Рецензия на повесть «Межпланетник»
Давным-давно литературная критика попыталась-таки изобрести мензуру Зоили и предложила некую формулу оценки текста. Формула эта, безусловно, вышла довольно спорной, как и все прочие попытки проверить алгебру гармонией…но как минимум получилась небезынтересной и вполне может быть неким пособием для начинающего рецензента, силящегося формализовать свои впечатления о «что это я сейчас такое прочитал?», порой часто противоречивые…
Формула эта предполагает выделение из текста ряд сущностей с их последующей и последовательной оценкой, и сама по себе она довольно объемна и вполне по-литературоведчески скучна, так что не будем ее полностью разбирать… но, если совсем вкратце, то как знаменитую I=U/R, ее можно свести к дилемме «Новизна и/или неповторимость»
Разумеется, каждая из этих определяющих сущностей так же дробится на подкатегории: например, под общим понятием «новизна» мы можем подразумевать как новизну идеи/допущения/месседжа, так и новизну композиции (как выстроен событийный ряд произведения) …как новизну литературного приема (вот где есть литературоведу разгуляться), так и новизну языка (основного изобразительного средства, который странным образом одновременно и подчинен тексту, и сам диктует тексту его правила).
И если автор намерен стать однажды писателем… этим художником, рисующим словами по нейтрально-белому… волшебником, заставляющим жующего думать… то он должен (да, художник кому-то должен, опять эта социалистическая крамола) если не следовать этому уравнению, если не принимать его во внимание, творя, то… хотя бы знать о его существовании.
Испокон веков писательская ярмарка тщеславия апеллирует к «Новизне», как к наиболее понятному (не скажу, что наиболее простому) способу выделить свой текст из миллионов прочих. Писатели с удовольствием снаряжают экспедиции в неведомое и торят нехоженые тропы (которые, кстати, иногда только выглядят нехожеными, а на деле просто изрядно заросли травой из-за непопулярности выбранного направления или оттого, что торившие их слишком сильно опередили время). И если эта тропа оказывается и впрямь небывалой и новой, то авторы, её проторившие, остаются в литературе как истинные первопроходцы, становятся писателями… пусть даже и в рамках Автор.Тудея. Потому что быть писателем и признаваться таковым — не вполне тождественные вещи…
И тут мой внимательный слушатель вполне вправе мне возразить: слушай мол, а вот если один писатель тропу только наметил, а зато второй — прошел ее до конца, облагородил, нанес на карты достопримечательностей и тем самым, в сущности, закрыл тему — стал ли он тем самым вровень, достоин ли разделить лавры первооткрывателя? Расшифрую эту неуклюжую аналогию: абсолютной новизны литературный приём, впервые встреченный критиками-современниками у нашего Великого Русского Льва и не сделавший, в общем-то особой литературной революции, был удивленно обнаружен много позже неким заумным ирландцем-модернистом, и возведен им в основоопределяющий Абсолют, революцию таки устроивший. И пусть теперь этот поток сознания гонит не оглушенный предстоящим гибельным сражением Николай Ростов (да, тот самый брат Наташеньки), а вовсе даже заблудившаяся в собственных обещаниях Молли Блум, и пусть она делает это «похоже до степени смешения» …, но зато словосочетание, определяющее этот (к тому моменту уже далеко не новый) литературный прием — знает теперь любой, хоть раз взявший в руки книгу: 
А потому — давайте, друзья, мы будем всё-таки поосторожнее с понятием «плагиат», а также с его менее оскорбительными вариантами (такими, как «подражание» и «оммаж»). Я бы предложил более подходящее на мой взгляд слово, и слово это — «вдохновляюсь»
Давайте попробуем вместе с вами порассуждать, как бы нам отличить одно от другого…
Расскажу-ка я историю из моей собственной литературной юности, ведь какая рецензия без углубленной самопрезентации? 
