо. Взрослых не защищают».

     Скадда задаёт интересные и далеко не простые вопросы. И не сказать, что ответ на них очевиден. И если её собеседник, Дайгел, является примером тёплых, действительно дружеских отношений с пожилым отцом, то другая семья в этой истории – совершенно иного рода. А именно, братья Луи и Эрцог… король-лев и его младший брат, также претендующий на звание «короля».

     Эрцог в определённом смысле – антитеза Скадды, контрастный к ней персонаж (помните, я говорил, что здесь очень много контрастов, явных и нет). Если Скадда – натура цельная и излучает спокойную уверенность в себе, даже в сложных ситуациях, – то Эрцог как раз наоборот несёт смятение. Оно тоже не показано явно (как я упоминал, в глубь душ своих героев автор нас не впускает, всегда оставляя дистанцию и простор для воображения), но именно с Эрцогом связана значительная часть волнений и перемен; он вовлечён во всё тревожное и смутное в этой истории – хотя не всегда напрямую и осознанно. И всё-таки он, определённо, в эпицентре вихрей и смещений… которые тут тоже даются на контрасте: атмосферу книги можно назвать в целом даже спокойной, но это очевидное затишье перед бурей. Скадда мирно учится на гвардеицу, Еса с товарищами столь же мирно занята типично студенческими делами, Дайгел навещает пожилого отца… мир может показаться спокойным, но на семейных фотографиях профессора Эсети запечатлён город, уничтоженный, очевидно, ядерным ударом – и эта деталь, вместе с рядом других, указывает нам, что мы видим не естественное развитие цивилизации, а выстраивание её на осколках прежней. На тревогу и неустойчивость прямо намекают и разговоры о погибшем лаохорте Кейнора (духе, или живом сознании, страны), тревожным моментом мелькает ранение лаохорта Легонии, которое никак не объяснено… Еса является потомком высланных бунтовщиков, а в городах проходят митинги протеста… И в разговорах зверей также мелькает немало моментов, свидетельствующих о том, что в мире этом далеко не всё ладно – стабильность лишь видимость, на самом деле мы имеем дело с надвигающейся бурей.

     А при этом книга то и дело погружает нас в размеренный, неторопливый ритм, отлично гармонирующий с жарким летом. Встречи и беседы зверей, полёты Скадды – мы видим огромную и прекрасную страну, удивительно красивую и гипнотизирующую природу… и очень легко поддаться этому гипнозу и поверить, что люди и звери живут в мире и согласии.

     Кабан пробрался сквозь кустарник, ветки захрустели под натиском. Плеснула вода под лапой: луж много, в них отражаются кроны с голубыми прорехами. Один из замшелых камней длиной с грифона шевельнулся, открылись глаза, похожие на морскую гальку с черной прорезью сверху вниз, поднялась узкая морда: края́щер. Его можно разгрызть, если нападет, но пока не пробовала.

     Сплошные тени, лишь изредка на земле попадаются маленькие яркие пятна света: они расписывают и стволы деревьев, покрытые серыми узорами лишайника и густым мхом. На солнце зелень яркая, с салатово-солнечным отливом, а в тени темно-мшистая, болотная, изумрудная, местами уходит почти в черноту. Листья бука по окраске насыщеннее, чем грабовые; у дубовых есть сизоватый оттенок. Кажется, что кончики можжевеловых веток ярко подсвечены: подрастает молодая хвоя. Низкие длинноиглые сосны цветут золотистыми шишками, которые не совсем похожи на шишки: вместо чешуек у них гибкие отростки. Скадда потрогала их лапой, на шерсти осталась желтая пыльца.

