Рецензия на сборник рассказов «Палисад»

Мешок #142. Спектр

Главная проблема рецензий на сборники рассказов или коротких повестей — придумать для них название, требуемое в используемом мной формате. Вроде и цепляться за что-то одно как-то не того, и должно быть вместе с тем что-то объединяющее... посему этот выпуск получил название «Спектр». Здесь нет блёклых, отталкивающих тонов. Все — разные, и все при этом яркие, сочные, бьющие в глаза.

Как мне давно сказала одна боевая подруга в деле чтения-написания-критиканства, с метафорическим мышлением у меня туго. Засим акцент будет сделан не на задолбавшем всех и каждого еще со школы «что хотел сказать автор?», а на чисто художественной стороне обозреваемых работ, на слоге, на языке. Перед нами сегодня «Палисад», сборник рассказов Стасии Полецкой (уже знакомой регулярному читателю мешков по выпуску 129), и они слишком разные, чтобы пытаться нащупать общую нить, нанизать на нее яркие картинки и провозгласить песнью... да чего угодно. Разные темы, разные времена, разные герои, одинаково только одно — характерный стиль, пропитанный изяществом.

И все же петь дифирамбы одному лишь авторскому владению литературным русским — не годится, поэтому мы сейчас возьмем этот калейдоскоп и покрутим, взглянем, что он нам покажет. На всех картинках, что мелькнут перед глазами, остановиться, конечно, невозможно, однако что-то да попытаемся урвать...

Больше для этого годятся, конечно, те рассказы, что подлиннее.

«Шарф», короткий не то детектив, не то триллер... от первого — неожиданная развязка и криминальная тема, от второго — злодей известен заранее и вина его не опровергается, только видоизменяется по ходу действия само его чёрное дело, а еще точнее — его итог. «Шарф» — это прекрасный словесный портрет параноика, не так много в современной русской литературе этих портретов, не гипертрофирующих черту на пока что пустом месте, не взращивающих отвращения к персонажу с первой же сцены. Нельзя однозначно знать, стал ли бы им Энтомолог, если бы на него не смотрели в своё время так, как будто знают о нем все, но все знать нельзя, а значит, мы имеем дело с неким уже эндогенным нарушением, особенно если учесть, что антагонист не принимает никаких «цивилизованных» мер, дабы избавить себя от тревоги, то есть — в глубине души он понимает, что даже если бы он бежал в Намибию, там бы тоже нашлась какая-нибудь негритянка с «рыбьими глазами», смотрящая на него так, как будто она знает о нем все. При этом нельзя отрицать роль истории Энтомолога как потенциальное предупреждение: не следует волновать людей почём зря. Кто знает, какие кобры свернулись у них внутри, пока они думают, что угроза обвилась вокруг ног.

Матчасть, конечно, немного споткнулась, если смотреть прямым, не допускающим невероятного взглядом, но иногда низкая детализация отдельных сцен (или даже, правильнее сказать, субсцен) играет в пользу правдоподобности. Мы не знаем, зацепилась ли нога в коричневом чулке за опору, шарф ли оборвался, в кустах ли скрывался рояльунитаз спаситель — только мутное наставление об обстоятельствах.

И все же, некоторую ценность для мыслящего человечества этот засранец Энтомолог из себя представляет: вкусно рассказывает. Это черта зрелости автора — строить правдоподобных негодяев куда сложнее, чем нейтральных, положительных или слабоотрицательных персов.

Шарф — это красный край спектральной полосы.

Если смешать синий с жёлтым, получится зелёный, но не в нашем случае: у нас получается оранжевый. Сто десятая страница пылает оранжевым, ядовитым светом, больно режущим взор, несмотря на то, что обложка синяя, а тиснение золотое; он пока не красный — не хватает пока подлинной страсти для красного, доброй или злой ли, не важно. Оранжевый — потому что с высоты вечности тревоги пусты и бессмысленны (а не любые ли тревоги по такой логике?), там всего лишь персонаж. Но персонаж, успевший встать, отряхнуться, набросить свой пиджак и размашисто расписаться на какой-то извилине мозгов юной героини, всю реальность возненавидевшей из-за какого-то бумажного человечка; здесь есть сюжетное пересечение с «Железной мельницей», где экзальтированная девица так же делает центром Вселенной своего персонажа, только уже собственного, ею созданного как литературным деятелем. На странице 110 случилась истинная трагедия — других трагедий юность пока еще не знает вовсе, и было бы цинично её в этом упрекнуть.