Итак… в начале тучных двухтысячных российские офицеры вдруг перестали ассоциировать себя с ронинами, несущими службу на пепелище замка хозяина — теперь они чувствовали себя без малого новой аристократией и, уезжая укреплять интересы страны в разные экзотические гребеня (когда это еще не стало мейстримом), по примеру офицеров Российской Империи частенько клали в чемодан томики стихов. Обычно это были различные издания Гумилёва, кстати… и стихотворение про изысканного жирафа, попадалось в них куда чаще всех остальных. Не знаю уж, зачем они это делали (чаще всего томик Гумилева находил свое последнее пристанище под колченогими ножками стола или кровати), видимо для пущей связи поколений офицеров-интеллигентов… Так или иначе, но поддавшись общему поветрию, я однажды тоже положил в ручную кладь какой-то стихотворный сборник — на мою беду или мое счастье им оказались «Письма римскому другу», подаренные однажды хорошим другом-женщиной. И Бродский, впервые прочитанный в душной гостинице Танжера, произвел на меня (слегка баловавшегося сочинением стихов) такой эффект, будто… не знаю даже, как объяснить… будто рисовал всю жизнь углём на печке, и вдруг добрый дядя Иосиф показал мне мольберт и как смешивать краски… Я тогда еще не знал страшных слов вроде «пост-акмеизм»-а, но настолько «вдохновился» поэтикой Бродского, этой совершенно раскрепощенной манерой письма, что (много-много лет спустя правда) написал стихотворение про свою африканскую командировку, снабдив его, разумеется, пояснениями/посвящениями Иосифу Александровичу. А еще 15 лет спустя я оказался на одной литературной мастерской, куда ехал с прозой, но пришлось спешно выуживать из записных книжек именно стихотворения, и эти самые письма из африканской тетради были предложены к обсуждению помимо всего прочего. Разумеется, молодые поэты тотчас заявили, что «подражания на грани плагиата» недопустимы и, если уж мы захотим почитать Бродского, то обратимся к первоисточнику, а не станем прибегать к сомнительным перепевам. Я не держал на них зла, так как отчасти признавал правоту их слов…, но счел уместным напомнить в заключительной речи, что Бродский, к сожалению, умер… и не напишет больше ничего ни про экспедицию в Западной Сахаре… да вообще ничего не напишет, и мне не по себе оттого, если настолько живописная тропа зарастет бурьяном менее талантливых подражаний, которые были, есть и, несомненно, еще будут…
Понимаете, Элиза, о чем я толкую?
Иногда мы чувствуем, что тот мир или те изобразительные средства, которые нас вдохновили, могут сказать нечто куда большее, чем соизволил их непосредственный создатель. Мы жаждем использовать этот арсенал по прямому назначению — эта воспринятая нами новизна сама собой диктует нам следующие уровни текстовый реинкарнаций. Более того, мы готовы на время пожертвовать собственной дорогой, вытаптывая упрямый бурьян на обочинах дорог чужих.
И тут мы подходим вплотную ко второй части нашего уравнения, а именно «неповторимости» и тут важно успеть задать самому себе определенные вопросы, пока их не задали другие. Достойны ли мы? Хватит ли у нас меры таланта, чтобы не опошлить этот прием, не превратить его на полном серьёзе в арию Карузо, напетую Рабиновичем по не самому четкому в мире одесскому телефону? Добавляем ли мы к этой восхитительной «новизне приема» некую «новизну идеи», расширяя горизонты от их совокупной новизны, или же наоборот - девальвируем ее, паразитируем, не предлагая читателю толком ничего нового?
И, поставив вам эти острые вопросы, я наконец возвращаюсь непосредственно к разбираемому тексту
То, что вы довольно дерзко используете стилистику, эстетику и прочий набор коструктивов Сергея Жарковского, упомянул ровно один человек из всех, отозвавшийся о вашем произведении. Да и то, сделал это как-то не вполне уверенно. И это странно, потому что «Я Хобо: Времена смерти» в свое время наделала шуму в русскоязычной фантастике. Читая вашего «Межпланетника», я насчитал свыше 20-ти рудиментарных признаков, явно указывающих на произведение-предтечу, пока не махнул рукой на эти подсчеты. Вот вам этот рабочий список, если вам угодно:
Элиза Цванг «Межпланетник»
Признаки Жарковского
1. Именование электричества " светом». См. напр. «Оружие высокого света в корпусе!»