     Но эту идиллию разрывает появление тирниска Луи и его брата – «неправильного существа», Эрцога. Инрикт, потомок льва и самки келарса (как я понял, нечто вроде леопарда) – такие вызывают страх, считаются неуправляемыми и дикими, которые рано или поздно впадают в безумие, начиная убивать не для еды или по необходимости, а для удовольствия. Первая реакция на него Скадды – настороженность. «Надо держаться от него подальше». Именно так на Эрцога реагируют все. И хотя о его детстве мы практически ничего не знаем, но можно представить себе, каким непростым оно было. В отличие от Скадды, Эрцог кажется тем, кто стремится Доказать. Сам он, в силу своей юности (он совсем ненамного старше Скадды, по людским меркам ему около двадцати) вряд ли осознаёт, как сильно на его поступки влияет потребность постоянно всем вокруг доказывать, что он – не безумец, не намерен им становиться, и вообще-то не хуже старшего брата. Это тоже, на первый взгляд, образ вполне узнаваемый: младший и нежеланный сын, пусть не бастард (у зверей их, естественно, нет), но полукровка, не по своей вине с детства лишённый права на уважение.

     Эрцог, бесспорно, наиболее яркий из героев. Это естественно: сам типаж выдвигает его на первый план, обращая на него внимание и симпатию читателя. Он изначально кажется жертвой несправедливости, предрассудков; едва ли не первое, что мы слышим о нём от другого льва:

     — Зиму он не перенесет, — сказал Рего́н Ласфе́р.

     Прошлую зиму Эрцог пережил с трудом, это так, но все же пришел после того, как пропал на месяц и уже считался мертвым.

     И говорится это вовсе без сочувствия. По сути, многие звери, как и пожилой лев Регон, считают, что невелика была бы потеря, а вообще-то было бы и совсем неплохо. И брат Эрцога, Луи, не особенно рвётся брата защищать.

     Тут стоит вспомнить, что герои – не люди. Пусть разумные, но они львы, хищники, и живут по своим законам. Рассматривая ситуацию Эрцога под этим углом зрения, особо и не поспоришь: автор показывает не людей в обличье зверей, а именно зверей, пускай и с пробуждённым разумом. Но мы-то люди – и оцениваем их соответственно. А люди Ориенты могут даже увидеть зверей в людском обличье благодаря инарису: как говорит маленькая Скадда, отвечая урок,

     — С легонийцами звери ужились не сразу. Людям было трудно с нами общаться. И Кранар, узнав про это, выбрал зверей с земли Легонии. Он использовал над ними дар. И они стали посредниками. Так появился инарис, такая иллюзия, из-за которой люди видят зверей как людей, а наши слова слышат как человеческие.

     Звери Ориенты достаточно цивилизованны, чтобы выбирать правителя, который издаёт законы и с помощью гвардии поддерживает их соблюдение, стремясь к порядку и мирной (относительно, с учётом поедания одних другими) жизни. Но в этой картине таким, как Эрцог, места практически нет. И поскольку он достаточно умён и тоже обладает изрядной волей, то место это создаёт себе сам – буквально всего добиваясь через борьбу, через усилия. Даже попросту выжить – и то требует от него напряжения воли, а также смекалки и проявления характера.

     И хотя там и со смекалкой, и с характером всё в порядке, и возможно, на начало книги именно у Эрцога имеется наибольший опыт по части преодоления трудностей, что по идее формирует из него воина, борца и «что не убивает, то делает сильнее» – но я отчего-то сразу вспоминаю знаменитого сэра Макса из Ехо, который утверждал, что делает оно не сильнее, а наоборот, и по дороге портит характер. И по мере знакомства с юным львиным «принцем» становится ясно, что на самом деле он не воин по сути – он из совсем иного разряда… мне он почему-то напомнил декабристов: молодость, отвага, искреннее желание Сделать Как Лучше – но при этом крайне мало понимания, как это всё работает на практике. И когда цель Эрцога вроде бы достигнута – ну, условно, – и старший брат бросает ему:

     — Лучше бы ты просто был историком, — сказал Луи. — Тогда бы ты не выглядел столь же нелепо.

     – как ни хочется сразу решить, что Луи просто вымещает на братце обиду и гнев за своё смещение, но к концу книги, осмыслив всю ситуацию, задумываешься, не был ли он прав.