Давший шороху в свое время аниме-сериал «Девочка-волшебница Мадока», вернее, один из его персонажей — Кьюбей — многое мог бы сказать по этому поводу; он сам не делает секрета фирмы из причины отбирать в воительницы со вселенским злом юных девиц. Никто не в состоянии испытывать более сильных эмоций, чем они. И здесь же можно сообразить, почему три четверти существующих привидений — девочки в белых платьицах, шляющиеся по спальням чужих домов в третьем часу ночи, даже если стали таковыми не по вине душегуба или трагической случайности. Но для других-то — сами проблемы, заставляющие воспылать всё нутро юной страдалицы, пусты и иллюзорны, как привидения, и посему «Страница 110» вспыхивает оранжевым — до красного еще не доросла.

И еще более пустым, надуманным, «дурью!», от которой спасает «делом бы занялся!», назвал бы «взрослый мудрый человек» мужской вариант страдалицы из «Детства Гамлета», потому что не положено парню ни в какие лета плавать с Офелией. Мечтательность и леность, исправляемая трудом и послушанием, бла-бла-бла... в армию бы его, всю дурь выбьют!.. бу-бу-бу... А зачем? Кому мешает?

Что это за пещерный сексизм? Возможно, в том дело, что не так ярко пылает мечта юношей, если зажечь ее рядом с девичьей; не принято в нашей культуре парням ходить с душой нараспашку. Закопай поглубже и смиренно жди, пока само истлеет, а пока можно отвлечься, но пылает горячим, но бледным, жёлтым огнём видение. Оно твоё — никуда от него не денешься, парень, я сам знаю. Пусть жёлтым. Кто там из серебряного века у нас считал желтый цветом пошлости, Блок? Пущай дальше считает. Люби свой огонь таким, какой он есть, не давай его тушить. Может, им потом сгорит твоя рукопись, превратившись в полноценную книгу.

Зелёный плащ Марины Зорич, в который она бережно кутает две своих жизни — зелёный, соответственно, луч, зелёная... вспышка, потому что только с виду зелёный — самый блеклый из этих цветов. Вовсе нет. Достаточно пожить в сельской местности, где бревенчатые избы обшивают вагонкой и вымазывают масляной краской, чтобы оценить, каким кричащим бывает зелёный даже посреди зелёного сада. Все эти страсти, кипящие под «тоской зелёной», с неожиданной развязкой страсти, заставляют светиться и зелень — если вы хотите заглянуть в голову к случайной женщине, то можно попробовать ознакомиться с рассказом «Две жизни Марины Зорич», ибо практика показывает, что там зачастую что-то такое и творится. И если реальные объекты изучения или попросту не пустят в голову, или дадут сведения в сильно искажённом виде (часто несознательно искажённом) или в трудноусвояемой форме — как глотать лекарственный порошок, вместо того, чтобы сделать из него водную суспензию... то здесь всё лежит на блюде. Зорич — усредненная наша современница, пламя в её уме — усреднённый из таких костров. А самолётики — они лишь побрякушка, внешний атрибут. Чтобы было за что зацепиться взгляду, пометить персонажа характерной чертой.

