Рецензия на роман «Война в наследство. Часть 1.»
"Неумолимы великие, суровые мойры".
Кун Н.А. "Мифы Древней Греции"
Я долго не мог приступить к написанию рецензии к книге Анны Миолай "Война в наследство", поскольку никак не получалось определиться с верным, точным эпиграфом, задающим правильный тон. Теснили, наступая друг другу на пятки, и цитаты из Евангелия от Матфея, и небольшие емкие диалоги из Шварцевского "Дракона", и бессмертные перлы Уайльдовского гения, и многое, многое другое. Хотелось сказать так много, обо всем, и в то же время я понимал, что рецензия к книге - это не трибуна для политических и религиозных дебатов, неизменно вызывающих резонанс, не узконаправленный экскурс в исторические и драматургические тонкости, которые далеки от наших повседневных реалий, но и не личный блог, в котором допустимо искреннее и субъективное восхищение талантом автора. В первую очередь, хотелось подчеркнуть то, что разительно отличает эту книгу от множества других здесь на АТ, ставя ее на один уровень с, например, "Цветами для Элджернона" Дэниела Киза, "Игрой в бисер" Гессе и Набоковской "Лолитой". Не слогом, не образами - символами и потрясающими авторскими параллелями (не путать с художественным параллеллизмом). Конечно, пока мастерство автора еще не настолько отточено и параллели достаточно прозрачны, но я был несказанно удивлен, что ни в одной из предудыщих рецензий читатели не отметили этого, выплеснув ребенка вместе с водой.
Итак, обойдя стороной все предлагаемые в правилах оформления рецензий пункты, вроде сюжета, героев, языка и стилистики и прочего - конечно же, я не обойду вниманием и их, но вскользь и в теле повествования, - я хочу поделиться тем, что доставило мне огромное эстетическое и интеллектуальное удовольствие при прочтении книги "Война в наследство". Но перед этим - два слова об авторе в контексте ее произведения.
Какой эпитет подойдет для подобной скрупулезной тонкости и внимания к деталям, которые хочется отыскивать, перечитывая текст вновь и вновь? Я прочел книгу дважды: один раз - наслаждаясь темой и материалом, второй - погружаясь в тонкие узоры авторских метафор и любуясь изящной цепочкой возникающих при прочтении дополнительных смыслов, радуясь встрече с уже такими близкими и родными героями. Еще живыми. В третий раз я вернулся к роману, чтобы уточнить для себя некоторые моменты и надергать цитат, потому как рецензия без цитат - как хлеб без масла. Итак, кем же можно представить автора книги, Анну Миолай, предсказательницей, раскладывающей Таро на человеческие жизни, которые будут оборваны в тот миг, когда карты, рассказав многосмысловую правду, займут свое место в бархатном чехле и будут затянуты шнурком, словно петлей на шее? Волшебным птицеловом, расставляющим силки на маленьких певчих птиц на потеху и для услады слуха, которые погибнут в неволе в тот самый миг, когда наскучат своим нерадивым хозяевам? Мойрой Атропос - той, что обрезает нити судеб, когда приходит их время? Мастером, посвящающим неофитов в мистические тайны посредством незримых большинству символов, которые и есть суть бытия? Все это верно, но несколько общо и отстраненно.
Для меня она стала Мастерицей кружев, плетущей словесное "кружево на костях", сплетающей нити человеческих судеб в единое полотно и обрезающей их, когда узор закончен. Ранее для коклюшек, использовавшихся для подобного вида рукоделия, использовались обычные кости, очень редко - слоновая кость; казалось бы, все так произаично, но как поразительно втемно звучат эти слова в контексте событий романа! Конечно, во время, описанное в романе, более распространенным типом создания кружев была вышивка "ришелье" (кому интересно - загуглите, я вот не поленился и открыл для себя кое-что новое о рукоделии), но для метафоры происходящей драмы больше подходит первый. В чем же смысл плетения узоров? В их музыкальной периодичности: то, что было в самом начале книги неизменно или с небольшими вариациями будет сопровождать нас в течение всего повествования, пока не будет закончено и обрезано. Пока почти все герои книги не будут убиты.
Невольно можно задаться вопросом, чем же обусловлен такой странный выбор сравнений - предсказатель, птицелов?