     В первую очередь Эрцог – именно историк. Не брат тирниска и пожалуй, даже не хищник – и хотя он вроде бы вписывается в портрет «младшего брата-интригана», но от Локи он безмерно далёк. Сам он в начале своего «политического финта ушами» думает:

     Все-таки отлично придумали, что тирниска можно законно свергнуть ровно через два года со дня, когда он вступил в должность. А то пришлось бы, как людям, интриговать, собирать единомышленников, тайно встречаться – в общем-то очень интересно, только если не получится, можно и остаться без головы, а без нее никаких планов не придумаешь.

     И на этом месте, в общем, уже становится понятно, что интриган из Эрцога аховый. Что бы там о нём ни думал старший брат, как бы ни опасались его другие звери и люди – он не та фигура на игровой доске, которая представляет реальную угрозу. Он умный – да. Он исследователь по натуре, желает блага сообществу зверей; он, кстати, вполне способен на пресловутое милосердие (чем тут очень немногие отличаются). Он умеет общаться со зверями и добиваться своего – видимо, ему пришлось отточить этот навык, чтобы выжить. Но любовь к истории и умение убеждать – далеко не всё, что требуется успешному правителю. И хотя Эрцог (с наивностью, мало отличающейся от наивности Скадды) считает, что раз он видел ошибки брата, то сам ошибок не совершит, – но наблюдение со стороны и личный опыт вещи разные… а знать историю и понимать, отчего те или иные события произошли именно так, а не иначе, – вовсе не одно и то же.

     Эрцог вызывает симпатию и сопереживание во многом именно потому, что он искренен. Но хотя поначалу картина кажется очевидной – неподходящего для правления брата, избранного лишь по праву старшинства, при всеобщей поддержке смещает младший, жертва предрассудков, но куда более достойный власти, – как-то очень быстро начинает казаться, что Эрцог с его юношескими комплексами и амбициями не более чем политическая пешка в чужих руках. Или ещё хуже – жертва.

     Ведь в этой игре участвуют не только звери, а ещё и люди. Чья цивилизация куда старше и опытнее… и по части разума, и по части интриг и предательств. И молодой полу-лев, прозрачный насквозь с его стремлением разбить шаблон «неправильного существа» и взять верх над старшим братом, – игрушка очень удобная для тех, кто хочет изменить текущий порядок чужими руками… или лапами.

     И хотя я уже тут залез в адские спойлеры, но для меня расклад с Эрцогом представляется трагичным даже в том случае, если я ошибаюсь по части политических игр людей. Трагедия в том, что едва Эрцог попадает в сложную и неоднозначную ситуацию – попросту говоря, его подставляют – как от него тотчас отворачиваются вообще все, кто до этого казался его сторонниками или выражал к нему симпатию. Начиная с брата, который даже не допускает, что тот говорит правду, и заканчивая подругой-человеком. Он убивает – и даже намёка на расследование не проводится, пусть в самом минимальном масштабе, в выслушивании виновного и непредвзятом осмыслении его слов. Против него – все. И если я могу (со скрипом, чисто теоретически) принять жестокий принцип необходимости, по которому живёт звериное сообщество, то принять спокойную реакцию Каи и Есы – людей – уже потруднее. В линии Эрцога «точкой напряжения» мне видится, как ни странно, не то, что происходит с ним самим – сражение, убийство, потеря рассудка и ожидание казни – а то, как это обсуждается его предполагаемыми подружками, студентками Каей и Есой:

     — Он еще живой ведь, — заметила Еса.

     — Да ненадолго. Не, ну он все еще друг, конечно. Да и жалко. Но стремно, сама понимаешь. Ясное дело, что не на людей кидался, да а кто его знает, чего он еще может.

     Ладони какими-то холодными стали.

     — Вы как познакомились вообще? — спросил Сейл. — Ты никогда не рассказывала. А еще меня считают приближенным к правительству, ага.

     — Это все моя способность находить друзей, ну, короче, везде.

     Еса улыбнулась. Вообще так и есть. Первая, с кем сама подружилась в универе, была Кая, только потом Одвин и Сейл присоединились.