Наталис — одна из ранних, судя по проставленному в конце рассказа году написания, и в то же время одна из наиболее... наиболее глубоко ныряющих в суть человечью работ. В самую тёмную синь, самые глухие углы сознания, можно было бы сказать, не будь «своё собственное» облечено в такую легкоусвояемую форму. Но сама идея, вернее, сама тематика — она вечна, по ней существует великое множество произведений самого разного толка, формы, качества. «Люди не ангелы — будь люди подобны ангелам, их было бы непростительно просто любить» — изрекает это глубинное, и тяжелый куль с пустой мечтой сваливается с плеч безымянной героини. Это глубинное, неведомое существо неизвестного происхождения, которое может принять любой облик, но героине является, как и следовало бы ожидать, в самой убедительной и самой понятной ей личине. Оно, возникающее из «пыли» тёмных углов наших умов и душ, скатывается в единое целое, восстаёт, одухотворяется, становится автономным — и говорит нам самим о том, о чём бы в состоянии покоя никогда бы не подумалось. Спокойные, уравновешенные люди, всегда знающие всё наперёд, никогда не встречают блуждающих теней. И других форм, в которые могут свиться эти залежи энергии «на чёрный день», лежащие мирно по углам сусеков и амбаров, не встречают тоже.

Сначала я думал, что «Наталис» — фиолетовый участок спектра, но нет, он только лишь синий. Только лишь... Пока я не присмотрелся получше, и он не превратился в голубой — цвет спокойного, прохладного умиротворения.

Скромной синевой светится «Одна ночь», неброская, но горячая... вы знали, что самые горячие звёзды светятся «холодными», на наш взгляд, цветами? Синий многолик, он может казаться чёрным, то, что с виду чернее чёрного, начинает порой отливать как раз синим. Точно так же и это начисто лишённое публичной, заметной невооруженным взглядом страсти, чувство к «белому в чёрном», к чёрному ангелу из чёрной общины, где триста шестьдесят три дня в году носят чёрное, потому что жизнь заключена в скорби... Здесь нет сюжета как такового, это можно было бы назвать бытовым романом, вернее, рассказом, или даже зарисовкой, но целью явно была не сама история как таковая, а её почти невидимый свет, переходящий в необычное, неестественное, фиолетовое...

Во что-то вроде «В конце строки», где такая же начисто оторванная с виду героиня овладевает умом героя, от коего ведется повествование. И здесь тоже нет ничего, казалось бы, кроме наглядного, на конкретном примере разъяснения, что всякой строке приходит конец, и в нем темно. Ультрафиолетовая часть спектра недоступна нашему глазу, как недоступна нашему пониманию часть бытия за чертой — и не дано даже толком осмыслить, есть она или нет. Темно в конце строки, темно. Но стоит ли бояться?..

Оценка по критериям:

Стиль и слог автора: 12/12. Пожалуй, пришла пора вписать Полецкую в список известных мне авторов «языковой прозы», так как именно слога ради я эти рассказы, буду честен, и читал, и намерен прочесть остальное, ею написанное в прозе — к стихам глуховат, глядишь, когда-нибудь дозрею.

Сюжет: неоцениваемый критерий (сквозной сюжет всей книги отсутствует, а рассказы слишком коротки, чтобы был реальный смысл проводить оценку сюжета).

Проработка персонажей: 9/12. Кто-то, конечно, остался бледной тенью — вероятно, в силу моего слабо прокачанного навыка метафорического мышления. Считаю эту, на первый взгляд, вкусовщину допустимой в рецензии, так как рецензия анализирует предмет в разрезе реальности. И если не дошло до меня, стало быть, не так велик труд; в литературе все великое — просто.

Атмосферность: 12/12. Я взял именно этот критерий, потому что говорить о «социально-культурной ценности», а особенно о социальной, в случае рассказов сложно в принципе. Я не считаю малую форму неполноценной, это глупое и недалекое решение, однако Нобелевку по литературе прозаикам дают все-таки обычно за романы... Но написано это так, что видишь вокруг себя всё, и соотносишь это с цветом — каждая работа здесь пылает каким-то из них, пусть даже порой чёрным.

Обложка и аннотация: неоцениваемый критерий (могут смениться в будущем и носят здесь формальное значение).

Общая оценка после округления: 11/12. Книга отличного качества и рекомендуется к прочтению.