Авторскими параллелями и знаками.
А теперь обо всем по порядку. Осторожно, возможны спойлеры!
Впрочем, какие могут быть спойлеры, когда история этой кровавой бойни всем известна?..
Варфоломеевская ночь и эпоха царствования "ce roi vaillant" - не мое время, я "живу" двумястами годами позже, потому обилие незнакомых имен, "наколотых на булавки", меня поначалу испугало. Как их всех запомнить, как не запутаться, как понять, кто есть кто? Да, порог вхождения в книгу достаточно высок, но для тех, кто не знаком со всеми этими исторческими личностями - а таких, думаю, поголовное большинство, - я могу дать только один совет: доверьтесь автору, он раскроет перед вами их всех, постепенно, шаг за шагом, и к середине книги вы будете знать их, как своих хороших друзей. Признаюсь честно, со мной произошло именно так. И вот когда вы познакомитесь с ними ближе, особенно с некоторыми из них, вас не сможет не тронуть трагедия, о которой идет речь в этой книге.
Те из нас, кто читал в детстве роман Дюма "Королева Марго" или в чуть более зрелом возрасте романы Манна и Мэриме, прекрасно знают о событиях ночи на 24 августа 1572 года, вспыхивающих своими отголосками вплоть до начала октября - эта кровавая веха истории была достаточно полно и в красочных подробностях освещена ими. Кто не читал этих авторов, возможно, что-то помнят из учебников всемирной истории. И уж точно у большинства из нас на слуху словосочетание "Варфоломеевская ночь", хотя далеко не все понимают, о чем конкретно идет речь. А речь идет о массовом убийстве католиками гугенотов, когда за ночь в одном только Париже вырезали более трех тысяч именитых протестантов, приехавших на свадьбу короля Генриха Наваррского и принцессы Маргариты Валуа, а во всей Франции - более тридцати тысяч кальвинистов всех без разбору сословий. Но во всех книгах, повествующих об этом, главными действующими лицами выступают либо король Генрих, либо будущая королева Марго, потому взгляд на происходящее глазами рядового их участника, в роли которого в романе выступает принц Анри Конде, практически неизвестный, делает эти события ближе и понятнее, вовлекая нас в самую пучину темной бездны. Дьявольское кружево плетется здесь и сейчас, создавая ситуацию "тикающей бомбы", и нити жизней обрываются прямо на наших глазах - с кровью, болью и отчаянием. И как бы нам ни хотелось повернуть время вспять, остановить руку автора, ведущего к чудовищной развязке, сделать этого мы не можем: кровавая история свершилась в реальности, и не в его власти изменить хоть что-нибудь. Ну, разве что совсем чуточку, чтобы подчеркнуть главную мысль, укрупнить черты или раскрыть характер того или иного персонажа. Собственно, вот и пришла пора обратиться к знакам, которые автор разбросал щедрой рукой и перед героями, и перед читателями, и если последние обходят их стороной, не замечая, что говорить о героях, которые очень набожны и совершенно не суеверны?
Карты
Гадание, настолько популярное в те времена, было более предметным и прагматичным: предсказывали по звездам, гадали на внутренностях животных и людей, читали по пламени и воску. К картам же относились несерьезно, больше как к игре - либо раскладывая пасьянсы, либо опустошая карманы ближнего. Потому и расклад пасьянса мэтром Бреу воспринялся обоими героями лишь как случайное совпадение ничего не значащих картинок, лишенных смысла, а не тайные знаки судьбы, на которые бы стоило обратить внимание.
Мэтр Бреу извлек из отдельной стопки две карты. Одна из них изображала мудреца, который лег рядом с оставшимися пажом кубков, королем и рыцарем мечей и несколькими картами значением поменьше. На второй зловещий скелет в капюшоне на черном скакуне символизировал Смерть. Старик сгреб все лежащие перед ним карты, не нашедшие в пасьянсе своего места, и убрал их на край стола. А Смерть вернул в стопку, положив в самый низ.
— Если бы я верил в знаки, – произнес Конде, – я бы сказал, что теперь еще и ваши карты предупреждают нас почти открыто…
— Знаки? – мэтр посмотрел на принца и произнес, – это всего лишь картон с картинками на нем. Мистике в наше время придают слишком большое значение.