     — А ему ж выгодно было создать впечатление, что ему доверять можно, что он весь такой людям помогает и так далее, — добавила Кая и покрутила в пальцах прядь светлых волос.

     — Но когда он с тобой встречался, он же нормально себя вел? — спросила Еса.

     — Ну да. Да думаешь, я сама хотела, чтобы его приговорили? Но я насмотрелась на неадекватных зверей, так что… давай про другое. Мы чего-то поменяем, что ли? Давай лучше про Аттестацию. Ты как относишься к верхним полкам?

     — Обожаю, — ответила Еса.

     А ладони все еще ледяными оставались. Вот так видишься с кем-то, считаешь интересным, симпатичным, даже думаешь, что в будущем с ним вообще получится подружиться. И вот.

     Нет, Еса не безразлична. Она испытывает естественную тревогу по поводу скорой казни знакомого, который показался симпатичным и ничего плохого ей не сделал. Но честно сказать, иные люди куда больше переживают за своих неразумных кошек и собак, чем эти ребята переживают из-за уничтожения разумного существа, приговорённого к смерти (и весьма неприятной) без доказательств вины. Кая исходит из «кто его знает, что он может» – то есть, по сути она понятия не имеет, что он на самом деле может. Но она попросту отмахивается с классическим «А что мы можем, так что давай про другое». И вот это действительно пугает. Дело даже не в том, что Кая и Еса начинают казаться чёрствыми и плохими людьми, – нет, они обычные люди, и весьма неплохие… это-то и страшно.

     И тот Эрцог, которого нам показали, – сообразительный, отважный, насмешливый, полный задора и желания менять мир к лучшему, гордый на свой лад, но совершенно лишённый надменности, играющий с малышкой Киоли и гуляющий по городу со Скаддой, увлечённо говоря об истории, – он такой равнодушной «эпитафии» не заслужил.

     Что будет дальше, я гадать не берусь. Но ждать хорошего тут не приходится. И это печально. С авторами-реалистами беда одна: даже когда они пишут сказки, они не сочиняют «жили долго и счастливо» просто потому, что так комфортнее.

     Но здесь мир зверей описан достаточно реалистично, и комфорта ждать не приходится. Хотя с моей точки зрения, талант писателя состоит, в числе прочего, в умении совершить невозможное так, чтобы оно вышло единственно возможным и абсолютно реалистичным вариантом. И желательно всё-таки основной состав героев не поубивать.

     Но, цитируя автора, «у власти должен остаться кто-то один» – и тут я перехожу к самому неоднозначному и посему наиболее интригующему персонажу: Луи, старшему из двоих братьев Фернейл, на момент начала книги – тирниску, то есть правителю зверей Кейнора (региона крупной страны Легонии).

     Луи на протяжении книги меняется значительнее прочих персонажей, но я говорю не о классическом развитии героя. Здесь использован совсем другой приём, который мне очень импонирует и который я условно зову «проявлением» – отсылка к нецифровой фотографии. Фотобумага опускается в проявитель, и постепенно на белом листе появляются очертания, всё более чётко… В нашем случае Луи впервые появляется через отзывы других – и наиболее ярким является саркастичное замечание вожака гвардии грифона Тагала: «Луи не повезло, что у него почти нет мозгов». Уважением тут и не пахнет. Как и в репликах Эрцога в последующем диалоге братьев. И когда звериные лидеры собираются, чтобы сместить Луи, то переход власти от него к младшему брату кажется делом решённым и одобряемым всем звериным сообществом.

     Если бы не странный мистический сон Луи, где под видом брата к нему приходит некто куда более грозный и убивает его, – но что это не брат, Луи во сне понимает не сразу, да и читателю сон может показаться вполне реалистичным, – то возможно, свергнутого тирниска было бы и не жаль. На этом этапе Луи кажется разбалованным властью лентяем, безусловно проигрывающим и в уме, и в энергии своему младшему братишке.