2. Сферомак -Токмак
3. Одно из имён членов аварийного экипажа — Марк
4. Словечки-сокращения: лог, скаф, штат/нештат
5. Запененные грузы и объемы
6. Обрат и объем как устоявшиеся термины
7. Приветствие: «Привет, покойнички» — не хватает только сыворотки Щ и «злого 6»
8. Жаргонное словечко «серьёзничать» отсылает к напрямую «серьёзам» Жарковского
9. Выражение «под тягой »
10. «Груши» для напитков как часть повседневной экипировки
11. В четвёртой главе автор прямо признается в том, что фанатеет по «Я, хобо», употребив слово «Космач»
12. А следом ещё и агорафобия, которая тут не к месту и выглядит, как «чтоб было всё по канону» — ведь младые помнят ещё родной Минск, да и (как выясняется позже) имеют годовые отпуска на Землю, с чего бы взяться генетической агорафобии?
13. Титан
14. Хреновуха
Опечатка Рак или Рэк?
15.забыл упомянуть «обрат» - (прим. Нет, не забыл, как подсказывают)
16. В пятой главе возникает и «колба» — видимо, та самая мать-колба
17. Несмерть
18. Приват
19. Пустолазы… В шестой главе автор уже настолько распоясался, что совсем перестал стесняться
20. Что там ещё… Расстояния за обшивкой корабля меряют в «кликах»… ну и хватит, наверное. Как говорится «Достаточно для демонстрации»!
И этот список — вовсе не мой приговор тексту. Он часть той головоломки, что задал мне автор. Ведь настолько беззастенчиво брать чужой мир для своих экспериментов и настолько свободно себя в нем чувствовать способны лишь авторы уровня Лазарчука… который, к слову, тоже крепко пожал мертвую руку Александру Грину в своем «Транквиллиуме». А вот Элиза Цванг — на что она только надеялась? Думала, что Жарковского никто из нас неасисил? Или же, не дождавшись от Жарковского обещанного продолжения, сама пустилась во все тяжкие, и своими руками принялась разворачивать сингулярность одной схлопнувшейся саму в себя книги, до мира, в котором хочется жить, который населен вполне живыми понятными нам людьми, а не признаками «пустоты и неведомого присутствия» вроде Яна Порохова.
Хватило ли автору таланта, чтобы самому протиснуться в это «новое» от Сергея Жарковского сквозь мембрану «неповторимости» оригинального текста? На мой взгляд — вполне хватило. До такой степени, что «Межпланетник» мог бы быть приквелом, написанным самим Сергеем Жарковским. И это, кстати, была одна из версий, которые я строил по ходу чтения — что якобы «Элиза Цванг» это псевдоним автора «Времен смерти», взятый им для каких-то своих очередных литературных провокаций. И да, «Межпланетник» — это другая книга, не просто «все так начиналось» и «вон к чему в конце концов привело», а именно другая по духу, по месседжу… В «Межпланетнике» нет иррационального страха, нет идеи космоса-как-натянутой-пленки, сдерживающей смертельный ужас, нет SOC-переменных, навсегда отрезающих персонажей книги Жарковского от цели и оставляющих им один только путь. Путь, не имеющий края, но вполне имеющий эксплуатационный предел и, тем самый превращающий людей в «расходник», в инструмент, который будет однажды использован по назначению и… выброшен за ненадобностью… Зато в «Межпланетнике» есть надежда, которую напрочь не увидел рецензент «Петрович», есть некий «raison d’etre» человеческой расы. Есть то, ради чего можно часами висеть в пустоте, ожидая очереди, когда «Слейпниру» понадобятся твои руки, а друзьям — понадобится твое плечо.
И всё же, ложечку дёгтя я вынужден добавить… На мой взгляд, баланс между взятым взаймы инструментарием и результатами, достигнутыми в процессе работы с ним — не соблюдён. У Жарковского заимствовано так много, а вышло не расширение горизонтов, на которое я искренне надеялся, а лишь полемика с постулатом «всё важное — на земле». Лишь брызги визионерства поверх чудовищно-сложного полотна эволюций новых космических каравелл, которые… возможно… однажды понесут нас к какой-то новой жизни. Той жизни, в которой не будет, например, «Петровича», считающего, что обогащение — единственный биологический механизм человека, мерило всему и вся…
Искренне хочу познакомится с иными текстами автора. Сейчас на прицел взята «Никита», прочитаны довольно короткие «Каменные слезы», которые (увы) меня совсем не впечатлили. Надеюсь, что в «Никите» будет больше самой Элизы Цванг, хотя повторюсь — стилизация под Жарковского вышла у нее весьма аутентичной!