Короли и рыцари мечей, паж кубков, смерть - это ли не повод задуматься, нет ли здесь какого-то подвоха, учитывая тайный приезд губернатора Парижа Монморанси? А все остальные случайные знаки и недомолвки?
Например, нежелание Маргариты ответить "да":
Тот же вопрос был адресован Маргарите, но ответа не последовало.
Его преосвященству пришлось повторить. Невеста молчала.
Карл, ее брат, сделал шаг вперед, оказавшись прямо около нее, наклонился, положил ей руку на плечо и с силой сжал. Она вздрогнула и вскинула голову. Король что-то быстро заговорил в самое ее ухо, с каждым словом сжимая плечо сестры сильнее и сильнее. Она попыталась высвободиться. Не получилось. Но когда он закончил, Марго подняла глаза и сказала: “Да!” – глядя прямо на стоящего на ступеньках помоста Генриха де Гиза. Карл убрал побелевшие пальцы с ее плеча и отступил на свое место.
Или странное поведение фрейлины Екатерины Медичи:
— Вы думаете... – снова начала мадемуазель де Бютье и внезапно замолчала сама. Потом посмотрела на него взглядом, полным тоски и отчаянья, отвернулась и произнесла, – простите, я не могу...
Конде взглянул на нее с ещё большим удивлением.
Кристина де Бютье подняла на него взгляд. В глазах ее стояли слезы.
— Уходите отсюда, уезжайте. Это гнилое место губит всех. Отбирает все, что вы любите. И ничего не даёт взамен.
Она развернулась и быстро пошла прочь из зала, оставив недоуменно стоявшего Конде, так и не сумевшего понять, зачем ей нужно было с ним говорить и почему это важно Екатерине Медичи.
"Кровавый театр":
В этот момент что-то резко крикнул рядом. Де Сэй, выругался и опустил руку со шпагой, зажимая рану на предплечье, тут же расцветшую ярко красным пятном на рубашке.
С другой стороны Луи де Фавве повалился на ступеньки, заливая их кровью.
— Генрих! – Конде крикнул кузену, весело сражавшемуся в центре, – осторожно! Тренировочные клинки только у нас!
И он двинулся к де Сэю. Речь уже не шла о пресловутых вратах, шарфе Марго или победе. Разгоряченные игрой противники не остановятся просто так. Да и... Вряд ли это случайность.
"Неправильная латынь" в трактире:
— Хорошего вечера вам, господа. Ego abis, – добавил он на латыни, почему-то посмотрев на Конде.
— Abeo, – тут же поправил его тот.
— Нет, – покачал головой Лангре, – я уверен, что все сказал правильно. Прощайте, господа.
Сюда же можно добавить покушение на адмирала Колиньи, нераспечатанное письмо сестры принца и еще многое, многое другое. Если бы все сложить воедино, словно мозаику, выстроилась бы четкая картинка, но увы, словно бесхитростные ручные пташки, склевывающие корм с руки хозяина, приезжие расслабились в пылу свадебных торжеств и не заметили, что вместо овса и проса им дают смертельный для них хлеб, положились на Божью волю и не озаботились тем, чтобы сесть и немного поразмыслить. А ведь прав был мэтр Бреу, говоря о внимательности к деталям:
— Думаете, стоит об этом просто забыть?
— Нет, – веско произнес мэтр Бреу после небольшой паузы, – люди с возрастом становятся дальнозорки, но не видят того, что прячется у них под носом, – усмехнулся он. – Стоит доверять нашим суждениям в большем, но следить за деталями, которые мы упускаем из виду.
Птицы
Пожалуй, это самая мощная метафора книги, которая достойна быть вынесенной в отдельное название главы.
После этих слов зашедший в зал лакей подал ему клетку с певчими птицами. Король Наваррский открыл дверцу со словами:
— Музыканты играют прекрасно, но что может быть лучше пения птиц, господа.
Две ярко-желтые канарейки с пронзительной трелью выпорхнули из клетки и заметались по залу в поисках пути на свободу.
— Интересно, что-нибудь еще более глупое ВАШ кузен способен вытворить? – натянуто улыбаясь, проговорила Мария.
Но это еще был не конец. В трапезную один за другим заходили слуги, неся по две-три клетки с птицами. Какие-то клетки открывал сам Генрих, другие открывали лакеи.