     И только потом – через реплики Луи и его действия, особенно ближе к финалу – начинаешь понимать, что изначально картина была неполной, а скорее, вовсе искажённой. Луи отнюдь не прост. Постепенно выясняется, что именно он выучил брата читать и привил ему интерес к истории. Что за его ленью и странными законами скрываются рискованные выходки с «тайным» общением с людьми в облике человека – то есть, эксперименты с восприятием зверя через инарис, когда люди не знают, что перед ними именно зверь. И все эти моменты создают к концу книги совсем иной образ Луи Фернейла – прямо противоположный тому глуповатому типу, что первоначально предлагает нам Тагал. Куда более верным кажется определение отца Дайгела, профессора Эсети:

     Странный зверь. В нашей политике разбирается. А когда сам стал правителем, ошибся везде, где только можно. Порой мне кажется, что Луи и Ирвин — в самом деле два разных существа.

     И картина начинает вырисовываться куда более ясно. Луи не глупец и не лентяй – он тоже в своём роде учёный, но сфера его интересов – политика. Естественно, политика людей. Луи увлечён людьми – и похоже, его решения (которые и Эрцог, и танер Эсети, и большинство зверей считают ошибками) происходят из попытки смотреть на вещи шире и дальше сиюминутных проблем. Если к этим решениям присмотреться, то видно нечто общее: Луи пытается цивилизовать звериное сообщество, приблизив его к людскому. Парадоксально то, что и переворот Эрцога, и в итоге отсрочка его казни – прямое следствие нововведений Луи, который два года прививал зверям представление о дипломатии, не очень успешно обучая их решать проблемы переговорами, а не убийствами. Но достаточно успешно, чтобы это смог использовать его приговорённый брат.

     Пока судить трудно, но напрашивается предположение, что Луи непопулярен по той простой причине, что обогнал своё время. Он более прогрессивен, чем звери могут переварить. Возможно, его реформы сработали бы в долгосрочной перспективе – если бы ему дали побыть тирниском лет пять, а лучше десять, и он имел бы возможность и время не только совершать ошибки, но и исправлять их. Да и план по «очеловечиванию» зверей требует немало времени…

     И тут мы снова видим львиную трагедию – точнее, всё ту же трагедию Эрцога, но с другой стороны – в целом, истинном её виде. Потому что Луи – тоже участник этой трагедии. И если Эрцог скорее тянет на жертву, то Луи тут приложил лапу более осознанно… хотя по сути, и он тоже жертва – жертва своего звериного естества. Лев – хищник. Уж если даже мирная Скадда воспринимает с непониманием концепцию семьи, и тёплые отношения между братьями её удивляют, – то можно представить, что в этом плане происходит между львятами. Особенно если они самцы и наследники правителя.

     А один из них к тому же – «неправильное существо», полукровка. Кандидат в безумцы.

     На этом месте Луи становится жаль не меньше, чем Эрцога. Собственно, отношения между братьями начинают видеться в ином свете во время сна Луи – когда он зовёт лже-Эрцога совершенно домашним и дружеским «Эри» и говорит:

     Неужели тебе меня совсем не жаль? Мы были лучшими друзьями. Я же защищал тебя, играл с тобой. Ты и сейчас для меня очень ценен. Я… я не верю, ты не убьешь меня.

     И пускай это сон. И пускай даже во сне Луи хитрит, пытается усыпить бдительность врага, которым вдруг оборачивается младший брат. Но хитрость бы не сработала, не будь это правдой.

     Луи учил брата и защищал его; да и первый диалог между ними не тянет на вражду – да, Эрцог иронизирует, а Луи осаживает его, но они именно говорят, а не рычат друг на друга – и в прямом, и в переносном смысле. Отношения тут напряжённые, доверия нет… но поверить, что в юности оно было, вполне возможно.

     В конце концов, кто-то ведь научил Эрцога той модели поведения Добродушного Старшего Брата, которую он применяет с маленькой Киоли. Кроме Луи – некому.