Зал наполнился щебетом и птичьим пением. Канарейки, кенары, жаворонки и соловьи. Множество певчих птиц разлетелись по трапезной, находя себе место на балках под потолком, на не зажженных пока еще люстрах, гардинах с тяжелыми шторами и самих шторах.
К слову, хочу заметить, что вместо условного "Глава 1 (часть 1, 2, 3)" каждой главе можно было бы дать отдельное характеризующее название, чтобы акцентировать внимание читателя на деталях, коих в романе великое множество, а иначе ему не остается ничего иного, как выискивать возможные исторические ляпы и придираться к характерам героев.
А что же птицы, радующие глаз гостей торжества в день свадьбы принца? В большинстве своем они умерли, некоторые - на следующий же день.
Анри двинулся к поглощенному своим занятием мэтру и вдруг остановился, едва не наступив на что-то, ярким пятном выделяющееся на темном каменном полу – тельце маленькой желтой птички. Он огляделся внимательнее.
Мертвых птиц было немного. Меньше, чем все еще сидело на балках под потолком и тяжелых ламбрекенах, украшавших окна. Но достаточно, чтобы признать: мадемуазель де Ланмезан все говорила верно. Пожалуй, стоило бы приказать слугам убрать тельца до того, как дамы и господа начнут спускаться сюда к завтраку.
И дело здесь не в слабой стрессоустойчивости, неподходящем корме или стрессе, а в том посыле, который автор задал: точно такими же птицами, сладкоголосыми и невзрачными в своем скромном оперении - соловьями, жаворонками - станут протестанты, выпущенные в зале "хозяев" во время торжества. И только единицам из них, подобно Конде, удастся вырваться в прозрачное небо и бескрайние поля, сохранить жизнь, свободу и веру, чтобы оставить свой, пусть и не такой уж значительный след в истории. И об этом тоже говорится в самом начале книги:
На широком выступе перед высоким витражным окном, рядом с которым они сидели, тихонько пискнула сидящая там серая пичуга. Жаворонок или соловей. Анри не очень разбирался в певчих птицах. Но остальные кенары и канарейки отличались ярким опереньем. Эта птичка сидела, грустно нахохлившись, глядя сквозь стекло на восходящее солнце.
Конде встал и протянул к птице руку. Та лишь обреченно глянула на него и спокойно дала взять себя, не сопротивляясь и снова тихонько пискнув. Он подошел к окну, забранному обычным стеклом в раме, не витражом или мозаикой, толкнул его свободной рукой, рама поддалась, и окно распахнулось. Анри раскрыл ладонь, предоставив птице свободу. Долго ее упрашивать не пришлось. Мгновение и она унеслась в голубизну прозрачного августовского неба, издав протяжную трель. Конде еще некоторое время стоял, глядя на расстилающийся пейзаж: город, а за ним леса, луга и распаханные поля.
А жизнь после ночной резни все так же будет продолжаться, несмотря на убийства тысяч людей, что ясно показано, опять же метафорически, на примере Марии Клевской:
Вид мертвых птиц может вызвать неприятные мысли и расстроить кого-нибудь. Например, Марию. Да нет. Для нее вчерашние птицы – прошлое. Вряд ли она пожалеет об их судьбе.
Птицы присутствуют в романе и дельше, например, как эпитет ряженых в яркие разнозветные шелка католиков. Или же в противовес двум враждующим партиям - попугаи-католики и во́роны-протестанты.
— Если попугай угрожает ворону кошкой, стало быть, он понимает, что у самого у него шансов в схватке с вороном немного, – ответил Анри, – так что, только взглянув на кошку, мы сможем понять, угроза это или нет.
— У ворона против кошки всегда есть преимущество, – ухмыльнулся Луи де Фавве, – к тому же, господа, помните воронов в Наварренксе?
— Любой ворон может внезапно оказаться простой крысой, если ему обломать крылья, – вступил в разговор Сен-Сюльпис, – не думаете, что….
Что эта угроза, как не очередной знак-маячок, о котором стоило бы задуматься?..