     Да и в мыслях Эрцога о Луи ни разу не проявляется ненависть или желание его смерти. В общем, создаётся впечатление, что Эрцог попросту не понимает всерьёз, что смещение им брата может привести к гибели Луи. Да и возможность собственной смерти Эрцог словно не считает реальной – вплоть до конца. Он тут, несмотря на «взрослый» возраст, ведёт себя похоже на малышку Киоли, когда сам же предостерегает её:

     — Утонешь, мелочь.

     — Но тогда я всегда буду плавать в море, да? Здорово! Хочу утонуть.

     Для Киоли «утонуть» – нечто непонятное, но интересное. Оно не ассоциируется с болью и исчезновением из жизни. Эрцог старше, и смерть для него более реальна, он не раз был к ней очень близок – но то были другие виды смерти, более ясные и очевидные, чем такая туманная штука, как «казнь тирниска». Погибнуть в драке или от болезни – это реально, это он понимает; но казнь тирниска – нечто из книг по истории…

     Но для Луи, похоже, это более понятно – поскольку это нечто очень людское, а люди – то, в чём он разбирается лучше Эрцога. Но зато Эрцог лучше разбирается в повседневных нюансах жизни зверей. Он знает языки разных животных, он умеет им нравиться – даже с учётом своей «неправильности». Он более лёгок на подъём, чем старший брат. И всё это приводит к выводу: эти двое прекрасно сработались бы в тандеме. Луи как правителю не справиться со всем одному – но те людские политические деятели, чью историю он изучал, ведь и не действовали в одиночку. Королю нужны советники.

     И именно Луи, которому политика интересна, мог бы прийти к этой «не львиной» мысли: о делегировании полномочий, о распределении обязанностей, о концепции советников.

     Но вместо этого он ухитряется настроить против себя того, кто на эту роль идеально подходит. Из брата, которого в детстве защищал и считал другом (и думаю, взаимно) он создал себе конкурента… неудачного. И оказался перед фактом: его брата вот-вот казнят.

     А ведь на самом-то деле Луи вовсе не так безразличен к участи Эрцога, как кажется по его диалогу со старым львом Регоном вначале. Он искренен во сне: Эрцог ценен и важен. И не только как тот, кто приносит пользу. Из того, как Луи реагирует на Эрцога-захватчика, а потом приговорённого, следует тот самый братский, дружеский интерес, который удивляет Скадду. Если бы Луи был человеком, то видимо, не сомневался бы, что любит брата. Но будучи львом… он не понимает. Или не хочет понимать.

     И самое грустное, что он Эрцогу не верит. В этом месте Луи, по-моему, впервые проигрывает по-настоящему – не брату, а своей хищной, звериной природе. Именно тому, с чем сам же два года и боролся. Проигрывает предрассудкам против инриктов, инстинкту вражды самца против самца… тут Ирвин полностью теряется, оставляя Луи-хищника, льва.

     И когда Эрцог рассказывает правду о том сражении, где он вынужден был убить, – Луи искренне не верит. Он думает:

     Вот как. Только пришел в себя — и сразу изворачиваться. Все та же мелкая лживая пакость. Когда он рассказывал что-то историческое, он хотя бы не врал.

     … то, что Эрцог — обманщик и трус, не новость.

     Эрцог взглянул в глаза с прежней наглостью. Только вчера ничего не соображал, вовсе не напоминал хищника — и опять за свое. Никогда не поймет, где его место.

     А ведь мы-то, читая это, уже знаем точно, как было дело… И когда Эрцог говорит:

     — Так и думал, что не поверят, — сказал он со спокойствием — сошло бы за настоящее, если бы не кончик хвоста, который, судя по стуку, пытался пробить ход сквозь камни, чтобы дать Эрцогу удрать.

     – тут, похоже, Луи теряет и то последнее, что оставалось от любви его брата к нему. Во всяком случае, доверие он теряет бесповоротно.

     И сумеет ли завоевать снова – и успеет ли – это вопрос.

     А ведь в итоге, прямо перед казнью, он что-то понял… почувствовал, во всяком случае.