Кружева, или, если быть точнее, кружевные перчатки
Про "яды семьи Медичи" не знает только ленивый, а вот про то, что мать короля Генриха IV убили при помощи отравленных перчаток, знают гораздо меньше, разве что, те, кто читал упомянутых выше авторов, в подробностях рассматривающих трагедию Варфоломеевской ночи и людей, в ней участвующих. Через книгу же "Война в наследство" тема перчаток проходит красной нитью, начинаясь упоминанием одной смерти - королевы Жанны д`Альбре, матери короля Генриха, - и заканчивая смертью никому не известной Ноэлы де Ланмезан. Помимо прочего, с ними же связано отречение от католической веры Блеза де Лангре и его посильное участие в попытках противостоять грядущему безумию, хоть он и не был в курсе предстоящего. Они же опосредовано стали последней каплей, сломившей холодность и отстраненность принца Конде и позволившей нам увидеть в нем человека, которому не чуждо сострадание. Конечно же, его участие в судьбах других людей и желание помочь им мы видели и ранее, но разум его оставался холоден даже перед лицом смерти. И только эти самые пресловутые "перчатки" вынудили его взорваться и выпустить боль наружу.
Но позвольте, при чем же тут перчатки, спросите вы? Давайте присмотримся повнимательнее к некоторым эпизодам, о которых я упомянул выше.
Ноэлу де Ланмезан, камеристку Марии Клевской, церемония интересовала меньше, чем пара запасных перчаток Марии, которую девушка выронила в толпе, и теперь безуспешно пыталась отыскать. Недовольство принцессы Конде грозило, по меньшей мере, испорченным настроением. Она ведь выскажет, и что лучше брать с собой какую-нибудь неотесанную горничную, ту хоть выпороть можно за проступок, и что это была ее лучшая и любимейшая пара перчаток, хотя на самом деле она толком не знает, сколько их пар у нее.
А Ноэла знала… ровно восемнадцать. И это только те, что Мария взяла с собой из Нерака. При дворе королевы Жанны девушки одевались намного скромнее, чем в Париже. Это было продиктовано верой и чисто собственными убеждениями самой Жанны д’Альбре. Но включить в свой гардероб какой-нибудь небольшой элемент, добавляющий изящества, запретить им никто не мог. Так кружевные воротники и перчатки Марии Клевской стали для будущей принцессы Конде чем-то очень важным.
Знакомство:
Ноэла была готова идти назад в покои принцессы пешком до самого Лувра, чтобы принести ей другие перчатки. Да, Мария заметит, что у нее нет этой запасной пары. Как раз в этот момент позади раздалось:
— Сударыня, вы, кажется, это уронили.
Она обернулась на голос. И сперва увидела перчатки, а потом человека, их державшего. От неожиданности Ноэла выхватила из рук незнакомца сверток, и только через мгновение вспомнила о приличиях. Молодой дворянин, одетый в голубой колет, расшитый золотой нитью, ток, украшенный плюмажем из белых перьев и небрежно накинутый на плечи чернильно-синий плащ, слегка поклонился с улыбкой. Девушка, смущенная и своим поведением, и внезапной помощью со стороны дворянина-католика, явно относящегося к королевской свите или свите кого-то из принцев и герцогов, сумела лишь присесть в реверансе и склонить голову в знак благодарности. Молодой человек вновь поклонился ей в ответ. И тут же толпа, устремившаяся к помосту, разделила их.
Отчаяние:
Внезапный приступ боли, как будто раскаленным прутом пронзил голову Анри. Ноги его подкосились, он упал на колени, прижав руки к вискам. Шум в ушах заглушил все звуки, доносившиеся с улицы. Он, не в силах больше держаться, завалился на бок. Все тело как будто прошило судорогой. В глазах потемнело, но сознание он не потерял, хоть и очень надеялся на это. Только раз за разом в памяти всплывали картины прошедшей ночи, сопровождаемые новыми волнами боли.
Так, сжимая до скрежета зубы, лишь бы не издать ни звука, невзирая на то, что хотелось выть и кататься по полу, как одержимый, он пролежал до рассвета, моля о смерти или хотя бы о забытьи.
Отречение:
— Идемте, сударь, – проговорила она, – здесь найдется священник, который вам нужен, – и спросила, – вы сами, сударь, католик?
Молодой человек вновь поднял на нее взгляд. Теперь в нем читалась ярость и отвращение.
— Гугенот, – ответил он сухо.Мадам Фрешенель не нашла ничего, кроме как обнять его за плечи и мягко произнесла:
— Мы не говорим так, сударь. Это все равно, что католик сам назвал бы себя папистом. Идемте, вам надо привести себя и свою одежду в порядок. А я позову священника.
Не будь Мария Клевская настолько щепетильной в отношении деталей своего туалета, ее камеристке Ноэле де Ланмезан не пришлось бы продираться сквозь толпу в поисках потерянной запасной пары и она бы не познакомилась с католиком Блезом де Лангре. Не влюбись Лангре в девушку-протестантку, вряд ли он бы стал относиться к "еретикам" с большей терпимостью, и уж точно не стал бы помогать принцу Конде, когда представился случай в трактире. Возможно, с убийством Генриха Наваррского кровопролитие могло бы и не разгореться в полную силу - главные противники устранены, предводителей больше нет, последователи рассеяны. Не факт, конечно, что католиков это бы остановило, протестантская кровь все равно могла бы затопить улицы Парижа, но всегда в душе остается это иррациональное "авось". Не вспыхни романтическое чувство между двумя молодыми людьми из противоборствующих лагерей, словно между Ромео и Джульеттой, Ноэла, как камеристка Марии Клевсткой, последовала бы за своей госпожой, покинула бы опасный Лувр и избежала бы той участи, которая ее настигла, заставив плакать даже камни, что уж говорить о принце Конде.
Если бы, если бы, если бы...
Потрясающе выстроенное и протянутое через весь роман сквозное событие, которое, возможно, изменило ход самой истории. Конечно же, это фантазия, авторский вымысел, мы понятия не имеем, как все было на самом деле, но ведь роман - это художественное произведение, а не исторический трактат, и такие незначительные, на первый взгляд, мелочи являются как раз теми столпами, которые поднимают роман до уровня классики, и даже больше - до древнегреческих и шекспировских трагедий (последний, между прочим, тоже писал далеко не достоверные с исторической точки зрения хроники).
Конечно же, хочется вдогонку сказать и об актуальности и беспрецедентной современности этой книги, потому я не удержусь и все же приведу цитату из "Дракона".
- А что он еще сделал доброго?
- Он избавил нас от цыган*.
- Но цыгане* — очень милые люди.
- Что вы! Какой ужас! Я, правда, в жизни своей не видал ни одного цыгана*, но еще в школе проходил, что это люди страшные.
- Кто вам рассказал все это о цыганах*?
- Наш дракон.
Вместо цыган* вставьте самого актуального на данный момент врага, на свое усмотрение - еретиков-гугенотов, Свидетелей Иеговы, рептилоида Папу Римского...
"Имеющий глаза - да увидит, имеющий разум - да осознает".
Чтобы не заканчивать рецензию на этой мрачной резонансной ноте, хочу сказать пару слов о единственном минусе книги, который сразу бросается в глаза, сбивая восприятие незаинтересованного читателя и добавочно поднимая тот самый высокий порог вхождения, о котором я указывал в самом начале. Этот минус - сухость языка и слишком короткие предложения. Литературный язык - в особенности, язык исторических романов - должен обволакивать читателя, подобно сладкому сну, зачаровывать его причастными и деепричастными оборотами, множественными сложноподчиненными предложениями. Здесь этого мало, потому мне текст книги поначалу давался с трудом: сухость коротких фраз порой губительна для всего живого. Но потом я встретил то важное и значительное, чему посвятил свою рецензию, и это позволило забыть о несколько "телеграфном" стиле автора.
Что же сказать напоследок? Я очень рад, что мне удалось встретить подобную жемчужину на АТ, я получил огромное удовольствие, разбирая плетение авторских параллелей. Книгу Анны Миолай "Война в наследство" я хочу рекомендовать абсолютно всем, наряду с произведениями классиков - и для общего развития, и как пример тонкого мастерства. Если вы еще не читали эту книгу - прочтите, не пожалеете, ведь в конце вас будет ждать самый настоящий катарсис. Если вы уже читали ее - перечтите вновь, чтобы разглядеть глубинные смыслы сквозь толщу вод исторических реалий.
А автору желаю вдохновения, сил и упорства, чтобы и дальше радовать читателей своими книгами!