     — Эрцог все-таки занятный зверь. Жаль. Я не приду. Никогда не нравились эти зрелища. Зачем ты туда пойдешь?

     Луи перевел взгляд на отражения огней в реке, на множество окон ЛОРТа.

     Тирниски, которых казнят, умирают медленно — по старому ублюдочному правилу. А потом хищники растаскивают их тела, как простую добычу.

     Когти то высовывались наружу, то втягивались: будто сами по себе.

     Похоже, основная часть этой рецензии пришлась на две звериные линии, практически ничего не оставив людям. Но это и естественно, так как они куда более схематичны и заданы набросками. Дайгел из людей наиболее интересен – он не только дружит со Скаддой, но кажется, понимает, что дела в стране обстоят не самым благополучным образом. Он смотрит на вещи достаточно широко, он вдумчив и умеет задавать вопросы… и уже попадал из-за этого в неприятности. И похоже, ещё и попадёт.

     Но заканчивается всё вполне мирно… и как я уже говорил выше, чем более мирные сцены нам рисуют, тем сильнее ощущение, что вся эта пастораль в любой миг может смениться… чем? Грохотом вполне несказочных взрывов от бомб, летящих с достижения людской технологической смекалки – аалсот?

     А пока Луи занимается своими опасными экспериментами, его брат обдумывает всё-таки выторгованную отсрочку казни, а Скадда радуется своей первой победе – Дайгел и его отец осуществляют вылазку на природу. И напрашивается цитата – дабы никто не упрекнул меня в том, что я не уделил внимания стилю автора. Ну вот, собственно, стиль… говорит сам за себя:

     Вскоре свернули с обочины, накинули куртки. В лесу холоднее, да и чему дивиться, когда сюда солнце считай и не заглядывает. Игольчатые зеленые тучи прилегли отдохнуть на кряжистые ветви сосен. Под ногами хлюпают лужи, ботинок то и дело скользнет то по мху, то по камню, то по ветке какой. Сучья скребут то по рюкзаку, то по плечу. Зелень кругом, глаза отдыхают, а воздух — бери хлеб, мажь на него здешний воздух да жуй. Правда, им подышишь, густым и хвойным, и уже будто наелся.

     Птицы гомонят и гомонят. Свирру, свирру, трсктч, опять свирру, свирру — это кизи́льница. Зеленохвостки выводят писклявые трели, где-то устроился скимоток и щелкает так, будто кто-то орудует плоскогубцами. Барсук высунул морду из зарослей и схоронился. Молодой, непуганый, похоже, иначе с чего бы ему днем шастать. Подстилка из палой хвои под соснами кое-где изрытая, истоптанная, а сами деревья подраны, из-за чего кажутся ржавыми: кабаны постарались.

     Из-за ближайшего куста выпрыгнули белоноги и отпрянули в разные стороны. По стволу вскарабкался кот, моргнул глазищами, вздыбил шерсть и скрылся восвояси. Выглянули два оленя, затем перешли тропу — близко, хоть руку протягивай.

     Среди сосен скоро объявились и грабы, и буки, и осины. Зверье стало попадаться чаще, но разглядеть себя считай не давало: забиралось вглубь чащи и дело с концом. Дайгел отмахивался порой от мошкары и, если жуки садились на одежду, щелчками отправлял их в полет. На полянах открывалось небо, на котором будто расписывали белый маркер. Летящих грифонов не видел, одних только птиц, хотя может и были грифоны, только так высоко, что и не рассмотреть толком.

     Лесной воздух не надоедает, хоть и духмяный он. Чудится, будто иного воздуха и вовсе не бывает.

     Полагаю, если вы дочитали до конца, то или вы знакомы с этой историей хотя бы косвенно, по блогам и другим отзывам, или сами её читали – или, надеюсь, есть и такие, кто после этой рецензии решится прочесть, невзирая на спойлеры. Хотя я старался сделать их достаточно невнятными, чтобы самое интересное осталось в книжке.